— О, милорд! Я никогда не ем мяса в середине дня, и вообще за ленчем почти ничего не ем.
Голос ее потерялся, и герцогиня могла уехать с мыслью, что жена доктора обедает рано, то есть если ее светлость вообще снизошла бы до подобных впечатлений. Ведь для этого следовало знать, что в Холлингфорде есть доктор, а у доктора имеется жена — хорошенькая, слегка поблекшая элегантная женщина средних лет, только что отославшая тарелку, так и не притронувшись к блюду, которое на самом деле мечтала отведать, потому что после долгого ожидания страшно проголодалась.
После ленча состоялась беседа с леди Камнор… впрочем, говорила только графиня.
— Очень рада вас видеть, Клэр! Думала, что больше никогда не вернусь в Тауэрс-парк, но вот, пожалуйста! В Бате нашелся необыкновенно умный лекарь: некий доктор Снейп. Мгновенно меня вылечил. Просто поставил на ноги. Думаю, что если снова заболею, то сразу пошлю за ним. Так важно найти по-настоящему знающего медика. Ах, постоянно забываю, что вы вышли замуж за мистера Гибсона. Конечно, он тоже очень умен и всякое такое (экипаж к дверям через десять минут, Браун, и пусть Бредли принесет мои вещи). Что я хотела спросить? Ах да! Как вы ладите с падчерицей? Мне она показалась довольно упрямой. Ой, я куда-то положила письмо, которое надо отправить с почтой. Помогите найти. Сбегайте в мою комнату и скажите Брауну, чтобы поискал. Оно очень важное.
Миссис Гибсон крайне неохотно отправилась выполнять поручение, так как еще не поговорила о том, о чем собиралась, и не услышала даже половины семейных сплетен. Однако возможность была упущена. Вернувшись, она обнаружила графиню с письмом в руке, которым она размахивала как жезлом в беседе с герцогиней:
— Все до последней мелочи получено из Парижа. До последней мелочи!
Леди Камнор оставалась леди в полном смысле, а потому не могла не извиниться за напрасное беспокойство, но эти слова стали последними, с которыми она обратилась к миссис Гибсон, так как должна была уехать вместе с герцогиней, а коляска для Клэр (как она упорно продолжала называть супругу доктора) уже ждала возле дверей. Леди Харриет оставила общество собравшихся на прогулку молодых людей и молодых леди, чтобы попрощаться с миссис Гибсон:
— Увидимся на балу. Вы, конечно, будете вместе со своими девочками? Должна непременно с вами поговорить: со всеми этими гостями в доме невозможно улучить ни минуты.
Таковы сухие факты визита, однако домашние миссис Гибсон увидели их только сквозь розовую вуаль.
— В Тауэрс-парке полно гостей: герцогиня и леди Эллис, мистер и миссис Грей, лорд Альберт Монсон с сестрой, мой старый друг капитан Джеймс из Королевского конногвардейского полка и другие. Но, конечно, я предпочла подняться в комнату леди Камнор, чтобы спокойно побеседовать. Правда, пришлось спуститься к ленчу. За столом увидела старых друзей и хотела возобновить прежние знакомства, но едва смогла и парой слов хоть с кем-нибудь перекинуться: лорд Камнор так обрадовался встрече, что, хоть между нами сидело шесть-семь человек, постоянно обращался с каким-нибудь любезным замечанием. А после ленча леди Камнор расспрашивала о жизни с таким интересом, словно я ее дочь. Когда вошла герцогиня, разговор переключился на приданое, которое она готовит для леди Эллис. Леди Харриет хочет непременно встретиться и побеседовать с нами на балу. Что за милое создание!
Последние слова прозвучали едва ли не с восхищением.
В день бала из Хемли-холла приехал слуга с двумя очаровательными букетами и «комплиментами от мистера Осборна и мистера Роджера Хемли в адрес мисс Гибсон и мисс Киркпатрик». Сюрприз получила Синтия и с букетом в каждой руке влетела в гостиную, где Молли пыталась читать, чтобы скоротать время до вечера.
— Смотри, Молли, смотри! Вот цветы для нас! Как это мило!
— От кого они? — спросила Молли, взяв один букет и с нежным восторгом прижав к лицу чудесные цветы.
— Как кого? От двух несравненных Хемли! Правда, приятно?
— Да, но весьма неожиданно!
— Уверена, что идея принадлежит Осборну. Он много времени проводит за границей, а там подобные знаки внимания обычны.
— Не понимаю, почему ты решила, что это придумал Осборн! — слегка покраснев, возразила Молли. — Мистер Роджер постоянно дарил цветы своей матушке, а иногда и мне.
— Неважно кто: нам прислали цветы, и это прекрасно. Послушай, вот эти красные чудесно подойдут к твоему коралловому ожерелью и к браслетам, — заметила Синтия, вытаскивая из букета сначала несколько камелий, а потом какой-то редкий, неизвестный цветок.
— О, пожалуйста, не надо! — взмолилась Молли. — Разве не видишь, как искусно подобраны оттенки и форма? Они так старались! Прошу, не нарушай гармонию!
— Ерунда! — возразила Синтия, продолжая уничтожать композицию. — Смотри, здесь вполне достаточно. Сделаю тебе небольшую корону: пришью на черный бархат, так чтобы было незаметно, совсем как во Франции!
— Ах, до чего жаль! Все испорчено! — вздохнула Молли.
