— Это ты, дорогая? Не уходи. Мне важно знать, что ты здесь.
Опять закрыв глаза, Синтия некоторое время полежала молча, потом вдруг села, убрала с лица волосы и пристально посмотрела на Молли.
— Знаешь, о чем думаю, дорогая? О том, что прожила здесь достаточно долго и теперь должна найти место гувернантки.
— Синтия, о чем ты? — воскликнула пораженно Молли. — Должно быть, уснула, и тебе приснился какой-то неприятный сон. Надо отдохнуть.
Девушка присела на постель, взяла слабую руку Синтии и принялась нежно гладить: ласка, которую Молли еще в раннем детстве переняла от матери — то ли как наследственный инстинкт, то ли как воспоминание, часто думал мистер Гибсон.
— Ах, до чего же ты добра, Молли! Интересно, если бы меня воспитывали так же, как тебя, я стала бы такой же хорошей? Но меня все больше шпыняли.
— Значит, больше не позволяй так с собой обращаться, — тихо посоветовала Молли.
— Ах, господи! Наверное, надо встать. Понимаешь, никто и никогда не любил меня так, как ты и, возможно, твой отец. Правда. Тяжело будет вас покинуть.
— Синтия, похоже, ты все-таки плохо себя чувствуешь или еще не совсем проснулась.
Подруга обхватила руками колени и посмотрела в пространство, потом, заметив тревогу на лице Молли, улыбнулась:
— Думаю, невозможно избежать своей судьбы, а где-то в другом месте я стану еще более одинокой и незащищенной.
— Что ты называешь судьбой?
— Ах, малышка, это всего лишь поговорка, — ответила Синтия, вернувшись к обычной манере. — Но сдаваться не собираюсь: хоть в душе я настоящая трусиха, готова бороться.
— С кем? — уточнила Молли, по-настоящему желая разгадать тайну — если тайна существовала — до дна, а затем найти лекарство от того отчаяния, которое переживала подруга, когда она вошла.
Синтия погрузилась в размышления, однако, уловив в собственном сознании эхо последнего вопроса, отозвалась:
— С кем? О! С кем бороться? Конечно же, с судьбой. Разве я не важная молодая леди, над которой навис рок? Право, Молли, детка, какой серьезной и печальной ты выглядишь! Не стоит так за меня волноваться. Я не настолько хороша, чтобы ты переживала. Сама давно мысленно выбросила себя, как ненужный хлам!
— Глупости! Не хочу, чтобы ты так говорила, Синтия!
— А я не хочу, чтобы ты постоянно понимала меня буквально, как ученицы в школе переводили тексты. До чего же жарко! Неужели прохлада больше никогда не вернется? Дитя мое! Какие у тебя грязные руки! И лицо тоже! А я тебя целовала; наверное, тоже измазалась. Правда, почти так же говорит мама? Но ты действительно больше похожа на вернувшегося с тяжелой работы Адама, чем на сидевшую за веретеном Еву.
Сравнение возымело желаемый эффект: чистюля Молли вспомнила, что не успела умыться после работы в саду (забыла из-за Синтии), и убежала в свою комнату. Синтия сразу бесшумно заперла дверь, достала из ящика стола кошелек и принялась считать деньги. Пересчитала раз, другой, словно надеялась обнаружить ошибку и неучтенную сумму, но в конце концов вздохнула и пробормотала с досадой:
— Какой глупой, какой наивной я была! Но даже если не устроюсь гувернанткой, успею все исправить.
Однажды утром, во время очередного визита Осборн сообщил, что Роджер вернулся и уже три дня как дома.
— Так почему же он до сих пор не приехал к нам? — изобразила обиду миссис Гибсон. — Нехорошо с его стороны забыть про старых друзей. Прошу передать, что мы ждем его в ближайшие дни.
Осборн составил собственное мнение относительно ее отношения к Роджеру. Брат ему не жаловался и ничего не говорил про свой последний визит до тех пор, пока тем самым утром, когда Осборн собрался в гости, не позвал его с собой. Роджер передал ему кое-какие слова миссис Гибсон скорее веселым, чем обиженным тоном, но Осборн понял, что ограничения, наложенные на визиты, глубоко его расстроили. Ни один из джентльменов не высказал закравшегося в сознание подозрения, вполне обоснованного, возникшего из того факта, что визиты Осборна — будь то ранние или поздние — никогда не встречали возражений.
Сейчас Осборн подумал, что несправедливо осудил миссис Гибсон. Скорее всего речь может идти о слабости, а не корысти, и лишь раздражение заставило ее говорить с Роджером столь неподобающим тоном.
— Должно быть, все дело в том, что я приехал слишком рано, а это неприлично, — признал Роджер.
— Ничего подобного, — возразил Осборн. — Я появляюсь в любое время, и никакого недовольства не вызываю. Просто тем утром она была не в духе, о чем, уверен, уже давно пожалела, так что можешь наносить визиты когда душе угодно.
И все же Роджер предпочел выждать некоторое время, а когда наконец приехал, оказалось, что ни хозяйки, ни молодых леди нет дома. Подобная неудача постигла его еще раз, а потом пришло очаровательное письмо от миссис Гибсон — не в конверте, а сложенное треугольником:
«Дорогой сэр!
