Молли не любила первой упоминать о Роджере, поэтому упустила множество возможностей услышать новости. Осборн, в свою очередь, часто казался настолько рассеянным и пассивным, что лишь подчинялся общему течению беседы, а Роджер, как неуклюжий, не слишком любезный молодой человек, к тому же младший в семье, мало интересовал миссис Гибсон. Синтия же вообще никогда его не видела, так что редко им интересовалась. Молли знала, что после успеха на важном экзамене Роджер ни разу не приезжал домой, как знала и то, что он упорно к чему-то готовился: должно быть, к получению стипендии и места в колледже, — и все. Осборн неизменно отзывался о нем с любовью и уважением — больше того, с восхищением! И это скептически настроенный старший брат, редко простиравший свою оценку так далеко.
— Ах, Роджер! — воскликнул Осборн однажды, и Молли мгновенно навострила уши, хотя до этого не прислушивалась к беседе. — Таких, как он, один на тысячу. На тысячу, честное слово! Не думаю, что кто-то способен соперничать с ним в сочетании добра и настоящей надежной силы.
— Молли, — спросила Синтия после ухода молодого человека, — кто он, этот Роджер Хемли? Трудно понять, насколько можно верить похвалам брата, только эта тема вызывает его энтузиазм — уже не первый раз замечаю.
Пока Молли размышляла, с чего начать описание богатой личности, вмешалась миссис Гибсон:
— Добрые слова в адрес брата свидетельствуют о достоинствах мистера Осборна. Кажется, Роджер получил высший балл по математике, и это замечательно, не отрицаю его заслуг, однако в беседе неуклюж, не обладает галантностью старшего брата, а выглядит так, словно не знает, что дважды два — четыре, при всем математическом таланте! Если бы ты его увидела, то ни за что не поверила бы, что у мистера Осборна может быть такой брат. Ничего общего!
— А что думаешь ты, Молли? — настойчиво повторила Синтия.
— Мне мистер Роджер нравится, хоть он и не настолько красив, как Осборн, — искренне ответила та. — Очень тепло ко мне относился.
Произнести эти слова ровным тоном оказалось нелегко, однако Молли сумела, иначе Синтия не успокоится до тех пор, пока не поймет ее отношения к молодому человеку.
— Ведь на Пасху он наверняка приедет домой, тогда и увижу сама.
— Очень жаль, что траур не позволит братьям присутствовать на пасхальном благотворительном балу, — горестно вставила миссис Гибсон. — Не хочу вывозить вас, девочки: если не окажется достойных кавалеров, будет чрезвычайно неловко. Хорошо бы присоединиться к обществу из Тауэрс-парка: они всегда привозят несколько джентльменов, которые, после того как исполнят долг перед своими дамами, пригласят танцевать вас. Впрочем, со времени болезни дорогой леди Камнор все так изменилось, что, возможно, семья вообще не примет участия.
Пасхальный бал служил для миссис Гибсон постоянной темой обсуждения. Сначала она говорила о нем как о своем первом появлении в свете в качестве жены доктора, хотя всю зиму наносила визиты не реже двух раз в неделю, потом изменила аргументацию и стала утверждать, что должна представить обществу и свою дочь, и падчерицу, хотя местные жители уже не раз видели девушек прежде (правда, не в бальных платьях). Перенимая манеры аристократов в собственном понимании, почтенная леди все же твердо решила «вывезти» Молли и Синтию на бал, который считала равным представлению ко двору.
«Они еще не выезжают». Так звучало любимое оправдание миссис Гибсон, когда девушек приглашали в неугодный ей дом или забывали про нее. Она умудрилась выдвинуть эту нелепую причину даже тогда, когда однажды утром давняя подруга семейства Гибсон мисс Браунинг зашла пригласить Молли и Синтию на дружеское чаепитие с последующими карточными играми. Невинное развлечение планировалось в честь трех внуков миссис Гуденаф — двух юных леди и их брата школьника, которые гостили у бабушки.
— Вы очень добры, мисс Браунинг, но, видите ли, не могу отпустить: до пасхального бала девочки еще не выезжают.
— А до тех пор должны оставаться невидимыми, — добавила Синтия, как всегда иронически прокомментировавшая нелепое заявление матери. — Мы ведь такие высокие особы, что нам требуется санкция на игру в карты в вашем доме.
Синтии нравилось чувствовать себя взрослой, самостоятельной особой, а не послушной, едва оперившейся обитательницей детской, однако мисс Браунинг почувствовала себя оскорбленной.
— Ничего не понимаю. В мое время девушки свободно ходили в гости туда, куда их приглашали, вместо того чтобы устраивать фарс и демонстрировать великолепные наряды в общественных местах. Ничего не имею против того, чтобы знать вывозила дочерей в Йорк, Матлок или Бат и посвящала в светские развлечения (а самые честолюбивые отправлялись в Лондон, где молодые леди представлялись королеве Шарлотте и, возможно, танцевали на балу в честь дня ее рождения), но что касается нас, жителей Холлингфорда, мы знаем каждого ребенка с рождения. На карточных вечерах часто присутствовали девочки двенадцати-четырнадцати лет, спокойно сидели за своим рукоделием и учились себя вести на примере взрослых. В те дни даже не возникало речи ни о каких «выездах» для молодых особ рангом ниже дочери сквайра.
