— Во всяком случае, не с Синтией, это я знаю наверняка! — горячо воскликнула Молли. — Прошу, прекратите передавать подобные ложные известия. Даже не представляете, сколько вреда они способны причинить! До чего же ненавижу пустую болтовню!
Конечно, со стороны Молли было не очень вежливо говорить в таком тоне, однако она думала о Роджере: разочарование, доставленное сплетнями, если бы он их услышал (в центре Африки!), заставило забыть о приличиях.
— Ай-ай, мисс Молли! Не забывайте, что я вам в матери гожусь, и не пристало мне грубить. «Пустая болтовня», подумать только! Право же…
— Прошу прощения, — извинилась девушка, вовсе не раскаявшись.
— Думаю, ты не специально нагрубила сестре, — вмешалась мисс Фиби, пытаясь загладить раздор.
Молли сразу не ответила: хотелось объяснить, сколько вреда могли причинить досужие разговоры, — потом все же сказала, пылая гневом:
— Разве не понимаете, что сплетничать плохо? Что, если кто-то из них увлечен вовсе не этим человеком? Такое вам не приходило в голову? Что, если, например, мистер Престон с кем-то обручится…
— Молли, мне глубоко жаль эту женщину, честное слово. Я очень плохого мнения о мистере Престоне, — заявила мисс Кларинда.
— Да, но его избранница вряд ли захочет слышать такие слова.
— Возможно, но вот что я тебе скажу: это крайне легкомысленный человек, и молодым леди лучше держаться от него подальше.
— Возможно, они случайно встретились на Хитлейн, — заметила мисс Фиби.
— Ничего не знаю, — ответила Молли. — Признаю, что вела себя неподобающе, но прошу: больше никогда не говорите на столь неприятные темы. У меня есть собственные причины просить вас об этом.
Она встала, по бою часов на церкви поняв, что уже поздно. Отец, должно быть, вернулся и ждет. Старшая мисс Браунинг сидела сердитая, и девушка, наклонившись, поцеловала ее в знак примирения..
— Как быстро ты растешь, Молли! — воскликнула мисс Фиби, пытаясь загладить недовольство сестры. — «Высокая и стройная, как тополь»: кажется, так поется в старой песне.
— Расти не только физически, но и в душе! — напутствовала гостью мисс Кларинда, провожая гостью взглядом. А как только та ушла, встала, плотно закрыла дверь гостиной, села возле сестры и тихо проговорила: — Фиби, тогда на Хитлейн вместе с мистером Престоном, когда миссис Гуденаф их увидела, была сама Молли!
— Господи, спаси и сохрани! — воскликнула мисс Фиби, сразу поверив. — Откуда ты знаешь?
— Сложила два и два. Разве ты не заметила, как она сначала покраснела, а потом побледнела и сказала, что точно знает: мистер Престон и Синтия не обручены?
— Может быть, и так, но миссис Гуденаф собственными глазами видела, как они гуляли вдвоем…
— Миссис Гуденаф всего лишь ехала в своем фаэтоне и пересекала Хитлейн возле Шер-Ок, — назидательно сообщила мисс Кларинда. — Всем известно, как она трусит в экипаже, так что скорее всего потеряла половину ума. А зрение у нее не самое лучшее, даже когда спокойно стоит на земле. У Молли и Синтии одинаковые клетчатые шали, одинаково украшенные шляпки, а с Рождества Молли догнала Синтию в росте. Я всегда боялась, что она останется маленькой и коренастой, но нет: выросла высокой и тонкой, как положено. Точно тебе говорю: миссис Гуденаф увидела Молли, но приняла за Синтию.
После того как мисс Кларинда сделала такое заключение, мисс Фиби тут же перестала сомневаться. Некоторое время посидела, глубоко погрузившись в размышления, а потом робко, ожидая немедленных возражений, произнесла:
— В конце концов, это не такой уж плохой брак, сестра.
— Фиби, для дочери Мери Пирсон этот брак никуда не годится. Если бы я знала то, что знаю сейчас, никогда не пригласила бы его на чай в прошлом сентябре.
— Но почему? Что ты знаешь?
— Ну, мисс Хорнблауэр многое мне поведала. Кое-что тебе даже не следует знать, Фиби. В Хенвике, где родился и вырос, Престон был обручен с очень хорошенькой мисс Грегсон, но ее отец навел справки и узнал столько безобразных фактов, что заставил дочь разорвать помолвку. А потом бедняжка умерла!
— Какой ужас! — воскликнула глубоко потрясенная мисс Фиби.
— К тому же, говорят, он играет на бильярде, делает ставки на скачках и даже держит собственных лошадей.
— Но разве не странно, что граф назначил его управляющим?
— Нет! Скорее всего нет. Он отлично разбирается в земельных и юридических вопросах. Думаю, милорд не замечает — если вообще знает — манеру, в которой мистер Престон разговаривает, когда выпьет лишнего.
— Выпьет лишнего! Ах, сестра, неужели он пьяница? А мы-то его приглашали на чай!
— Я не сказала, что он пьяница, — обиженно возразила мисс Кларинда. — Мужчина может иногда выпить лишнего, вовсе не будучи пьяницей. Не произноси таких грубых слов, Фиби!
После столь сурового упрека мисс Фиби пристыженно умолкла, а спустя некоторое время заметила:
— Надеюсь, это была не Молли Гибсон.
