— Осборн скоро должен приехать. Жду со дня на день, — печально заметил Роджер.
— Полагаете, мистер Хемли встретит его очень плохо? — осведомилась Молли робко, будто гнев мог затронуть и ее.
— Не знаю, — покачал головой Роджер. — Болезнь матушки, конечно, могла его изменить, но он всегда с трудом нас прощал. Надеюсь, что ради нее отец постарается сдержаться и не даст себе воли, но ничего не забудет. У него не много привязанностей, но те, что есть, очень сильны, и все, что их касается, глубоко его трогает. Эта ужасная оценка поместья! Она навела его на мысль об обязательстве уплаты долгов по получении наследства!
— Что это такое? — не поняла Молли.
— Отсрочка платежа до смерти отца, что предполагает расчет продолжительности его жизни.
— Какой ужас! — воскликнула Молли.
— Уверен, как в самом себе, что Осборн никогда не смог бы сделать ничего подобного, однако отец высказал подозрение в очень резкой форме, чем обидел брата, поэтому тот не стал оправдываться даже в той степени, в какой мог. Хоть мы с Осборном очень близки, я не имею на него такого влияния, чтобы убедить рассказать отцу всю правду. Остается положиться на время, — заключил Роджер, тяжело вздохнув. — Если бы матушка оставалась прежней, то помирила бы нас.
Молодой человек отвернулся, оставив Молли в глубокой печали. Она знала, что каждый член семьи, которую она так любила, переживает трагедию, выхода из которой нет, а ее скромная помощь ослабевает с каждым днем, по мере того как миссис Хемли все глубже погружается во власть лекарств и лишающей рассудка болезни. Утром того же дня отец впервые упомянул о том, что ей пора вернуться домой навсегда. Миссис Гибсон требовала присутствия падчерицы — не по какой-то конкретной причине, а просто потому, что так ей хотелось. Миссис Хемли уже в ней не нуждалась, да и вспоминала о ее существовании все реже. Положение девушки в доме, где единственная женщина тяжело больна, становилось неловким (эта мысль пришла в голову отцу, а не дочери), однако Молли добилась позволения остаться еще на два-три дня: до пятницы, не дольше. Если миссис Хемли вдруг ее позовет, объяснила она со слезами на глазах, и услышит, что она уехала, то сочтет жестокой и неблагодарной!
— Дорогое дитя, она уже никого не позовет! Земные чувства погибли!
— Папа, это хуже всего. Не готова поверить, не хочу смириться. Она может совсем забыть меня, но, несомненно, до последней минуты, если лекарства не отключат сознание, будет искать глазами мужа и сыновей. Особенно своего дорогого Осборна, потому что он в беде.
Мистер Гибсон покачал головой, но не возразил, а спустя пару минут сказал:
— Ладно, если надеешься помочь той, что была к тебе так добра, не стану тебя забирать, но если до пятницы миссис Хемли тебя так и не позовет, вернешься домой?
— Перед отъездом я смогу увидеть ее хотя бы раз, даже если она обо мне не спросит?
— Да, конечно: тихонько войдешь и простишься. Но я почти уверен, что она о тебе не вспомнит.
— Как знать… Если не вспомнит, в пятницу вернусь домой, но, в отличие от тебя, я надеюсь, что позовет.
Молли слонялась по дому, стараясь сделать все, что возможно, за пределами комнаты больной, чтобы помочь остальным. Сквайр и сыновья выходили только к столу и по самым необходимым делам, поэтому Молли вела одинокую жизнь, ожидая, что ее позовут, но этого так и не произошло. Вечером того же дня, когда состоялся разговор с Роджером, приехал Осборн и сразу прошел в гостиную, где Молли сидела на ковре и читала при свете камина, поскольку не хотела просить свечи ради себя одной. Мистер Хемли шагал так поспешно, что мог бы споткнуться и упасть. Молли встала, Осборн, заметив ее, взял за обе руки, подвел ближе к свету и требовательно заглянул в лицо.
— Как она? Скажите! Вы должны знать правду. Получив письмо вашего отца, я мчался день и ночь.
Прежде чем Молли сумела ответить, Осборн упал в ближайшее кресло и прикрыл глаза ладонью.
— Ваша матушка очень больна, и это вам известно, а что касается боли, не думаю, что она ее испытывает. Она очень ждала вас.
Мистер Хемли громко застонал.
— Отец запретил мне появляться!
— Знаю, — поспешила заверить его Молли, чтобы предотвратить приступ самобичевания. — Ваш брат тоже отсутствовал. Боюсь, никто не знал, как тяжело она больна: болезнь продолжалась очень долго.
— Вы знаете… да! Она многое вам рассказывала, потому что очень вас любила. А я люблю ее. Одному богу известно, как я ее люблю. Если бы мне не запретили появляться дома, то рассказал бы ей все. Отец знает о моем приезде?
— Да, — подтвердила Молли, — я сказала ему, что вас вызвал папа.
В этот момент в гостиную вошел сквайр. Он не слышал, что старший сын уже дома, и искал Молли, чтобы попросить написать письмо.
Увидев отца, Осборн даже не встал с кресла, поскольку чувствовал себя слишком уставшим, слишком подавленным и оскорбленным гневными, подозрительными посланиями отца. Если бы в этот момент Осборн открыто проявил свои чувства, обстановка могла бы сложиться иначе, однако он предпочел молча дождаться, когда сквайр его заметит.
