— Только что узнал, где вы, Молли. Миссис Гибсон сказала, что ушли, но куда именно, не знает. И тут крупно повезло: случайно обернувшись, увидел вас в саду.
— А я заметила вас уже некоторое время назад, но не смогла оставить Уильямса. Сегодня он почему-то соображал хуже, чем обычно, и никак не мог запомнить, где устраивать новые клумбы.
— Значит, у вас в руке планы? Можно взглянуть? Ах, понимаю! Некоторые идеи позаимствовали из нашего сада, не так ли? Вот отмечена клумба алых гераней перед зеленой изгородью. Это придумала матушка!
Они помолчали, а потом Молли спросила:
— Как сквайр? Ни разу не видела его с тех пор.
— Говорил, что очень соскучился, но не может решиться приехать с визитом. Думаю, теперь вам неловко гостить в Хемли-холле, правда? Отец был бы очень рад: он относится к вам как к дочери, а мы с Осборном всегда будем видеть в вас сестру, ведь матушка нежно вас любила, а вы преданно о ней заботились. Но боюсь, что приехать вам не удастся.
— Конечно, нет, — поспешно подтвердила Молли.
— Думаю, ваше присутствие смогло бы нас примирить. Кажется, я вам уже говорил, что Осборн повел себя не так, как мне казалось правильным. Не то чтобы плохо: скорее я назвал бы это ошибкой суждения, — но отец составил некое мнение о… Неважно. Главное, в результате он по-прежнему не разговаривает с Осборном и сам от этого глубоко страдает. Брат тоже несчастлив. Матушка уладила бы ситуацию очень быстро. Возможно, и вам бы тоже это удалось — совершенно бессознательно, — поскольку в основе конфликта лежит та несчастная тайна, которую брат хранит относительно своих дел. Но говорить об этом бесполезно. Сам не знаю, зачем начал.
Молли все еще обдумывала услышанное, когда, желая сменить тему, Роджер признался:
— Не могу выразить, Молли, насколько мне симпатична мисс Киркпатрик. Должно быть, это хорошо — обзавестись такой подругой!
— Да, — с легкой улыбкой подтвердила Молли, — я очень ее люблю, причем с каждым днем все больше. Но как быстро вы сумели оценить ее добродетели!
— Я ведь не говорил о добродетелях, не так ли? — заметил Роджер, краснея. — И все же вряд ли это лицо способно обмануть. А миссис Гибсон держится очень любезно: пригласила нас с Осборном на обед в пятницу.
Молли вспомнила слова про запасы вина и пиво и спросила:
— И вы ответили согласием?
— Несомненно. Конечно, если не придется остаться с отцом. Дал предварительное согласие и за Осборна. Так что скоро снова всех вас увижу. А сейчас мне придется уехать — через полчаса должен быть в семи милях отсюда. Удачи вашему цветнику, Молли.
Глава 22Злоключения старого сквайра
Дела в Хемли-холле обстояли хуже, чем Роджер счел нужным сказать. Больше того, основная причина конфликта заключалась в «манере поведения», как принято выражаться, всегда с трудом поддающейся определению и описанию. Несмотря на внешнюю пассивность миссис Хемли, именно она при жизни всегда оставалась руководящим духом дома. Все указания слугам, вплоть до самых мелких, неизменно исходили из ее гостиной или с софы под кедром, на которой она лежала. Дети всегда знали, где ее найти, а найти матушку означало найти любовь и понимание. Муж, часто пребывавший в гневе по многочисленным поводам, приходил к супруге за успокоением и лаской. Сознавая благотворное воздействие жены, в ее присутствии сквайр обретал душевный покой. И вот теперь краеугольный камень семейной арки выпал, и вся конструкция начала разваливаться. Всегда грустно наблюдать, как горе подобного свойства портит характеры скорбящих родственников. И все же, возможно, этот вред оказывается лишь временным и поверхностным; суждения, постоянно выносимые относительно того, как люди переживают потерю члена семьи, оказываются еще более жестокими и несправедливыми, чем суждения вообще. Так, сторонним наблюдателям могло показаться, что после смерти супруги сквайр стал еще более капризным и требовательным, нетерпимым и властным. На самом же деле утрата пришлась на то время, когда многие обстоятельства его встревожили, а какие-то горько разочаровали. Теперь не к кому было прийти за утешением, некому открыть страдающее сердце. Часто, видя, как обижаются на него окружающие, сквайр мог бы обратиться к ним со словами мольбы: «Сжальтесь надо мной, ибо я глубоко несчастен!» Нередко подобные молчаливые просьбы исходили из сердец тех, кто не умел справиться с горем, и служили молитвой против греха! Так что, видя, как слуги учатся его ненавидеть, а первенец старается избегать, сквайр никого не винил. Он знал, что становится домашним тираном. Казалось, будто весь мир ополчился против него, и ему не хватало сил противостоять. Иначе почему все вокруг пошло не так именно сейчас, когда в спокойных обстоятельствах он мог бы направить душевные силы на примирение с утратой любимой жены? Однако именно сейчас, когда на уплату долгов Осборна потребовались наличные деньги, урожай выдался чрезвычайно обильным, и цена на зерно опустилась так низко, как не опускалась уже много лет. Накануне свадьбы сквайр застраховал собственную жизнь на очень крупную сумму. Таким способом он хотел обеспечить жену и детей в случае своей смерти. Теперь единственным заинтересованным лицом остался лишь Роджер, и все же сквайр не хотел терять страховку, не уплатив ежегодный взнос. Не хотел и продавать часть унаследованного от отца поместья, к тому же строго ограниченного в порядке наследования и отчуждения. Порой он задумывался, как мудро было бы продать часть земли, а на вырученные деньги осушить и возделать оставшуюся территорию. Наконец, узнав от соседей, что правительство готово выдать аванс на дренаж и благоустройство по очень низкой ставке при условии, что работа будет сделана, а деньги выплачены в назначенный срок, жена убедила его воспользоваться займом. Однако теперь, когда ее уже не было рядом, чтобы вдохновлять, поддерживать и неустанно интересоваться ходом работ, сквайр охладел к идее, перестал выезжать на своей коренастой чалой лошади, чтобы наблюдать за ходом осушения заросших кустами болот и разговаривать с работниками на их сильном, нервном сельском диалекте. Тем не менее проценты правительству предстояло уплатить в срок, несмотря на то как шли дела. Затем зимой в Хемли-холле начала протекать крыша, и при подробном осмотре выяснилось, что совершенно необходима новая, причем срочно. Кредиторы, явившиеся от имени лондонского ростовщика, отозвались о лесах в поместье пренебрежительно: «Должно быть, лет пятьдесят назад это была отличная здоровая древесина, но сейчас так не скажешь. Деревья давно нуждаются в обрезке и очистке. Неужели здесь нет лесника? Ничего похожего на то, о чем говорил молодой мистер Хемли, когда предлагал лес в залог».
