Миссис Гибсон устроилась в столовой возле камина и принялась терпеливо дожидаться того знаменательного момента, когда мистер Гибсон удовлетворит здоровый аппетит, выйдет из-за стола и устроится рядом. Как только это произошло, она поднялась, с непривычной заботой передвинула вино и бокалы так, чтобы он мог не вставать с кресла, и объявила торжественно:
— Должна поделиться с тобой невероятно важной новостью!
— А я-то думаю, что произошло? Ну давай, удивляй! — с улыбкой ответил доктор.
— Днем приходил Роджер Хемли, чтобы попрощаться.
— Попрощаться? Неужели уехал? Не думал, что так скоро! — воскликнул мистер Гибсон, явно расстроившись.
— Да. Но не это главное.
— Скажи: он уже покинул наши края? Хотелось бы с ним встретиться.
— Он передал тебе привет и наилучшие пожелания. Сожалел, что не получилось попрощаться, но все же позволь мне продолжить. Он застал Синтию одну, сделал предложение и получил согласие.
— Синтия приняла предложение Роджера? — медленно, словно не верил своим ушам, переспросил мистер Гибсон.
— Да, а почему это тебя удивляет?
— Я действительно удивлен. Он замечательный молодой человек, но мне казалось — простоват для Синтии… Впрочем, желаю ей счастья. Ты довольна? Помолвка может оказаться очень долгой.
— Ну что же делать… — понимающе вздохнула миссис Гибсон.
— Ему придется пройти через множество испытаний, а по возвращении он не станет ничуть богаче, чем сейчас, чтобы можно было содержать семью.
— Не могу с тобой согласиться, — возразила супруга в лукавой манере обладательницы скрытой от остальных информации. — Маленькая птичка начирикала, что здоровье Осборна не отличается крепостью, и тогда… кем станет Роджер? Наследником поместья.
— Кто сказал тебе насчет Осборна? — спросил мистер Гибсон, обернувшись и напугав жену резкостью тона. — Отвечай немедленно: откуда такие сведения?
Миссис Гибсон попыталась свести все к шутке:
— Разве это не правда? Ты готов утверждать обратное?
— Спрашиваю еще раз, Лили: кто тебе сказал, что жизнь Осборна Хемли в большей опасности, чем моя… или твоя? — гневно воскликнул мистер Гибсон.
— О, не говори так! Уверена, что моя жизнь вне опасности. Надеюсь, что и твоя тоже, дорогой.
В гневе доктор смахнул со стола бокал, и на мгновение супруга даже обрадовалась, что есть чем заняться, и принялась убирать осколки, приговаривая:
— Стекло так опасно! Сейчас все приведу в порядок!
— К черту стекло! — донесся до нее такой грозный голос, какого она еще не слышала из уст мужа. — Спрашиваю еще раз: кто тебе сообщил о состоянии здоровья Осборна Хемли?
— Поверь: я вовсе не желаю ему зла! И если, как ты говоришь, он совсем здоров, я буду только рада! — наконец испугалась по-настоящему миссис Гибсон.
— Кто сказал? — стоял на своем доктор.
— Если уж ты придаешь этому такое значение, то сам и сказал… или доктор Николс. Забыла.
— Я никогда не обсуждаю ни с кем подобные темы, как, впрочем, и доктор Николс. Лучше скажи правду, потому что до тех пор, пока я ее не узнаю, мы не покинем эту комнату.
— Лучше бы я до конца дней осталась одна, — проговорила обиженно миссис Гибсон, осматриваясь в тщетной надежде найти какую-нибудь нору, чтобы спрятаться.
Затем, словно на что-то решившись, она резко развернулась и заявила:
— Если не хочешь, чтобы кто-то услышал твои медицинские секреты, не обсуждай их так громко. В тот день, когда здесь был доктор Николс, мне потребовалось зайти в кладовку. Поварихе понадобилась банка варенья, и она остановила меня, когда я как раз оттуда выходила, вот и…
Она замолчала и сделала вид, что готова опять заплакать, но муж не позволил, потребовав продолжения:
— Полагаю, наш разговор ты подслушала?
— Всего лишь пару фраз, — почти с облегчением подтвердила миссис Гибсон.
— Каких именно? — строго уточнил доктор.
— Ты что-то сказал, и доктор Николс заключил: «Если у него аневризм аорты, то дни его сочтены».
— Что-нибудь еще?
— Да. Ты ответил: «Надеюсь, что ошибаюсь, но, на мой взгляд, симптомы вполне определенные».
— Откуда ты знаешь, что мы обсуждали Осборна Хемли? — осведомился доктор, видимо, рассчитывая сбить жену с толку.
Но едва почувствовав, что он решил ввести ее в заблуждение, миссис Гибсон воспрянула духом и заговорила куда увереннее, чем мгновение назад:
— Первое, что услышала, это имя, а потом уж…
— Значит, признаешь, что подслушивала?
— Да… — подтвердила миссис Гибсон чуть дрогнувшим голосом.
— Но как ты сумела запомнить диагноз?
— Потому что пошла… только не сердись: не вижу в этом ничего плохого…
— Не пытайся умерить мой гнев! Итак, пошла… куда?
— В кабинет и посмотрела в справочнике. Разве это преступление?
Мистер Гибсон не ответил и даже не взглянул на жену. Побледневший, хмурый, он наконец встал, тяжело вздохнул и произнес:
— Что же! Полагаю, как варим, так и печем?
