К реальности Молли, словно прочитав мысли, вернула Синтия:
— Наконец-то ты от нас избавишься.
— Не от тебя, Синтия: во всяком случае, не думаю об этом, — но если бы ты только знала, как я люблю папу, насколько больше и ближе общались мы раньше…
— Ах как часто я думаю, какими бесцеремонными захватчицами мы кажемся, и на самом деле являемся…
— Не считаю тебя такой: ты подарила мне новую радость, стала почти сестрой. Никогда не подозревала, насколько чудесны такие отношения.
— А мама? — спросила Синтия с надеждой.
— Она папина жена, — рассудительно ответила Молли. — Не могу сказать, что не жалею о том, что больше не занимаю в его сердце главного места, но так получилось… — Внезапно она зарделась и едва не расплакалась: мокрый вяз, глубокое горе, утешение и утешитель живо предстали в воображении. — Тогда именно Роджер сумел найти правильные слова! — Преодолев сомнения, Молли взглянула на подругу. — В первую минуту растерянности и печали Роджер объяснил, как следует относиться к папиному решению жениться. Ах, Синтия, какое это счастье быть им любимой!
Синтия покраснела от смущения и удовольствия.
— Да, наверное, но я очень боюсь, что он захочет всегда видеть меня такой же добродетельной, какой представляет сейчас, и всю оставшуюся жизнь придется ходить на цыпочках.
— Но ведь ты же хорошая, Синтия, так что притворяться вроде ни к чему, — возразила Молли.
— Ничего подобного: ошибаешься, — так же как и он. Придет время, и я упаду в твоих глазах с таким же грохотом, с каким на днях в холле рухнули со стены часы.
— Думаю, он все равно будет тебя любить, — не согласилась с ней Молли.
— А ты сама смогла бы? Осталась бы моей подругой, если бы выяснилось, что иногда я поступала очень дурно? Вспомнила бы, как трудно порой было вести себя правильно? — Синтия взяла Молли за руку. — Не станем говорить о маме ради тебя, меня и ее самой. Но знай, что она не способна помочь девушке добрым советом или… Ах, ты не представляешь, какой одинокой я себя чувствовала, когда больше всего нуждалась в поддержке. Мама об этом не знает. Ей не понять, какой я могла бы стать, если бы попала в хорошие, мудрые руки. Но я-то все понимаю и, больше того, стараюсь не обращать внимания, что хуже всего. А если бы начала задумываться всерьез, то замучила бы себя до смерти.
— Очень хотелось бы помочь или хотя бы понять, — грустно заметила Молли, оправившись от недоумения.
— Ты вполне в состоянии мне помочь, — заявила Синтия совсем в иной манере. — Умею украшать шляпки и мастерить головные уборы, но почему-то не умею так ловко складывать платья и воротнички, как это делаешь ты своими тонкими пальчиками. Будь добра, помоги собраться. Вот это настоящее, ощутимое добро, а не сентиментальное утешение в сентиментальной печали — скорее всего воображаемой.
Как правило, при любом расставании грустят те, кто остается дома. Путешественники, пусть даже остро чувствующие разлуку, в первый же час пути находят новые впечатления, способные скрасить уныние, но, проводив миссис Гибсон и Синтию к почтовому дилижансу, Молли, возвращаясь домой, едва не танцевала на улице, решительно заявив отцу:
— Ну вот, папа, теперь на целую неделю поступаешь в мое полное распоряжение. Придется слушаться!
— В таком случае постарайся не вести себя деспотично, а то бежишь так, что я едва успеваю. К тому же надо поприветствовать миссис Гуденаф.
Они перешли на другую сторону улицы, чтобы побеседовать с почтенной леди.
— Только что проводили жену с дочерью в Лондон! Миссис Гибсон уехала на целую неделю!
— Подумать только, в Лондон и всего-то на неделю! Помню, только дорога туда и обратно занимала три дня! Должно быть, вам, мисс Молли, будет очень скучно без подруги!
— Да, — подтвердила Молли, внезапно почувствовав, что должна сказать именно это. — Без Синтии будет очень одиноко!
— А вы, мистер Гибсон, вновь почувствуете себя вдовцом! Непременно приходите вечером ко мне на чай. Попытаемся вас развеселить. Может быть, во вторник?
Несмотря на то что Молли больно ущипнула за руку, доктор принял приглашение, к большой радости миссис Гуденаф.
— Папа, как ты мог согласиться и потерять целый вечер! У нас их всего шесть, а теперь остается пять. А я-то рассчитывала столько всего успеть!
— Что же именно?
— О, даже не знаю! Все, что не считается изящным и благородным.
Молли лукаво заглянула отцу в лицо, и глаза доктора озорно блеснули, хотя черты остались абсолютно серьезными.
— Не поддамся на искушение. Тяжелым честным трудом добился высокой степени благородства, и ты хочешь, чтобы я пал столь низко?
— У тебя нет другого выхода, папочка! Каждый день на ленч будем есть хлеб с сыром, а по вечерам будешь сидеть в гостиной в тапочках. Да, и еще! Как по-твоему, смогу я выехать на Норе Крейне? Примерила серую амазонку: кажется, она еще не слишком страшная.
— Начнем с того, что нет дамского седла.
— Конечно, старое не подойдет большой ирландской кобыле, но я не слишком привередлива, папа: надеюсь, как-нибудь устроюсь.
