ас увидеть?
— Обязательно зайду, — пообещал Роджер, намереваясь откланяться, с растрепанными розами в руке. Затем, обращаясь преимущественно к Синтии, добавил: — В Лондоне я пробуду не больше двух недель. Могу ли что-нибудь сделать для вас? Или для вас, Молли?
— Нет, благодарю, — любезно ответила Синтия и, повинуясь внезапному порыву, перегнулась через подоконник и собрала свежий букет из только что раскрывшихся бутонов. — Возьмите лучше эти, а увядшие цветы выбросите.
Роджер просиял, щеки вспыхнули горячим румянцем, и он с благодарностью принял подарок, однако старый букет не выбросил.
— В любом случае я смогу прийти после ленча, а в ближайший месяц стану приходить во второй половине дня — думаю, это лучшее время.
Слова адресовались обеим девушкам, однако предназначались только одной.
Миссис Гибсон сделала вид, что не услышала прощальной фразы, и протянула вялую руку.
— Полагаю, увидим вас по возвращении. Будьте добры, передайте брату, что мы мечтаем о его визите.
Когда мистер Роджер покинул комнату, сердце Молли едва не разорвалось от избытка чувств. Все это время она наблюдала за джентльменом и прекрасно видела его переживания: разочарование от грубо отвергнутого предложения совершить прогулку, а также запоздалое убеждение, что его присутствие почему-то неприятно супруге давнего друга семьи. Возможно, эти обиды затронули Молли даже острее, чем самого Роджера, а откровенная радость от подаренного Синтией букета отразила восторг, заставивший забыть о только что пережитой боли.
— Не понимаю, почему он приезжает в такое неудобное время, — проворчала миссис Гибсон, как только за джентльменом закрылась входная дверь. — Да и общаться с ним не так интересно, как с мистером Осборном: тот развлекал нас все время, пока его брат в Кембридже коптил мозги над математикой. Подумаешь, член Тринити-колледжа! Лучше бы оставался там, а не мозолил глаза здесь, будто нам все равно, с кем из Хемли идти на пикник.
— Одним словом, мама, кому-то позволено украсть лошадь, а другому нельзя даже заглянуть через забор, — заключила Синтия, слегка надув губы.
— Все знакомые и друзья неизменно относятся к братьям с уважением, а сами они с детства искренне привязаны друг к другу, поэтому Роджер и решил, что его будут так же рады видеть, как Осборна, — в глубоком возмущении подхватила Молли. — Подумать только: Роджер «коптил мозги»! Роджер неинтересен!
— Знаете что, дорогие, в дни моей молодости считалось неприличным, когда юные девушки сердились на родителей за то, что слегка ограничивали время визитов молодых людей. Порой существуют веские причины не одобрять визитов тех или иных джентльменов.
— Именно это я и сказала, мама, — заметила Синтия, изобразив на лице недоумение. — Кому-то позволено…
— Замолчи, неразумное дитя! Все твои замечания вульгарны, а это, по-моему, превзошло и их. Ты уже заразилась грубостью Роджера Хемли, дорогая!
— Мама! — гневно воскликнула Синтия. — Как ты можешь? Роджер Хемли был всегда очень добр ко мне и заботлив, особенно во время болезни. Не могу слышать, как ты его оскорбляешь! Если он груб, то я тоже готова стать такой же грубой.
Молли так расчувствовалась от этих слов, что едва не расцеловала Синтию за горячее заступничество, но, опасаясь скептических замечаний миссис Гибсон по поводу проявлений искренности, поспешно отложила книгу, убежала в свою комнату и заперла дверь, чтобы успокоиться. Спустя полчаса девушка смогла вернуться в гостиную и заняла свое прежнее место на подоконнике, где все так же сидела и смотрела в сад Синтия, недовольная и хмурая. Миссис Гибсон тем временем очень громко, отчетливо и прилежно считала стежки.
Глава 29Возня в кустах
Все долгие месяцы после смерти миссис Хемли Молли не давала покоя мысль о том секрете, обладательницей которого она случайно стала в библиотеке в последний день пребывания в Хемли-холле. Неопытный ум не мог постичь, как можно, женившись, не жить с женой; как сын мог вообще вступить в брак без благословения отца и признания нового статуса всеми членами семьи. Порой те десять минут откровения казались ей не больше чем сном или фантазией. И Роджер, и Осборн хранили абсолютное молчание, ни взглядом, ни краткой паузой не намекая на особые обстоятельства. Казалось, оба совершенно забыли о существовании тайны. Во время следующей встречи с Молли сознание братьев заполняла кончина матушки, а потом в общении возникали продолжительные паузы, так что порой казалось, что братья забыли, каким образом она проникла в столь узкий круг посвященных. Иногда и сама Молли забывала о своем знании, но, должно быть, интуитивное ощущение все-таки присутствовало и позволяло справедливо оценивать истинную природу чувств Осборна к Синтии. Во всяком случае, она ни разу и на миг не предположила, что его нежная доброта — что-то иное, помимо дружеской вежливости. Странно, но в эти дни Молли воспринимала отношение Осборна к ней примерно так же, как когда-то отношение Роджера. Осборн воспринимался как друг, брат как для нее, так и для Синтии, с которым довелось познакомиться лишь теперь. Молли считала, что после смерти матушки Осборн очень изменился в лучшую сторону. Исчез его неизменный сарказм, не стало высокомерия, привередливости, тщеславия и самоуверенности. Она не подозревала, что за этими напускными манерами скрывалась неуверенность в себе и пряталась от посторонних нежная, легкоранимая душа.