— Ничего страшного! Я возьму себе этот букет, исправлю его, и ничего не будет заметно.
Синтия продолжала аранжировать алые бутоны и цветы по своему вкусу, а Молли молча наблюдала за ее ловкими пальцами.
— Ну вот, — заключила подруга. — Пойду пришью на черный бархат, пока не завяли. Увидишь, как будет красиво. А чтобы все получилось, в другом букете еще достаточно красных цветов.
— Спасибо. Но ведь тогда тебе достанутся только остатки этого букета?
— Ничего страшного. Все равно красные цветы не подойдут к моему розовому платью.
— Но послушай! Они так тщательно составляли композиции!
— Возможно, но я никогда не позволяю чувствам влиять на выбор оттенков. Розовый цвет обязывает. Это ты в белом муслине, чуть тронутом алыми аксессуарами, словно маргаритка, можешь взять в руки что угодно.
Синтия приложила массу усилий, чтобы нарядить Молли, а горничную направила в исключительное услужение матушке. Миссис Гибсон беспокоилась о своем наряде больше, чем каждая из девушек. Процесс вызывал как глубокие размышления, так и разочарованные вздохи. В итоге выбор остановился на жемчужно-сером атласном свадебном платье с обилием кружев и вышитой по подолу белой и цветной сиренью. Синтия отнеслась к своему туалету легче всех. Молли же восприняла церемонию подготовки к первому балу очень серьезно и даже с некоторым волнением. Синтия беспокоилась за нее ничуть не меньше; только Молли хотела выглядеть просто и естественно, а Синтия стремилась подчеркнуть особое очарование подруги: кремовую кожу, копну вьющихся темных волос, прекрасные миндалевидные глаза, светившиеся умом и любовью. В итоге Синтия потратила на туалет Молли так много времени, что сама одевалась в спешке. Уже готовая к выходу, Молли сидела в ее комнате на низкой скамеечке и наблюдала за легкими движениями красавицы, в то время как та стояла у зеркала в нижней юбке и ловкими уверенными пальцами укладывала волосы.
— Хотела бы я быть такой же хорошенькой!
— Право, Молли… — обернулась Синтия с готовым сорваться с языка восклицанием, но, заметив на лице подруги выражение угрюмости, прикусила язычок и, улыбнувшись собственному отражению в зеркале, изрекла: — Француженки сказали бы, что красивой тебя сделает вера в собственную красоту.
Немного помолчав, Молли ответила:
— Думаю, имеется в виду, что, если ты хороша собой, тебе и в голову не придет задумываться о своей внешности.
— Часы уже бьют восемь! Не пытайся понять мысли француженок, а лучше помоги с платьем. Вот умница!
Полностью одетые, девушки стояли у камина, ожидая прибытия экипажа, когда в комнату ворвалась Мария, преемница Бетти. Пока одевала госпожу, служанка время от времени поднималась в комнаты обеих леди и под предлогом помощи удовлетворяла любопытство. Вид прекрасных нарядов привел горничную в такое бурное возбуждение, что она не поленилась подняться в двадцатый раз, но уже с букетом, причем куда выразительнее, чем два предыдущих.
— Вот, мисс Киркпатрик!
Стоявшая ближе к двери Молли хотела было взять цветы и передать Синтии, но служанка запротестовала:
— Нет, это не вам, мисс! Это для мисс Киркпатрик. И записка!
Синтия молча приняла и то и другое, а записку развернула так, чтобы и Молли смогла прочитать несколько строчек:
«Посылаю цветы. Вы должны оставить мне первый танец после девяти часов. Боюсь, что приехать раньше не смогу. Р.П.».
— Кто это? — спросила Молли.
Синтия выглядела страшно раздраженной, рассерженной, ошеломленной: лицо побледнело, а глаза вспыхнули огнем.
— Мистер Престон. Ни за что не стану с ним танцевать. А цветы…
Она бросила букет в камин и поспешно сгребла угли, как будто хотела как можно быстрее его уничтожить. Голос оставался спокойным, а движения вовсе не выглядели лихорадочными или суетливыми.
— Ах! — вздохнула Молли. — Такие чудесные цветы! Можно было поставить их в вазу.
— Нет, — решительно возразила Синтия, — лучше немедленно уничтожить. Они нам не нужны: я не хочу вспоминать об этом человеке.
— Записка дерзкая, фамильярная, — высказала свое мнение Молли. — Какое право он имеет так к тебе обращаться? Ни начала, ни конца, только инициалы! Ты хорошо его знала в Эшкомбе?
— О, давай не будем об этом, — отмахнулась Синтия. — Даже сама мысль о нем способна испортить настроение и удовольствие от любого бала. Надеюсь, что до его появления получу достаточно предложений и не буду стоять у стены, чтобы пришлось танцевать с ним.
— Зовут! — воскликнула Молли.
Быстро, но осторожно, стараясь не испачкаться, девушки спустились к экипажу, где их ждали мистер и миссис Гибсон. Да, мистер Гибсон тоже собрался на бал, хотя впоследствии мог уехать на срочный вызов. Увидев отца в вечернем костюме, Молли искренне восхитилась мужественной красотой. А миссис Гибсон выглядела необыкновенно хорошенькой! Короче говоря, тем вечером в бальном зале Холлингфорда не нашлось никого красивее и элегантнее Гибсонов.