Что заставило вас вести себя настолько официально, что вместо того чтобы дождаться нашего возвращения, оставляете визитные карточки? Стыдитесь! Если бы, подобно мне, видели разочарование на лицах девочек, то не держали бы зла на меня так долго. Вы наказываете не только мою взбалмошную персону, но и других членов семьи. Если приедете завтра как угодно рано и останетесь на ленч, обещаю признать свою вину и покаяться.
Искренне ваша Лили К. Ф. Гибсон».
Отказать оказалось невозможно, даже если не очень хотелось верить в искренность любезных слов. Роджер приехал, и миссис Гибсон обласкала его в самой сладкой, самой шелковой манере. Из-за вынужденного перерыва в общении Синтия показалась молодому человеку еще прелестнее. С Осборном она держалась запросто, весело и задорно, а с Роджером становилась мягкой и серьезной. Прирожденная кокетка инстинктивно чувствовала мужчин и понимала, что Осборн интересуется ее персоной исключительно по-дружески, что дружит с семьей; что в его отношении нет ни капли чувства, а восхищение представляет собой лишь горячее поклонение художника красотой модели. Роджер, однако, относился к ней совсем иначе. Для него она была единственной, незаменимой, несравненной. Если бы его любовь была отвергнута, то потребовались бы долгие годы, чтобы охладеть до вялой дружбы. В его глазах внешняя красота стала лишь одним из очарований, заставлявших трепетать от страсти. Синтия не умела ответить на подобные чувства: в ее жизни почти не было истинной любви, зато просто восхищения слишком много. Искренний пыл и верное поклонение было ей в новинку, и она это очень ценила. Уважение к чистой и преданной душе придавало общению с Роджером глубокую нежность. А Молли сидела неподалеку и размышляла, чем все это закончится. Точнее, как скоро это закончится, поскольку, по ее мнению, ни одна девушка не в состоянии противостоять столь благоговейной страсти. Насчет Роджера не могло возникнуть сомнения — увы, не могло. Более взрослый наблюдатель заглянул бы далеко вперед, думая о фунтах, шиллингах и пенсах. Откуда возьмется необходимый для брака доход?
Да, Роджер получил членство в Тринити-колледже, однако в случае женитьбы стипендия пропадала, ибо брак находился под запретом. Профессии он не имел, а проценты с двух-трех унаследованных от матушки тысяч фунтов принадлежали отцу. Более взрослый наблюдатель мог бы слегка удивиться внезапному интересу миссис Гибсон к младшему брату, особенно учитывая проникновение интереса в глубину светского сердца. Она уже не стремилась держаться с Осборном более приветливо. Хотя попытка в отношении Роджера провалилась и он не знал, как отвечать на тонкую лесть, которую считал неискренней, было ясно, что отныне и впредь его считают в доме желанным гостем. Роджер воспользовался привилегией и слишком обрадовался, чтобы задуматься над мотивами таких перемен в поведении миссис Гибсон. Он просто убедил себя, что хозяйка дома пытается загладить неловкость последнего визита.
Результатом консультации Осборна с двумя опытными докторами стали определенные рекомендации и предписания, следуя которым, он почувствовал себя лучше. Скорее всего пользы было бы еще больше, если бы не постоянные мысли о жене, что одиноко жила где-то в окрестностях Винчестера. Он навещал ее при каждой возможности, тем более что благодаря брату средств на поездки стало значительно больше. И все же Осборн по-прежнему боялся сообщить о женитьбе отцу: инстинкт заставлял его избегать любых потрясений. Если бы не финансовая помощь Роджера, ему пришлось бы во всем признаться сквайру и попросить средств на поддержку жены и ожидаемого ребенка. Однако нынешнее относительное материальное благополучие и тайная, хотя и унизительная, уверенность в том, что, пока у брата есть несколько пенни, он обязательно отдаст ему половину, с большой уверенностью убеждали Осборна в невозможности рассказать отцу правду.
Если родится мальчик, он непременно назовет его Роджером.
Поэтическая и романтическая мечта о примирении с помощью ребенка, пусть и рожденного в запретном браке, позволяла отложить опасное волевое разрешение кризиса. Осборн понимал, что Роджер тратит на него значительную часть своей стипендии и что, как только он женится, источник иссякнет, и все же не воздвигал препятствий на пути к этому критическому событию, а напротив, всеми силами содействовал общению брата с дамой сердца. Таким образом Осборн благополучно убеждал себя в собственном великодушии.
Глава 30Старое и новое
Мистер Престон обосновался в новом доме в Холлингфорде, в то время как мистер Шипшенкс вступил в почтенную праздность, переехав к замужней дочери в столицу графства. Последователь энергично принялся за различного рода усовершенствования и, среди прочего, озаботился мелиорацией заброшенного участка принадлежавшей лорду Камнору земли, примыкавшей к владениям сквайра Хемли. Эти владения были вверены ему правительственным актом дарения, однако так и остались осушенными лишь наполовину, со сложенными стопками покрытой мхом черепицы и незаконченными бороздами — печальным свидетельством неосуществленных планов. Сам сквайр сейчас редко наезжал в эти места, переложив все заботы на егеря, проживавшего в хижине неподалеку от заросшего кустами участка. Сейчас этот старый слуга и арендатор тяжело заболел и отправил в Хемли-холл весточку с просьбой о встрече со сквайром, но вовсе не для того, чтобы поделиться какой-то тайной, а из одной лишь феодальной верности, заставлявшей умирающего вассала мечтать о возможности пожать руку и заглянуть в глаза господину, которому служил верой и правдой, как и многие поколения его предков работали на хозяев имения.