— Можешь надеяться сколько душе угодно, а я уверена в обратном. Но лучше не станем ничего говорить миссис Гуденаф. Раз она решила, что видела Синтию, пусть так и думает. Если точно узнаем, что это действительно была Молли, еще успеем распустить слухи. Мистер Престон вполне подходит Синтии: она ведь выросла во Франции, хотя и обладает прекрасными манерами: французское воспитание могло сделать ее одной из многих, — но получить Молли он не должен и не получит: сама явлюсь в церковь и заявлю протест против заключения этого брака. Боюсь все же, что между ними что-то есть. Мы с тобой обязаны ее беречь, Фиби. Я стану ангелом-хранителем, даже если сама Молли того не захочет.
Глава 41Тучи сгущаются
Миссис Гибсон вернулась из Лондона, полная радужных впечатлений. Леди Камнор держалась очень приветливо и была «глубоко тронута, увидев меня сразу после возвращения в Лондон». Леди Харриет, как всегда, обожала свою давнюю гувернантку. Лорд Камнор «остался таким же душевным, как прежде», а что касается Киркпатриков, то даже дом лорд-канцлера не мог сравниться с их дворцом: «шелковая мантия королевского адвоката витала над горничными и лакеями». Синтия вызвала всеобщий восторг. Миссис Киркпатрик, словно щедрая фея, осыпала гостью платьями, хорошенькими шляпками и мантильями. По сравнению с этой роскошью скромный подарок мистера Гибсона в десять фунтов показался мелочью.
— Все они так ею очарованы, что даже не знаю, когда мы получим девочку обратно, — заключила миссис Гибсон. — Итак, Молли, а что делали вы с папой? Твое письмо показалось очень жизнерадостным. В Лондоне я не успела его прочитать: положила в карман и распечатала в дилижансе, на обратном пути. Но, дорогое дитя, что это на тебе? В этом узком платье и с растрепанными локонами выглядишь старомодно, к тому же локоны сейчас никто не носит. Надо придумать какую-то другую прическу.
Она попыталась пригладить черные кудри девушки, но та легонько отстранилась и спросила:
— Синтия что-нибудь говорила о письме из Африки? Я переправила его ей.
— Ах да! Бедная девочка! Наверное, письмо очень ее расстроило. Даже хотела не ехать на бал к мистеру Роусону, для которого миссис Киркпатрик подобрала ей платье. Однако повода для переживаний не было. Роджер рассказал, что снова переболел лихорадкой, но уже чувствует себя лучше. По его словам, в центральной части Абиссинии каждый европеец должен пройти испытание лихорадкой: это называется акклиматизацией.
— Синтия все же поехала на бал? — уточнила Молли.
— Да, конечно. У них была ведь не помолвка, а просто договор. Только представь, если бы она заявила: «Один мой знакомый два месяца назад переболел в Африке лихорадкой, поэтому сегодня вечером на бал я не поеду». Такое поведение выглядело бы показным проявлением чувства, а если я что-то ненавижу, то именно фальшивые поступки.
— Вряд ли Синтия получила удовольствие, — вздохнула Молли.
— О, получила, да еще какое! На ней было белое газовое платье с сиренью по подолу, и выглядела она — матери позволено немного пристрастия — поистине прелестно. Не пропустила ни одного танца, хотя ее никто и не знал, а утром отзывалась о бале с таким восторгом!
— Интересно, знает ли сквайр Хемли.
— О чем? Ах да, про Роджера. Скорее всего нет, и незачем ему сообщать. Не сомневаюсь, что сейчас уже все в порядке.
С этими словами миссис Гибсон вышла из комнаты, чтобы закончить разбор багажа.
Молли опустила рукоделие и вздохнула, мысли ее унеслись далеко. «Послезавтра исполнится ровно год с того дня, как Роджер пришел, чтобы предложить прогулку в Херствуд, а миссис Гибсон рассердилась из-за того, что явился до ленча. Интересно, помнит ли Синтия этот день так же хорошо, как я? А теперь, возможно… Ах, Роджер, Роджер! Молюсь о вашем благополучном возвращении домой! Как мы сможем пережить, если…»
Она закрыла лицо ладонями и постаралась не думать о плохом, но тут же внезапно вскочила, словно пронзенная: «Не верю, что она его любит! Иначе не смогла бы поехать на бал и весь вечер танцевать! Что же делать, если не любит? Что делать? Это же невыносимо!»
Предстояло выдержать долгие дни неизвестности относительно здоровья Роджера. Следующее письмо могло прийти не раньше чем через месяц, когда Синтия уже вернется домой. Молли с нетерпением ждала возвращения подруги, хотя не прошло и двух недель после ее отъезда, потому что даже не представляла, насколько утомительным окажется бесконечное общение наедине с миссис Гибсон. Возможно, за последние месяцы в ней накопилась раздражительность, но Молли все чаще приходилось выходить из комнаты, чтобы успокоиться после ее бесконечных рассуждений: как правило, выражений недовольства, жалоб, упреков, нотаций — не оставлявших ни единого конкретного впечатления о мыслях и чувствах мачехи. Всякий раз, когда что-то случалось, складывалось не так, как она хотела: мистер Гибсон холодно настаивал на том, против чего она возражала; повариха не так приготовила какое-то блюдо или горничная ненароком испортила хрупкую вещицу; прическа Молли не соответствовала ее вкусу, а платье казалось неуместным; запах пищи проникал в комнаты; приходили нежеланные посетители, а желанные не приходили, — всякий раз немедленно вспоминался и горько оплакивался бедный мистер Киркпатрик, даже едва ли не обвинялся, как будто, дай он себе труд выздороветь и жить дальше, помог бы ей в несчастьях.