— Спасибо, но возвращаться к варварскому состоянию я не собираюсь. Возможно, это дурной вкус, но мне хочется видеть дочь должным образом экипированной.
— Только подумай: вместе проехать среди живых изгородей и полей! Шиповник уже в цвету, и жимолость тоже! Убирают сено! Как хочется снова увидеть ферму Мерримена! Папа, позволь прокатиться с тобой хотя бы разок! Пожалуйста! Уверена: как-нибудь все устроится.
И действительно, все как-то устроилось, и все желания Молли исполнились. Неделя счастливого общения с отцом омрачилась лишь одним маленьким изъяном: все наперебой приглашали их на чай, словно молодоженов. Надо заметить, что введенные миссис Гибсон поздние обеды нарушили расписание принятых в Холлингфорде скромных чаепитий. Как пригласить на чай к шести часам людей, которые в это время только обедают? А если они в половине девятого отказываются от печенья и сандвичей, то как побудить тех, кто уже проголодался, совершить вульгарный акт под их спокойным и презрительным взглядом? Поэтому приглашения посыпались на Гибсонов со всех сторон. Миссис Гибсон, поставив себе целью вписаться в «общество графства», невозмутимо приняла утрату местного обычая, но Молли скучала по домашней обстановке вечеров, которые время от времени посещала, сколько себя помнила, так что сейчас, хотя и ворчала при получении очередной треугольной записочки, лишавшей возможности посидеть вдвоем с отцом, искренне радовалась встрече с давними друзьями. Особенно сочувствовали ее «одиночеству» сердобольные сестры Браунинг. Если бы Молли не отказывалась, то обедала бы у них каждый день, а чтобы загладить обиду, приходилось навещать их часто.
За время недельного отсутствия миссис Гибсон дважды написала мужу. Эта новость доставила глубокое удовлетворение обеим мисс Браунинг, которые в последнее время держались в стороне от дома, где, как они решили, им не были рады. Сестры часто коротали зимние вечера в обсуждении семейной жизни мистера Гибсона, а обладая лишь догадками, находили тему бесконечной, так как могли изо дня в день изобретать новые возможности. Одной из тайн оставался вечный вопрос, как мистер и миссис Гибсон ладили между собой; вторая загадка заключалась в том, экстравагантна ли миссис Гибсон или нет. Два письма за неделю отсутствия свидетельствовали о том, что в те дни считалось очень высокой степенью супружеской привязанности, но не чрезмерной, ибо почтовые расходы составляли всего-то одиннадцать с половиной пенсов. Третье письмо показалось бы экстравагантным. Когда накануне возвращения миссис Гибсон Молли сообщила о получении второго, сестры переглянулись и одобрительно кивнули. Они пришли к выводу, что два послания свидетельствуют о взаимопонимании в семье доктора Гибсона: большее количество стало бы излишеством, а меньшее — формальным исполнением долга. Разногласие между мисс Клариндой и мисс Фиби возникло относительно того, кому было бы адресовано второе послание, если бы пришло. Написать дважды мистеру Гибсону означало бы проявить супружескую привязанность, но в то же время и Молли заслужила свою долю внимания.
— Ты сказала, дорогая, что пришло еще одно письмо? — спросила старшая мисс Браунинг. — Наверное, в этот раз миссис Гибсон адресовала его тебе?
— Это письмо наполовину мне — от Синтии, — а все остальное посвящается папе.
— Очень мило. Что же пишет Синтия? Хорошо проводит время?
— О да. Они давали званый обед. А однажды вечером, пока мама была у леди Камнор, Синтия вместе с кузинами ездила в театр.
— Подумать только! И все это за одну неделю? Не слишком ли много развлечений? Четверг ушел на дорогу, пятница на отдых. Воскресенье — везде воскресенье, а написали они, должно быть, во вторник. Что же! Надеюсь, вернувшись в Холлингфорд, Синтия не заскучает!
— Не думаю, что это возможно, — вставила мисс Фиби с ухмылкой и многозначительным взглядом, неуместным на простом добром лице. — Мистер Престон часто вас навещает, не так ли, Молли?
— Мистер Престон! — вспыхнув от удивления, повторила Молли. — Нет, совсем не часто. Всю зиму он провел в Эшкомбе. Только что вернулся сюда. Что заставило вас спросить об этом?
— Ах, одна птичка начирикала, — хихикнула мисс Кларинда.
Эту «птичку» Молли знала с детства, глубоко ненавидела и мечтала когда-нибудь поймать и свернуть шею. Почему бы просто не сказать, что не готовы назвать имя сплетника или сплетницы? Однако для мисс Кларинды эта поговорка оставалась любимой, а мисс Фиби и вообще считала ее вершиной остроумия.
— Однажды птичка пролетала по Хитлейн и увидела мистера Престона в паре с молодой леди — не скажем, с кем именно. Они прогуливались… хм… очень дружески. Он ехал верхом, но дорога поднималась на небольшой деревянный мост через ручей…
— Возможно, Молли призвана хранить секрет, и мы не должны ее спрашивать, — вставила мисс Фиби, заметив крайнее недовольство и смущение гостьи.
— Секрет невелик, — возразила мисс Кларинда, отказавшись от образа птички и горделиво осудив вмешательство сестры. — Мисс Хорнблауэр утверждает, будто мистер Престон сообщил, что помолвлен…