— Ну, не то чтобы несчастье… — возразила миссис Гибсон. — Но, конечно, если бы я знала мнение доктора Николса…
— Теперь ты понимаешь, как полезно во всем со мной советоваться, — серьезно заметил супруг.
Миссис Гибсон, явно расстроенная, кивнула, а муж продолжил:
— Синтия связана неким договором с сыном сквайра, молодым человеком, у которого за душой нет ничего, кроме стипендии и призрачной возможности унаследовать обремененное долгами поместье: нет даже профессии. К тому же он отправился в опасное путешествие продолжительностью два года. Завтра мне предстоит поехать к его отцу и обо всем рассказать.
— Ах, дорогой, умоляю: если сквайр будет недоволен, то пусть непременно выскажет свое мнение.
— Вряд ли в данном случае ты сможешь действовать без Синтии, а у нее, если не ошибаюсь, твердая воля.
— О, не думаю, что для нее это станет трагедией. Моя дочь не из тех, кто легко влюбляется, да и вообще мало что принимает близко к сердцу. Но, конечно, никто не собирается принимать поспешных решений: двухлетнее отсутствие — срок немалый.
— Однако только что кто-то здесь говорил о чахотке и преждевременной смерти от разбитого сердца.
— Ах, мой милый! Ну зачем запоминать всякие глупости! Я имела в виду, что Синтия могла унаследовать от отца предрасположенность к болезни, а горе способно спровоцировать ее. Иногда мне становится страшно, но надеюсь, что такого не произойдет, потому что девочка способна рассуждать здраво.
— В таком случае, если сквайр не одобрит сложившуюся ситуацию, я смогу выступить как доверенное лицо Синтии и заверить его, что отношениям будет положен конец?
Вопрос поставил бедную миссис Гибсон в тупик, но по некотором размышлении она решила:
— Нет, отказаться мы не можем. Уверена, что Синтия на это не пойдет, особенно если за нее будет действовать кто-то другой. А Роджер действительно глубоко влюблен. Как жаль, что на его месте не Осборн!
— Знаешь, как я поступлю? — вдруг воодушевился мистер Гибсон. — Если молодые люди: замечательный парень и очаровательная веселая девушка — любят друг друга, отец молодого человека должен узнать правду. Скорее всего он рассердится и станет возражать, поскольку ясно, что с финансовой точки зрения решение абсолютно неразумно. Но пусть влюбленные переживут все эти невзгоды вместе и дождутся своего часа, и тогда вряд ли найдется девушка счастливее. Мечтаю лишь об одном: чтобы и Молли повезло встретить такого же героя.
— Постараюсь ей помочь: сделаю все, что смогу, — пообещала миссис Гибсон, обрадовавшись перемене в настроении супруга.
— Нет уж, спасибо, только не это. Строго-настрого запрещаю! Никаких стараний.
— О, только не сердись, дорогой! Я так испугалась, что ты опять выйдешь из себя!
— Все бесполезно! — мрачно заключил доктор и встал, закрывая дебаты.
Супружеская беседа не принесла удовлетворения, жена поспешила исчезнуть, а мистер Гибсон был вынужден признать, что выбранная им спутница жизни придерживается иных стандартов поведения, нежели те, которым следовал он сам и которые надеялся передать дочери. Он рассердился куда больше, чем хотел показать. В раздражении присутствовала настолько значительная доля недовольства собой, что он скрывал его, обдумывал и, в конце концов, позволил чувству разочарования женой прорасти и распространиться на ни в чем не повинную Синтию. В результате манера общения с супругой и падчерицей изменилась, сделавшись холодной и презрительной (совершенно неожиданно для второй), однако сейчас мистер Гибсон вслед за женой поднялся в гостиную и мрачно поздравил изумленную Синтию.
— Мама успела вам сообщить? — бросив на мать негодующий взгляд, проговорила девушка. — Это вовсе не была помолвка, и все мы договорились об этом не распространяться, в том числе и мама!
— Но, дорогая, ты же не можешь ожидать… чтобы у меня были секреты от собственного мужа? — удивилась миссис Гибсон.
— Нет, наверное. Во всяком случае, сэр, — сказала Синтия со своей обычной прямотой, — рада, что вы узнали. Вы всегда были мне добрым другом. Должна была бы сказать сама, но это даже трудно назвать помолвкой. Он не позволил мне связывать себя обязательством до его возвращения!
Мистер Гибсон мрачно взглянул на падчерицу, не поддавшись обаянию, которое в эту минуту неприятно напомнило манеры матушки, затем взял за руку и серьезно проговорил:
— Надеюсь, ты будешь достойной его, потому что и в самом деле получила приз. В жизни не встречал сердца искреннее и вернее, чем у Роджера Хемли, а ведь знаю его с детства.
Молли хотела поблагодарить отца за добрые слова в адрес друга, но Синтия сначала надула губки, а потом с дерзко усмешкой заметила:
— А вы не слишком ко мне благосклонны, мистер Гибсон. Полагаю, он считает меня достойной, а если вы так его уважаете, то должны бы уважать и его мнение обо мне.