— После Пасхи мы с Молли тоже научимся вести себя за карточным столом, но не раньше, — с притворной скромностью заметила Синтия.
— Вы, дорогая, высоко цените свои шутки и насмешки, — ответила мисс Браунинг, — так что за ваше поведение не поручусь: порой заходите слишком далеко, — но вполне уверена, что Молли всегда будет той истинной леди, которой была и остается, а знаю я ее с пеленок.
Миссис Гибсон немедленно бросилась на защиту дочери — точнее, выступила против похвал в адрес Молли.
— Не думаю, мисс Браунинг, что вы сочли бы Молли истинной леди, если бы обнаружили там, где увидела я: на вишне, причем, уверяю вас, не ниже шести футов от земли.
— Да, это действительно нехорошо, — покачала головой мисс Браунинг, укоризненно взглянув на Молли. — А я-то думала, что ты уже оставила мальчишеские повадки.
— Ей необходимо воспитание, которое может дать только хорошее общество, — продолжила миссис Гибсон нападки на бедную падчерицу. — По сей день скачет вверх по лестнице через две ступеньки.
— Только через две, Молли? — воскликнула Синтия. — Слабовато! Я вот могу перепрыгнуть все четыре!
— Дорогая, о чем ты?
— Только о том, что, подобно Молли, нуждаюсь в воспитании хорошего общества. Поэтому прошу: позволь нам пойти вечером к мисс Браунинг. Я прослежу, чтобы Молли не залезла на вишню, а она, в свою очередь, позаботится о том, чтобы я не скакала по лестнице, как не подобает леди. Поднимусь так тихо и скромно, как будто уже выезжаю в свет и даже побывала на пасхальном балу.
Таким образом, разрешение все-таки было получено. Конечно, если бы в числе приглашенных оказался мистер Осборн Хемли, никаких проблем не возникло бы.
Едва войдя в маленькую гостиную, Молли чуть не воскликнула от неожиданности:
— Роджер!
— Ну вот, дорогие! — сказала с улыбкой мисс Фиби Браунинг, указывая на молодого человека. — У нас есть для вас джентльмен! Какая удача! Едва сестра сказала, что вы можете с нами заскучать — речь, конечно, не о вас, Синтия: вы ведь только что из Франции, — как вдруг, словно посланник Небес, приехал с визитом мистер Роджер. Не стану утверждать, что мы удержали его насильно, но были к этому близки, если бы он не остался по доброй воле.
Сердечно поприветствовав Молли, Роджер сразу попросил представить его Синтии.
— Хочу познакомиться с вашей подругой… или сестрой?
Его слова сопровождались той же доброй улыбкой, которую Молли помнила с первой встречи, когда сидела на скамейке, обливаясь слезами. Сейчас Синтия стояла рядом одетая, как всегда, с беспечной грацией. Аккуратная по натуре, Молли порой недоумевала, каким образом небрежно наброшенные платья умудряются выглядеть так свежо и ниспадать столь благородными складками. Например, светло-сиреневое муслиновое, в котором Синтия предстала сегодня, надевалось уже не один десяток раз и выглядело негодным к выходу… но только до того момента, пока не оказалось на ней. Изношенность превратилась в мягкость, и даже лишние складки придали ему элегантности. Сама же Молли, в безупречно чистом платье из розового муслина, выглядела как горничная. Удивило и другое: взор Синтии был серьезен, и в нем читались совершенно несвойственные ее характеру черты. Не было детской невинности и любознательности. Тем вечером она надела магические доспехи — как всегда, невольно, — дабы испытать свою власть над незнакомцем. Молли же рассчитывала поговорить с Роджером наедине: так хотелось узнать подробности о жизни сквайра, Хемли-холла, Осборна и его самого. Он держался сердечно и дружески, как обычно, и если бы здесь не было Синтии, надежды девушки оправдались бы, но, к сожалению, из всех жертв обаяния мисс Киркпатрик Роджер оказался самой скорой и податливой.
Молли все поняла сразу, еще за чайным столом, когда сидела рядом с мисс Браунинг и передавала бисквит, сливки, сахар с таким прилежанием, что никому бы и в голову не пришло, что ее сознание занято совершенно иным, нежели руки. Попытка завязать беседу с двумя робкими девушками на пару лет моложе закончилась тем, что они схватили ее под руки и потащили наверх, готовые поклясться в вечной верности. Затем выяснилось, что в игре в «очко» Молли непременно должна сидеть между ними, то и дело давая советы относительно ставок, так что ей не удалось принять участие в оживленной беседе Роджера и Синтии. Точнее, говорил один Роджер, причем чрезвычайно воодушевленно, в то время как подруга смотрела на него с огромным интересом и лишь изредка что-то тихо отвечала. В перерывах между собственными заботами Молли удалось поймать несколько фраз:
— У дяди мы всегда даем за три дюжины серебряную трехпенсовую монету. Знаете, что такое три пенса серебром, дорогая мисс Гибсон?
…Три класса объявляются в здании сената в девять утра по пятницам. Даже не представляете…
…Думаю, неприлично играть меньше чем по шесть пенсов. Этот джентльмен учится в Кембридже. Там они всегда играют с крупными ставками и иногда разоряются. Правда, дорогая мисс Гибсон?