— Не понимаю, о чем ты. — Миссис Гибсон надула губки.
— Возможно, — ответил доктор. — Очевидно, именно услышанное в тот день заставило тебя изменить отношение к Роджеру Хемли? Я заметил, насколько любезнее ты стала с ним в последнее время.
— Если хочешь сказать, что я полюбила его так же, как Осборна, то глубоко ошибаешься. Нет, даже несмотря на то, что он сделал предложение Синтии и, возможно, станет моим зятем.
— Итак, ты подслушала: признаю, что мы действительно говорили об Осборне, хотя диагноз требует уточнения, — и в результате изменила отношение к Роджеру. Рассматривая его в качестве непосредственного наследника поместья Хемли, стала относиться к нему куда радушнее.
— А что означает слово «непосредственный»?
— Пойди в кабинет и посмотри в словаре! — посоветовал доктор, окончательно выйдя из себя.
— Я знала, — пробормотала миссис Гибсон, судорожно вздыхая, — что Роджер очарован Синтией. Это все видели. Но пока он оставался младшим сыном, не имея за душой ничего, кроме стипендии колледжа, считала правильным держать его на расстоянии, как поступила бы любая мать с каплей здравого смысла. В жизни не видела таких простофиль и увальней.
— Осторожнее, а то придется проглотить свой язык, когда окажется, что он — наследник Хемли.
— Нет, не придется, — возразила миссис Гибсон, еще не понимая, к чему клонит муж. — Ты раздражен, потому что он влюблен не в Молли, и я считаю такое отношение несправедливым к моей бедной, выросшей без отца девочке. Вот я всегда старалась защищать интересы твоей дочери, как будто она мне — родная.
Мистер Гибсон предпочел не замечать обвинения и вернулся к тому, что считал более важным:
— Хочу знать точно, послужил ли причиной изменения твоего отношения к Роджеру наш с доктором Николсом профессиональный разговор? Стала ли ты поощрять его интерес к Синтии после того, как узнала, что он может унаследовать поместье?
— Полагаю, да, — угрюмо подтвердила миссис Гибсон. — Но даже если так, не вижу повода допрашивать меня, как на суде. Он влюбился в Синтию задолго до этого разговора, и она тоже очень хорошо к нему относилась. Я не вправе вставать на пути у молодых людей, да и какая заботливая мать не воспользуется благоприятными обстоятельствами. Возможно, лишившись любви, Синтия могла умереть: ее бедный отец страдал чахоткой.
— Разве ты не знаешь, что все профессиональные разговоры строго конфиденциальны? Что для меня стало бы глубоким позором выдать медицинский секрет, который я узнал по долгу службы?
— Да, конечно. Для тебя.
— А разве во всех подобных ситуациях мы с тобой не единое целое? Ты не можешь поступить бесчестно, не запятнав позором меня. Но если выдать профессиональный секрет для меня — позор, тогда как назвать торговлю информацией?
Доктор Гибсон старался держаться спокойно, но нанесенное оскорбление невыносимо жгло.
— Не понимаю, что ты называешь торговлей. Я вовсе не собираюсь торговать чувствами дочери, к тому же всегда считала, что ты будешь скорее рад, чем огорчен, если Синтия благополучно выйдет замуж и избавит тебя от своего присутствия.
Мистер Гибсон встал и, засунув руки в карманы, принялся молча мерить шагами комнату, не находя нужных слов, наконец заключил:
— Не знаю, что тебе сказать: ты или не можешь, или не хочешь понять, что я имею в виду. Я рад, что Синтия живет здесь: всегда относился к ней искренне, — и надеюсь, что для нее этот дом стал таким же родным, как и для моей дочери. Однако впредь буду держать ушки на макушке, проверять, надежно ли закрыты двери, чтобы еще раз не оказаться в подобной ситуации. Теперь давай обсудим нынешнее положение дел.
— Не думаю, что должна что-то тебе сообщать: это такой же секрет, как твои беседы о пациентах.
— Что ж, ты и так сообщила достаточно, чтобы я мог действовать, и я готов. На днях я пообещал сквайру непременно сообщить, если замечу что-нибудь между его сыновьями и нашими девочками.
— Но это была совсем не помолвка: мистер Хемли не пожелал связывать Синтию обязательствами. Если бы ты согласился меня выслушать, я бы все рассказала. Надеюсь, не отправишься к сквайру. Моя дочь просила, чтобы никто ничего не знал. А виной всему откровенность: не могу хранить секреты от тех, кого люблю, — вот и попала в ловушку.
— Сквайру сообщить я обязан, но больше никому ничего не скажу. А как соотносится с твоей откровенностью то, что ты подслушала и даже ни словом об этом не упомянула? Тогда я смог бы тебе ответить, что мнение доктора Николса в корне противоречит моему: он считает, что проблема, по поводу которой я к нему обратился, исключительно временная, и что Осборн Хемли, как и всякий другой мужчина, будет жить долго и счастливо, в кругу семьи.
Если доктор Гибсон и проявил некое искусство, чтобы высказаться, скрыв собственное мнение, миссис Гибсон не хватило тонкости, чтобы это понять. Она впала в отчаяние, и супруг, наблюдая за ней, почти вернулся в прежнее состояние духа, не без ехидства предложив:
— Давай обсудим это несчастье, поскольку, как я вижу, ты воспринимаешь его именно так.