Если она надеялась услышать какое-то оправдание, то была разочарована: мистер Гибсон рассеянно выпустил ее руку, сел возле камина и сосредоточил взгляд на углях, словно хотел прочитать в них будущее. Молли увидела, что глаза Синтии наполнились слезами, подошла к ней и, крепко сжав ладонь, с чувством проговорила:
— Дорогая, не расстраивайся.
— Ах, Молли, я всей душой люблю твоего отца. Чем же я провинилась, что он говорит со мной таким тоном?
— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Возможно, устал или чем-то огорчен.
Разговор их прервал сам мистер Гибсон, который вернулся к действительности и обратился к Синтии.
— Надеюсь, не сочтешь мой поступок предательством, но я должен рассказать сквайру о… о том, что сегодня произошло между тобой и его сыном. Дело в том, что я связан обещанием. Он опасался — думаю, можно назвать вещи своими именами, — что между его сыновьями и вами произойдет нечто подобное, и взял с меня слово, что в этом случае я немедленно поставлю его в известность.
Синтия не смогла сдержать раздражение:
— Но я просила лишь об одном: сохранить все в тайне.
— Почему? — удивился мистер Гибсон. — Могу понять нежелание ставить в известность посторонних, но против ближайших родственников с обеих сторон ты не можешь возражать!
— Могу, — с вызовом заявила Синтия. — И если бы нашла способ, то не позволила бы никому ничего узнать.
— Я почти уверен, что Роджер сообщит отцу.
— Нет! — отрезала Синтия, презрительно взглянув на мать, которая, пристыженная и мужем, и дочерью, благоразумно хранила молчание, и добавила: — Я взяла с него слово, а он не из тех, кто нарушает обещания.
— Пожалуй, дам ему шанс. Из уст Роджера история прозвучит куда убедительнее. До конца недели воздержусь от поездки в Хемли-холл. Возможно, к этому времени он уже напишет отцу.
Некоторое время Синтия хранила молчание, а потом со слезами в голосе проговорила:
— Значит, слово мужчины преобладает над желанием жещины?
— Почему бы и нет?
— Поверите ли вы, если скажу, что разглашение доставит мне бездну страданий?
Вопрос прозвучал так искренне, что если бы мистер Гибсон уже не был раздражен и разочарован после разговора с супругой, то мог бы уступить, но сейчас лишь холодно ответил:
— Поставить в известность отца Роджера вовсе не означает разгласить тайну. Это преувеличенное стремление к секретности очень мне не нравится, Синтия. Создается впечатление, что за ним что-то скрывается.
— Пойдем, Молли, — внезапно позвала Синтия. — Чем спорить, давай лучше споем тот дуэт, который мы с тобой разучили.
Это было небольшое, очень живое французское произведение. Молли исполняла его небрежно, с тяжестью на сердце, в то время как Синтия — весело и воодушевленно, вот только в самом конце впала в истерику и с рыданиями бросилась наверх, в свою комнату. Не слушая ни миссис Гибсон, ни отца, Молли побежала следом, однако нашла дверь запертой, а в ответ на просьбы впустить услышала лишь отчаянные всхлипы.
Прошло больше недели после описанных событий, прежде чем мистер Гибсон счел возможным навестить мистера Хемли в надежде, что уже пришло то самое письмо из Парижа, в котором сын сообщал отцу столь важную новость, но с первого же взгляда стало ясно, что ничего сквайр не получал. Выглядел он значительно лучше, чем в последние месяцы: глаза светились надеждой, на лице играл здоровый румянец, рожденный, с одной стороны, долгим пребыванием на воздухе во время руководства земельными работами, а с другой — подаренным Роджером счастьем. Да, он болезненно переживал разлуку с сыном, но когда становилось особенно грустно, набивал трубку и медленно, с наслаждением выкуривал, снова и снова просматривая письмо лорда Холлингфорда, каждое слово которого уже знал наизусть, но притворялся, что забыл, чтобы еще раз прочитать хвалебные строки. После первых же приветствий мистер Гибсон энергично перешел к делу.
— Есть новости от Роджера?
— Ах да. Вот его письмо, — ответил сквайр, протягивая черную кожаную папку, в которой вместе с документами хранил и послание сына.
Мистер Гибсон принялся читать, едва улавливая смысл после того, как одним быстрым взглядом убедился в отсутствии упоминания Синтии.
— Хм! Вижу, сын не упоминает об одном очень важном событии, которое произошло сразу после того, как он вас покинул, — заговорил мистер Гибсон, цепляясь за первые пришедшие на ум слова. — Боюсь, что, с одной стороны, выдаю секреты, но в то же время хочу сдержать слово, которое дал во время нашей последней встречи. Выяснилось, что между Роджером и моей падчерицей Синтией произошло нечто такое, что вы предчувствовали… понимаете, о чем я? В ожидании лондонского дилижанса Роджер зашел к нам домой, чтобы попрощаться, застал ее одну и воспользовался возможностью побеседовать без посторонних глаз и ушей. Помолвкой они свой договор не называют, но, несомненно, это именно помолвка и есть.
— Дайте письмо, — сдавленным голосом потребовал сквайр и перечитал его снова, как будто мог пропустить что-то важное, а закончив, был вынужден признать: — Нет, ни слова об этом. Сыновья умеют играть с отцами в доверие, однако важные обстоятельства хранят при себе.