— Вы здесь, сэр! — произнес тот при виде сына и быстро покинул комнату.
Сердце сквайра стремилось навстречу первенцу, однако гордость не позволяла отцу и сыну сблизиться, и все же он направился прямиком к дворецкому и спросил, когда приехал мистер Осборн, на чем, успел ли уже поужинать, потом добавил, потерев лоб:
— Не могу вспомнить, мы сами-то уже обедали или нет. Бесконечные ночи, печальные дни окончательно выбили из колеи: все в голове перепуталось.
— Может быть, сэр, поужинаете вместе с мистером Осборном? Миссис Морган как раз собиралась отправить ему наверх еду. За обедом вы ведь почти ничего не ели, сэр: сразу встали и ушли в комнату госпожи посмотреть, не нужно ли чего.
— Да, теперь вспоминаю. Нет, ужинать не буду. Подайте мистеру Осборну вина, если пожелает: может, не потерял аппетит.
И сквайр отправился наверх с горечью и печалью в сердце.
Когда принесли свечи, Молли поразила перемена, произошедшая с Осборном. Он выглядел изможденным — возможно, после долгой дороги и тревоги — и вовсе не таким рафинированным, каким два месяца назад явился в их гостиную, но сейчас произвел на нее более приятное впечатление, да и тон замечаний его вызвал глубокое доверие. Осборн держался проще, не стыдился проявлять чувства. Тепло, с родственной любовью спросил о младшем брате. Роджера дома не было: уехал в Эшкомб, чтобы исполнить какое-то поручение сквайра, — и Осборн с нетерпением ждал его возвращения, меряя после ужина шагами гостиную.
— Уверены, что сегодня мне нельзя ее увидеть? — уже в который раз обратился он с вопросом к Молли.
— Боюсь, что нет. Если хотите, я поднимусь и спрошу. Но миссис Джонс — присланная доктором Николсом сиделка — чрезвычайно строгая особа. Пока вы ужинали, я заглянула и узнала, что миссис Хемли только что приняла лекарство и беспокоить ее ни в коем случае нельзя.
Осборн продолжал расхаживать по длинной комнате и говорил то с самим собой, то с Молли.
— Скорее бы Роджер вернулся. Кажется, он единственный обрадуется моему приезду. Отец сейчас постоянно обитает в покоях матушки, мисс Гибсон?
— Перебрался туда после рокового приступа. Думаю, корит себя за то, что в должной мере не встревожился раньше.
— Вы слышали все, что он мне сказал. Прием не самый теплый, не так ли? А дорогая матушка, которая всегда… и не важно, виноват я или нет. Надеюсь, Роджер сегодня вернется.
— Определенно.
— Вы ведь здесь живете? Часто видите матушку, или всемогущая сиделка не пускает?
— Миссис Хемли уже три дня обо мне не спрашивает, а без приглашения я к ней не захожу. Наверное, в пятницу уеду.
— Она очень вас любит. — Осборн помолчал и с болью спросил: — А она в сознании? Такая же, как всегда?
— Не всегда и не такая, — осторожно ответила Молли. — Слишком много лекарств, поэтому почти всегда спит, но никогда не заговаривается; только забывает все.
— Ах, мама, мама! — горестно воскликнул Осборн, неожиданно остановившись возле камина и склонившись над огнем.
Как только Роджер вернулся, Молли предпочла скрыться в своей комнате. Что же, похоже, пришло время покинуть печальный дом, где она больше уже ничем не могла помочь. Этой ночью, во вторник, она уснула в слезах. Через два дня наступит пятница, и придется вырвать себя из Хемли-холла с корнем.
Следующее утро выдалось таким солнечным, что сердце радовалось. Когда джентльмены спустились, Молли уже была в столовой и заваривала чай. Ее все-таки не покидала надежда, что, пока она еще здесь, сквайр и мистер Осборн все-таки достигнут взаимопонимания, ибо ссора отца и сына таит боль куда горше, чем посланная Господом болезнь. Только, похоже, зря она надеялась: встретившись за столом, они сидели как чужие и даже обращаться друг к другу избегали. Скорее всего самой естественной темой разговора могло стать долгое путешествие Осборна, однако он ни словом не обмолвился о том месте, откуда приехал, а сквайр не задал ни единого вопроса, который мог бы пролить свет на то, что сын хотел скрыть. Усугубляло дело то, что оба не сомневались: болезнь миссис Хемли обострилась из-за известий о долгах Осборна, — поэтому любые комментарии на эту тему оказались под строжайшим запретом. В итоге попытки поддержать разговор ограничились местными новостями и адресовались Молли или Роджеру. Несмотря на налет вежливости, такое общение не порождало удовольствия и даже дружеского чувства. Задолго до окончания дня Молли пожалела, что не приняла предложение отца и не уехала домой вместе с ним. Здесь никто в ней не нуждался. Сиделка всякий раз отвечала, что миссис Хемли ни разу не упомянула ее имени, а помощь по уходу не требовалась, потому что она сама со всем справлялась. Братья были полностью поглощены друг другом, так что Молли внезапно поняла, как много пищи для ума в одинокие дни давали короткие беседы с Роджером. Осборн держался чрезвычайно вежливо и даже в приятных выражениях выразил