— Прошу, Молли, перестань! — взмолилась Синтия. — Верю, что ты хочешь мне добра, но ведь ничего об этом не знаешь, а потому только вредишь. Я уже в состоянии идти. Пойдем скорее, а дома все объясню.
Она взяла подругу под руку и попыталась ускорить шаг, но мистер Престон не только не отставал, но и не умолкал.
— Не знаю, что вы скажете дома, но не станете же отрицать, что обещали стать моей женой? Что исключительно по вашей воле я так долго хранил помолвку в тайне?
Это была его ошибка. Синтия остановилась и, уперев руки в бока, обернулась.
— Если вам так угодно, если я вынуждена говорить здесь, то признаю, что в буквальном смысле ваши слова справедливы. Когда я была одинокой шестнадцатилетней девушкой, вы — кого я считала другом — дали мне денег на неотложные нужды и заставили пообещать выйти за вас замуж.
— Заставил! — с особым выражением повторил мистер Престон.
Синтия покраснела до корней волос.
— «Заставил» — неправильное слово. Признаюсь, что тогда вы мне нравились, были почти единственным другом, и если бы зашла речь о немедленном браке, я не стала бы возражать, но теперь я знаю вас намного лучше. В последнее время вы настолько измучили меня преследованиями, что решительно утверждаю (как утверждала уже не раз): ничто не заставит меня выйти за вас замуж. Ничто, хотя и понимаю, что избежать огласки, потери репутации и тех немногих друзей, что у меня есть, не удастся.
— Я всегда буду с тобой, — вставила Молли, тронутая тоном глубокого отчаяния.
— Тяжело слушать такое признание, — заметил мистер Престон. — Вы можете считать меня плохим человеком, но вряд ли усомнитесь в моей истинной, страстной, бескорыстной любви к вам.
— Напрасно, — ответила Синтия, уже совершенно придя в себя. — Ах, когда думаю о самоотверженной привязанности, которую видела… знала… когда думают сначала о других, а потом о себе…
Синтия боялась открыть ему слишком многое, и мистер Престон воспользовался возникшей паузой.
— Вы не считаете любовью готовность ждать несколько лет, молчать, исполняя вашу просьбу, страдать от ревности и пренебрежения, веря торжественному обещанию шестнадцатилетней девочки, с возрастом утратившему силу. Синтия, я любил вас, люблю и не могу от вас отказаться. Если сдержите слово и выйдете за меня замуж, клянусь заслужить ответную любовь.
— Ах, если бы… если бы только я не приняла те злосчастные деньги! С них все началось. Да, Молли, я откладывала каждое пенни, чтобы вернуть долг, но он отказывается брать. Надеялась, что если смогу откупиться, то освобожусь.
— Звучит так, как будто вы продали себя за двадцать фунтов, — холодно возразил мистер Престон.
Они уже почти подошли к домам, и кто-то мог их услышать. Если ее спутники были полностью поглощены диалогом и не думали о неловком положении, то Молли сознавала неуместность театрального действа и даже подумывала поискать защиты под чужой крышей. Во всяком случае, присутствие хозяев положило бы конец постыдной перепалке.
— Я не продала себя: тогда вы мне нравились, — но до чего же ненавижу вас сейчас! — выкрикнула Синтия, не владея собой.
Мистер Престон поклонился и быстро зашагал прочь по тропинке, чем доставил значительное облегчение. И все же девушки почти бежали, как будто спасаясь от погони. Стоило Молли заговорить, как Синтия взмолилась:
— Если любишь меня, если жалеешь, то сейчас больше не произноси ни слова. Домой мы должны вернуться так, как будто ничего не случилось. Перед сном зайди ко мне в комнату, тогда все и расскажу. Знаю, что сурово осудишь, но все равно готова признаться.
До дому они дошли молча и, проскользнув незамеченными, спрятались в своих комнатах, чтобы успокоиться и отдохнуть перед неизбежным семейным собранием за обедом. Молли испытывала столь мощное потрясение, что, если бы речь шла о ее собственных интересах, вообще не спустилась бы к столу. Она сидела у зеркала в мягкой полутьме. Не зажигая свечей, и, подперев голову руками, пыталась усмирить бешено бьющееся сердце, вспоминала все, что услышала, и гадала, как запутанные отношения отразятся на тех, кого любила. Роджер. Ах, Роджер! Один в далекой таинственной стране, глубоко влюбленный (вот что такое любовь — та достойная любовь, о которой говорила Синтия!). И вот приходит другой, чтобы забрать любимую, заявив, что она не такая, какой должна быть! Разве такое возможно? Что он подумает, что почувствует, если узнает? Бесполезно пытаться представить его боль; оставалось лишь мыслью, советом или действием освободить Синтию из ловушки и не позволить воображению представить картины возможного страдания.
