Письмо было по-разному встречено каждым из сидевших за завтраком членов семьи. Сначала миссис Гибсон прочитала его про себя, затем, не раскрывая содержания, так что слушатели не представляли, к чему относится высказывание, заметила:
— Полагаю, они могли бы вспомнить, что я на целое поколение ближе, чем она, но кто сейчас думает о семейных чувствах. А я так тепло его встретила: даже купила новую поваренную книгу, чтобы приготовить что-то особенное.
Миссис Гибсон была явно обижена, но поскольку никто не знал, чем именно, утешить ее оказалось нелегко. Муж заговорил первым.
— Если ждешь сочувствия, поделись своим горем, — предложил мистер Гибсон.
— Полагаю, он думает, что проявляет великодушие, только сначала следовало пригласить меня, а не Синтию, — буркнула миссис Киркпатрик, еще раз пробежав глазами написанное.
— Кто такой «он» и куда приглашают Синтию?
— Разумеется, мистер Киркпатрик. Это письмо пришло от него. Приглашает Синтию в гости и ни слова не говорит ни о тебе, дорогой, ни обо мне. Мы так старались душевно его принять. Право, следовало бы пригласить и нас.
— Поскольку я все равно не смог бы поехать, мне безразлично.
— Но я бы смогла. И во всяком случае следовало проявить к нам уважение: это всего лишь дань вежливости. Подумать только: я даже уступила ему свою гардеробную!
— Если перечислять жертвы, то я каждый день переодевался к обеду, но все равно не считаю, что должен получить приглашение, хотя и буду рад принять Киркпатрика снова.
— Я не хотела бы отпускать Синтию… — задумчиво произнесла миссис Гибсон.
— А я и не смогу поехать, мама, — покраснев, возразила дочь. — Платья совсем истрепались, а старая шляпа едва держится.
— Но шляпу можно купить, да и новое шелковое платье тоже давно пора сшить. Наверное, у тебя скопилась приличная сумма: даже не вспомню, когда ты что-то себе покупала.
Синтия хотела было что-то сказать, но передумала и принялась намазывать маслом тост, однако есть его не стала, а положила на тарелку. Через минуту-другую, не поднимая глаз, девушка сказала:
— Очень хочу поехать, но не могу. Пожалуйста, мама, напиши ответ немедленно и откажись от приглашения.
— Глупости, дитя! Если человек в положении мистера Киркпатрика желает проявить любезность, нельзя отказываться без достаточной причины. Так великодушно с его стороны!
— Может быть, предложишь свою кандидатуру вместо меня? — спросила с надеждой Синтия.
— Нет-нет! Ни в коем случае! — решительно вмешался мистер Гибсон. — Твое замечание объяснение насчет одежды, Синтия, крайне банально: наверняка есть другая причина.
— Для меня достаточно и этой, — резко ответила Синтия, посмотрев доктору в лицо. — Позвольте мне самой решать. Нельзя ехать замарашкой. Помню, что даже на Даути-стрит тетушка очень заботилась об одежде, а сейчас, когда Маргарет и Хелен выросли и много выезжают… Пожалуйста, давайте оставим эту тему, поскольку ничего не получится.
— Интересно, куда ты дела деньги? — осведомилась миссис Гибсон. — За год ты получила двадцать фунтов, а потратила никак не больше десяти.
— Когда я вернулась из Франции, у меня почти ничего не было, — тихо ответила Синтия, явно встревоженная расспросами. — Давайте сразу решим, что я никуда не еду, и на этом поставим точку.
Девушка неожиданно поднялась из-за стола и быстро покинула комнату.
— Ничего не понимаю, — вздохнула миссис Гибсон. — А ты, Молли?
— И я тоже. Знаю только, что Синтия очень бережлива и не любит зря тратить деньги.
— Но в таком случае у нее должны быть деньги. Мне всегда казалось, что если не иметь экстравагантных привычек и жить скромно, то к концу года должна оставаться приличная сумма. Разве я не говорила об этом, мистер Гибсон?
— Возможно.
— А потому естественно возникает вопрос: куда делись деньги?
— Не могу сказать, — пожала плечами девушка, поскольку обращались явно к ней. — Может, кто-то нуждался в помощи, она и отдала.
Мистер Гибсон отложил газету.
— Совершенно ясно, что у Синтии нет ни платья, ни денег на поездку в Лондон, и она не хочет говорить на эту тему, предпочитает хранить все в тайне, ну а я тайны ненавижу. А поскольку думаю, что поддерживать знакомство, или дружбу, или что угодно с родственниками отца полезно, готов выделить Синтии десять фунтов. А если этого не хватит, то каждая из вас может немного добавить, или же придется без чего-либо обойтись.
— Как вы добры, мистер Гибсон! — восторженно воскликнула супруга. — Другого столь же щедрого, благородного человека я не знаю. Подумать только, отчим — и так заботится о моей бедной девочке! Но, Молли, ты тоже должна признать, что тебе повезло с мачехой. Разве не так, милая? Только представь, как нам будет хорошо вдвоем, пока Синтия гостит в Лондоне. Иногда мне кажется, что с тобой у нас отношения лучше, чем с ней, хоть она и родная дочка. Папа верно заметил: слишком уж она любит тайны, — а я если что и ненавижу, то именно скрытность. Десять фунтов! Право, эта сумма вполне поправит ее дела: можно будет купить пару платьев, новую шляпку и много чего еще! Дорогой мистер Гибсон, как вы щедры!