Сквайр горячо любил свой лес, и в этой любви проявлялась романтическая сторона его натуры, а поскольку древесина была источником финансового благополучия, еще и ценил. Слова кредиторов задели его за живое, хотя он и сделал вид, что не верит ни одному их слову, и постарался убедить в этом самого себя. Однако в конечном итоге серьезные неудачи и разочарования не затронули корней глубокой неприязни сквайра к старшему сыну. Ничто так не разжигает гнев, как раненая любовь. Мистер Хемли решил, что Осборн и его советчики рассчитывают на скорую смерть нынешнего хозяина поместья. Сама мысль до такой степени оскорбляла и унижала, что он отказывался подвергнуть ее рассмотрению, анализу и проверке, вместо этого опустившись до убеждения в собственной никчемности, неспособности грамотно управлять поместьем, однако в результате не смирился, а вообразил, будто Осборн винит в неудачах его и ждет смерти. Все подобные измышления могли рассеяться в беседах с женой или даже с теми, кого сквайр считал равным себе, если бы привык с таковыми общаться, но для этого не хватало знаний, достойного образования.
Возможно, порожденные этим недостатком горькие чувства — зависть и ложный стыд — в некоторой степени распространились на сыновей, причем на Роджера в меньшей степени, чем на Осборна, хотя первый становился куда более значительной личностью. В то время как Роджер отличался практичностью, интересовался окружающей жизнью и мельчайшими подробностями и наблюдениями, которые отец приносил из леса и с поля, Осборн был натурой тонкой, едва ли не по-женски изысканным в одежде и манерах, деликатным, галантным в обращении с дамами и высокомерным с теми, кого считал ниже себя. Этими чертами сквайр гордился в те дни, когда ожидал от старшего сына блестящей ученой карьеры. Тогда высокомерие и элегантность Осборна казались ступенью к блестящей женитьбе, призванной восстановить изначальное богатство древнего семейства Хемли. И вот теперь Осборн с трудом получил диплом; его привередливость привела к незапланированным расходам (так выглядело самое невинное объяснение долгов Осборна); гордость отца оказалась пустышкой. В результате характер и манеры несчастного молодого человека стали для сквайра постоянным источником раздражения. Пока жил дома, Осборн по-прежнему посвящал себя лишь чтению и письму, а подобное времяпрепровождение не представляло общих тем для обсуждения во время редких встреч с отцом за столом или по вечерам в гостиной. Возможно, если бы интересы старшего сына распространялись за стены дома, разговоров бы прибавилось, однако он страдал близорукостью и не мог разделить требовавших острой наблюдательности увлечений брата. Никого из близких по возрасту соседей он не знал, и даже любимая охота в этом сезоне не приносила удовольствия, поскольку отец продал одну из двух лошадей, которых ему позволялось брать. Конюшня вообще заметно обеднела — возможно, из-за экономии, которая прежде всего задевала интересы самого сквайра и Осборна, — и отец находил в этом жестокое удовольствие. Старый экипаж — купленная во времена относительного процветания тяжелая карета — после смерти мадам больше не требовалась и теперь постепенно разваливалась в дальнем, затянутом паутиной углу каретного сарая. Лучшую из двух упряжных лошадей использовали для двуколки, на которой ездил сквайр, объясняя всем, кто желал слушать, что впервые за много поколений Хемли из Хемли не могут позволить себе содержать настоящий экипаж. Вторую упряжную лошадь отпустили пастись, поскольку для работы она была уже слишком слаба и заслужила отдых. Заметив хозяина, старушка с дружеским ржанием спешила к ограждению и с благодарностью принимала из его рук угощение: кусок хлеба, сахар или яблоко. А тот подолгу жаловался любимице на то, как изменились времена с тех пор, когда оба они были еще в расцвете сил. Сквайр никогда не поощрял сыновей приглашать в дом друзей — возможно, тоже из ложного стыда и преувеличенного ощущения бедности жилища по сравнению с теми условиями, к которым, по его мнению, богатые мальчики привыкли дома. Объяснял он это Осборну и Роджеру, когда те еще учились в Регби, так: «Все вы, ученики частных школ, считаете себя неким подобием масонской ложи, а на остальных смотрите примерно так, как я смотрю на кроликов и прочую мелочь, которую не считаю настоящей дичью. Да, можете сколько угодно смеяться, но все же ваши друзья будут смотреть на меня искоса и никогда не задумаются о моей родословной, которая без труда затмит все их родословные вместе взятые. Нет, никогда не приму в своем доме того, кто способен взглянуть на Хемли из Хемли свысока, да