Возможно, для окружающих ничего в поведении Осборна и не изменилось, но Молли видела его только в тесном дружеском кругу, где он всех хорошо знал, поэтому сомнений в совершенствовании не оставалось (хотя, возможно, Молли несколько преувеличивала степень его духовного роста). А это происходило потому, что, почувствовав горячее восхищение Роджера Синтией, Осборн устранился с пути брата и, чтобы не отвлекать на себя объект его поклонения, предпочел общество Молли. С ней можно было не разговаривать, если не хотелось. Между джентльменом и юной леди установились такие искренние отношения, что не нужно было скрывать, если грустно, и притворяться. Порой, правда, на Осборна находили приступы критичности и любви к иронии, и он обожал вызывать досаду брата, доказывая, что Молли куда симпатичнее Синтии: «Запомни мои слова, Роджер: не пройдет и пяти лет, как нежный румянец Синтии исчезнет, а фигура расплывется, в то время как Молли расцветет и станет еще краше. По-моему, малышка еще даже не перестала расти: уверен, что сейчас она выше, чем прошлым летом, когда я впервые ее увидел».
Роджер начинал горячиться, утверждать, что невозможно представить что-нибудь прекраснее глаз мисс Киркпатрик: мягких, серьезных, искренних, нежных, — чему нет аналогов в природе. Ответом ему было заявление Осборна, что лично ему куда милее серые серьезные глаза и длинные черные ресницы мисс Гибсон, однако это дело вкуса.
Первым уехал по своим делам Осборн, а через некоторое время Роджер, и, несмотря на недовольство неуместными и слишком частыми его посещениями, теперь, когда визиты совсем прекратились, миссис Гибсон заскучала. Молодой человек неизменно приносил с собой веяние атмосферы, которой никогда не было в Холлингфорде. Братья Хемли с готовностью оказывали мелкие услуги из тех, на какие мужчина способен ради женщины, и выполняли поручения миссис Гибсон, на которые сама она не находила времени. Бизнес доброго доктора разрастался. Он считал, что обязан успехом опыту и мастерству, и скорее всего разочаровался бы, узнав, что большинство пациентов посылали за ним исключительно потому, что он лечил обитателей Тауэрс-парка. Определенную роль в данном вопросе сыграла давным-давно установленная низкая ставка гонорара. Деньги, которые мистер Гибсон получал за визиты, едва окупали содержание лошади, однако когда-то, в дни молодости, леди Камнор заметила: «Как важно для развивающего собственную практику человека сказать, что он бывает в этом доме!»
Таким образом, престиж по умолчанию продавался и покупался, однако ни продавец, ни покупатель никогда не определяли природу сделки.
В целом редкое присутствие мистера Гибсона дома служило во благо. Иногда он и сам об этом думал, слушая слезливые жалобы по мелочам или милую болтовню на пустые темы и понимая, насколько незначительны чувства и интересы супруги. И все же мистер Гибсон не позволял себе сожалеть о совершенном шаге, а потому намеренно закрывал глаза и затыкал уши, чтобы не замечать тех досадных мелочей, которые непременно вызвали бы раздражение. Во время долгих переездов от пациента к пациенту он заставлял себя думать о положительных сторонах брака. У дочери появилась если не любящая мать, то постоянная дуэнья, к тому же хозяйка прежде неухоженного дома, миловидная женщина, которую приятно было созерцать во главе стола. Больше того, положительную роль в семейном балансе играла Синтия, которая стала для Молли замечательной подругой, причем девушки искренне друг друга полюбили. Женское общество было полезно и для него самого, и для его девочки — когда миссис Гибсон вела себя разумно и не слишком сентиментально, мысленно добавлял доктор. В этой точке он непременно останавливался, ибо никогда не позволял себе определять недостатки и слабости супруги. В любом случае она казалась вполне дружелюбной и чудесно подходила в качестве мачехи для Молли. Миссис Гибсон чрезвычайно гордилась своей ролью и часто повторяла, что в данном отношении совсем не похожа на других женщин. Здесь на глаза мистера Гибсона навернулись слезы: он вспомнил, насколько сдержанной в проявлении дочерних чувств стала его маленькая Молли, но как однажды, когда они встретились на лестнице без свидетелей, обняла и принялась пылко целовать. Чтобы отвлечься, доктор начал насвистывать старинный шотландский мотив, который слышал в детстве, а уже через пять минут осматривал распухшее колено маленького мальчика и думал, как облегчить участь матери, проводившей весь день на поденной работе, а ночами не спавшей из-за стонов ребенка.
Осборн вернулся домой первым, вскоре после отъезда Роджера, однако чувствовал себя вялым, нездоровым и, не пригодным к какой-либо деятельности. Таким образом, миновала неделя, прежде чем кто-то из Гибсонов узнал, что он уже в Хемли-холле, да и то случайно. Мистер Гибсон встретил джентльмена на одной из аллей неподалеку от поместья, хотя узнал не сразу: и походка изменилась, и внешний вид.