Спустившись перед обедом в гостиную, Молли нашла там Синтию в обществе матушки. Свечей не зажигали, так как в камине весело горел огонь. С минуты на минуту ожидали возвращения мистера Гибсона. Синтия сидела в тени, так что Молли только по голосу определила, что она спокойна. Миссис Гибсон рассказывала о впечатлениях прошедшего дня: кого застала дома во время визитов, кого не застала, какие новости услышала. Чуткое ухо Молли воспринимало голос подруги как утомленный и вялый, однако ответы звучали уместно, интерес проявлялся в нужных местах, а при необходимости Молли, хотя и не без усилия, приходила на помощь. К счастью, миссис Гибсон не отличалась умением различать тонкие оттенки поведения. С возвращением мистера Гибсона относительные позиции присутствующих изменились. Теперь Синтия заставила себя держаться оживленно — как от сознания, что проницательный отчим заметит дурное настроение, так и оттого, что сама принадлежала к тем прирожденным кокеткам, кто от колыбели до могилы инстинктивно проявляет очарование, чтобы заслужить одобрение любого оказавшегося поблизости мужчины — неважно, молодого или старого. Она слушала замечания и рассказы мистера Гибсона с милым вниманием прежних дней, так что вскоре Молли уже не могла поверить, что перед ней сидит та же самая девушка, которая два часа назад рыдала настолько бурно, что сердце разрывалось от жалости и сочувствия. Да, она выглядела бледной и смотрела на мир распухшими глазами, но внешность говорила о минувшем страдании, превратившемся в нынешнее переживание.
После обеда мистер Гибсон отправился к городским пациентам, а миссис Гибсон устроилась в кресле, прикрылась газетой «Таймс» и уютно, с почтенным видом задремала. Синтия в одной руке держала книгу, а другой защищала глаза от света. Только Молли сидела на подоконнике: ставни не были закрыты, поскольку заглянуть в окно никто не мог, — и не могла ни читать, ни спать, ни работать. Ничто не мешало смотреть в темноту, пытаясь различить очертания предметов: хижину в дальнем конце сада; высокую березу с круговой скамейкой; проволочные арки, по которым летом поднимались розы. Каждый силуэт неясно выделялся на бархатном фоне неба. Вскоре подали чай, и возникла обычная вечерняя суета. Со стола убрали скатерть, миссис Гибсон проснулась и сделала то же самое замечание о дорогом папе, которое делала ежедневно в этот час. Синтия тоже казалась такой же, как всегда. И все же какую огромную тайну хранило это ее спокойствие, подумала Молли. Наконец настало время привычных прощаний перед сном. Девушки разошлись по комнатам, не обменявшись ни единым словом. Поднявшись к себе, Молли остановилась: забыла, она ли должна пойти к Синтии или Синтия сама к ней придет, — потом сняла платье, надела халат, немного подождала и даже на минуту-другую присела. Синтия не появилась, поэтому Молли вышла и постучала в дверь напротив. Подруга сидела возле туалетного стола, еще не начав переодеваться, опустив голову на руки, и, казалось, совсем забыла о назначенной встрече. Увидев Молли, девушка вздрогнула и смерила подругу полным тревоги и боли взглядом. Сейчас уже не имело смысла притворяться.
Глава 43Признание Синтии
— Ты сказала, что все объяснишь, — начала Молли.
— Пожалуй, уже нечего: и так все знаешь, — медленно ответила Синтия. — Может, не без подробностей, но представляешь, в какой западне я оказалась.
— Я вот о чем подумала, — не очень уверенно произнесла Молли. — Что, если ты признаешься папе?..
Синтия вскочила и решительно выкрикнула:
— Нет! Ни за что, иначе сразу придется покинуть дом, а ты сама знаешь, что больше мне идти некуда — разве что дядя примет: родственник все же… Или попробовать устроиться гувернанткой? Подходящая воспитательница для девочек, ничего не скажешь!
— Пожалуйста, Синтия, не надо так отчаиваться! Не думаю, что ты поступила очень плохо. Ты сказала, что это не так, и я тебе верю. Этот ужасный человек сумел каким-то образом тебя запугать. Не сомневаюсь, что папа сможет все уладить. Тебе только нужно довериться ему и рассказать…
— Нет, Молли, — снова категорично возразила Синтия. — Не могу, и все. Если хочешь, расскажи сама, только прежде дай мне время уйти из дома.
— Отлично знаешь, что никогда не скажу ничего такого, чего ты не хочешь, — обиженно заявила Молли.
— Правда, дорогая? — переспросила Синтия, взяв подругу за руку. — Даешь слово? Торжественно обещаешь? Очень хочется рассказать тебе все, если уже все равно ты знаешь много.
— Да, обещаю не проронить ни звука, можешь не сомневаться, — подтвердила Молли.
— Верю. Знаю, что не подведешь.
— Но все же подумай о том, чтобы признаться папе и попросить его о помощи.
— Никогда, — отказалась Синтия все так же решительно, но уже спокойнее. — Разве не помнишь, что он сказал по поводу этого нелепого мистера Кокса? Как строго меня отчитывал, как долго я была у него в немилости, если вообще из нее вышла? Как говорит мама, я — одна из тех, кто не может жить с людьми, которые думают обо мне плохо. Возможно, это слабость или грех: сама не знаю, да и не хочу знать, но действительно не могу чувствовать себя счастливой в одном доме с тем, кто знает о моих недостатках и считает их важнее моих достоинств. Твой отец составит именно такое мнение. Я уже говорила, что он (да и ты тоже) обладает более высоким жизненным стандартом, чем все вокруг. Нет, я бы этого не вынесла! Если узнает, то страшно рассердится! Никогда не простит, а я так его ценю!