В ответ из-за газеты донесся звук, очень похожий на фырканье.
— Можно мне пойти наверх, обрадовать Синтию? — спросила Молли, вставая.
— Да, пожалуйста, дорогая. Объясни, что отказываться неприлично. Скажи, что твой отец хочет, чтобы она поехала, и что неправильно отвергать возможности, которые затем могут распространиться на всю семью. Уверена: если они пригласят меня — не обязательно прежде Синтии, поскольку никогда не думаю о себе и умею прощать людям несправедливость, не успокоюсь до тех пор, пока намеками не внушу им мысль прислать приглашение и тебе, Молли. Поверь, провести месяц-другой в Лондоне очень полезно.
Молли вышла из комнаты прежде, чем речь закончилась, а мистер Гибсон сидел, закрывшись газетой, однако миссис Гибсон преисполнилась вдохновения: в конце концов, лучше, если кто-то из семьи — пусть и не самая удачная кандидатура — отправится в гости, чем отказаться от приглашения и не иметь возможности хоть что-то об этом сказать. Поскольку мистер Гибсон так добр к Синтии, сама она тоже проявит доброту к Молли: постарается лучше одевать, приглашать в дом молодых людей, — иными словами, делать все, чего ни сама девушка, ни ее отец не хотели, и постоянно мешать их свободному общению, о котором оба мечтали: открытому, искреннему, без постоянного страха перед ее ревностью.
Глава 39Тайные мысли становятся явными
Молли нашла Синтию в гостиной у окна: девушка задумчиво смотрела в сад, — а когда подошла подруга, вздрогнула и воскликнула, протянув навстречу руки:
— Ах, Молли! Как я рада, когда ты рядом!
Подобные проявления чувств всегда убеждали Молли в минуты сомнений, что и Синтия преданна ей. Только что, за завтраком, ей так хотелось, чтобы подруга не вела себя так сдержанно и не скрывала мыслей, но в эту минуту казалось предательством желать, чтобы она стала другой.
— Думаю, тебя обрадует то, что я намерена сказать, — начала Молли. — Ведь ты же хочешь поехать в Лондон?
— Да, но при чем здесь мои желания, — вздохнула Синтия. — Ничего не изменить, все уже решено. Не могу объяснить почему, но не поеду.
— Если дело только в деньгах, дорогая, то папа готов подарить тебе десять фунтов, поскольку хочет, чтобы ты поддерживала отношения с родственниками.
— До чего он добр! — воскликнула Синтия. — Но я не могу взять эти деньги. Жаль, что не узнала вас несколько лет назад: тогда стала бы совсем другой.
— Не думай об этом! Мы любим тебя такой, какая ты есть, и не собираемся переделывать. Если не примешь подарок, то глубоко обидишь папу. Откуда твои сомнения? Думаешь, Роджер не одобрит?
— Роджер? Да о нем я даже не подумала! Какое ему дело? Я уже вернусь, прежде чем он об этом узнает.
— Значит, поедешь? — с надеждой спросила Молли.
Синтия на минуту задумалась и наконец ответила:
— Да. Наверное, глупо отказываться от помощи. Где мистер Гибсон? Хочу его поблагодарить. Господи, он так добр! Молли, какая же ты счастливая!
Девушка с изумлением взглянула на подругу: самой ей казалось, что многое в ее жизни пошло не так и уже никогда ничего не изменится.
— Вот он! — воскликнула Синтия. — Слышу его шаги в холле!
Она молнией пронеслась по лестнице, догнала отчима и, положив обе ладони на рукав, принялась благодарить с такой горячей импульсивностью и такой ласковой искренностью, что мистер Гибсон вновь ощутил прежнюю симпатию и даже на время забыл, что сердился.
— Ну-ну! Достаточно, дорогая! Давно пора навестить родственников, даже говорить не о чем.
— По-моему, твой отец самый обаятельный человек на свете, — заявила Синтия, вернувшись. — Поэтому постоянно боюсь потерять его расположение и страшно переживаю, когда думаю, что он мной недоволен. Ну а теперь давай обдумаем поездку в Лондон. Восхитительно, правда? Десяти фунтов хватит надолго, а в некотором смысле уехать из Холлингфорда — большая удача.
— Правда? — задумчиво уточнила Молли.
— Да, конечно! Речь вовсе не о расставании с тобой: это как раз очень грустно. Но, что ни говори, провинция есть провинция, а Лондон остается Лондоном. Не нужно улыбаться моим банальностям, — добавила Синтия так весело, что Молли удивилась внезапному изменению настроения: ведь всего полчаса назад с мрачной решимостью подруга отвергла приглашение.
В следующее мгновение она схватила Молли за талию и принялась вальсировать по гостиной с явной опасностью для многочисленных маленьких столов, заполненных objets d’art [45], как называла их миссис Гибсон. Однако с обычной легкостью и грацией Синтия избежала столкновения, а остановилась лишь тогда, когда заметила, что в дверях застыла матушка, изумленная весельем под странную французскую песенку:
Monsieur de la Palisse est mort