Жозефина пришла в восторг, и нетрудно понять причину этого. Религиозные условности, которые не волновали ее все восемь лет семейной жизни, теперь соблюдены, а в дополнение она получила гарантию против неопределенного будущего. Если ей суждено стать императрицей, она хотела быть ей, обручившись должным образом. Благословение Церкви воздвигнет еще одну, и очень внушительную, преграду на пути непрекращающихся усилий семьи Бонапарт погубить ее.
Несколько просроченное благословение этого союза состоялось в Тюильри под вечер накануне коронации.
Церемонию отправлял дядя Наполеона, кардинал Феш, в присутствии всего двоих свидетелей. Этот простой обряд проходил спокойно, но все равно резко отличался от заурядной записи марта 1796 года и любопытным образом повлиял на мемуары Наполеона, заставив его вспомнить о том, что восемь лет назад он проявил неуважение к своей гордости.
Утром следующего дня, когда весь Париж пришел в ажиотаж, а парижане забегали по всем направлениям, готовясь к беспрецедентному торжеству и показухе, будущий император продемонстрировал небольшой сюрприз, вновь доказав своей жене, что он такой человек, которого трудно провести.
Частично как жест, а частично ради торжества он неожиданно представил старого знакомого Жозефины, человека, который когда-то предсказывал, что из их брака ничего, кроме несчастья, не выйдет. Появление его в такой момент походило на выступление иллюзиониста, достающего зайца из шляпы. Бонапарт проделал это лишь для того, чтобы заставить старого знакомого съесть большой кусок простого пирога.
Зайцем, которого на сей раз извлек Наполеон, был незаметный адвокат по имени Рагидо, человек, которому Жозефина когда-то сильно доверяла.
Незадолго до их первой свадьбы ранней весной 1796 года Жозефина попросила своего жениха проводить ее в контору Рагидо, сказав, что считает нужным сообщить своему старому другу о предстоящем событии.
Бонапарт согласился, но, когда они приехали к Рагидо, его оставили в прихожей. Понятно, что ни невеста, ни адвокат не имели представления, с каким человеком они имеют дело, поскольку проявили неосторожность, оставив дверь широко распахнутой. Наполеон слышал, как юрист искренне старался отговорить Жозефину от замужества.
«Неужели ты настолько ненормальная, что собираешься замуж за молодого человека, у которого нет ничего, кроме плаща и шпаги?» — спросил он ее.
Наполеон, кусавший ногти в передней, ничего не сказал ни тогда, ни после, поэтому Жозефине пришлось ждать долгих восемь лет, чтобы узнать, что он подслушал их разговор. Она узнала об этом утром в день коронации. Адвоката Наполеон принял в то время, когда его одевали. Рагидо, должно быть, гадал, почему именно его, а не кого-нибудь другого пригласили в Тюильри в столь раннее время и без какого-либо предуведомления.
Гадать пришлось недолго. «Ну, — очень учтиво спросил Наполеон, — а теперь у меня есть что-нибудь, кроме плаща и шпаги, Рагидо?»
Нет записи о том, что ответил, если он вообще в состоянии был отвечать, сконфуженный стряпчий.
Продукт революции, Наполеон значительно перещеголял своих роялистских предшественников в помпезности и наглядной пышности и блеске этого замечательного события. По цветовой гамме и инсценировке его коронация намного затмила церемонии Бурбонов.
Сама коронация продолжалась пять часов, а последовавшая за ней церемониальная процессия еще три с половиной часа. Погода выдалась на редкость холодной, и к концу дня несчастная Жозефина совсем выбилась из сил, как и все остальные участники церемонии, за исключением ее неутомимого мужа. Действительно она устала или нет, однако новая императрица легла в постель счастливой женщиной, ибо события этого дня умиротворенно подействовали на нее, обеспечив душевный покой на несколько последовавших лет.
К этой церемонии Нотр-Дам заново покрасили, для видных гостей соорудили великолепно оформленные галереи и церковные скамьи со спинками. В число таких гостей входили три сестры Наполеона, братья Жозеф и Луи. Люсьен и Жером оказались в немилости и на церемонию не явились.
Императорский трон поместили на высоком помосте в конце центрального прохода собора, обратив его к главному входу. Трон первосвященника расположили на месте церковного хора, рядом с высоким алтарем.
Свидетели церемонии заявляют, что вступление главных персонажей в собор представляло собой зрелище, которое невозможно забыть. Присутствовали все вновь назначенные маршалы и интенданты империи, на груди которых сверкали звезды и ордена. Среди них были и республиканцы, такие, как Ожеро и Ланн, решительно осуждавшие всю эту помпезность. Ожеро ворчал, что для довершения картины не хватает только миллиона французов, которые сложили головы, чтобы покончить с подобной буффонадой.
Париж не разделял его мнения. Все население, как один человек, что недавно выстраивалось шпалерами вдоль улицы Сен-Оноре, чтобы поглазеть на тюремные повозки, теперь упивалось этим ярким спектаклем.
Жозефина выглядела очаровательно. «Ей не больше двадцати пяти», — говорила одна из присутствовавших женщин, находившаяся среди других французов, пришедших в восторг, когда Богарне появилась из комнат, чтобы вместе с мужем начать шествие к собору Нотр-Дам.
Жозефина не имела себе равных в искусстве одеваться, по этому случаю она превзошла саму себя. Она все утро просидела в своей туалетной комнате, примеряя наряд и обдумывая, как расположить украшения.
Ее платье из белого сатина с серебряной и золотой окантовкой перехватывал в талии пояс из драгоценных камней. Белый бархатный шлейф имел такую же окантовку, а на шее, в низком квадратном вырезе, — полукруглый рюш, вставленный в длинные рукава и возвышавшийся над небольшой прекрасной формы головкой. Цепочки бриллиантов украшали узкий корсаж и рукава, но главное украшение из драгоценностей представляло собой ожерелье из шлифованных редких камней, усыпанных бриллиантами. На голове красовался венец из жемчуга, а белые бархатные туфельки и перчатки были оторочены золотом.
Процессия вначале направилась во дворец архиепископа, где Наполеон накинул на себя мантию для коронации, а Жозефина сменила свой жемчужный венец на головной убор из аметистов и также набросила на плечи красную бархатную мантию, украшенную знаками мужа — изображением пчелы и вензельной буквы «Н». Перед уходом Наполеон, находившийся в приподнятом настроении, примерил корону Жозефине, «чтобы убедиться, что она подойдет».
По прибытии в Нотр-Дам на высокий алтарь возложили скипетр, меч, державу и кольцо императора. Рядом с ними поместили корону, кольцо и мантию императрицы. Затем последовало помазание, а следом месса. После чего император поднялся по ступенькам алтаря, взял корону, которую только что благословил Папа Римский, и, ко всеобщему удивлению и затаенному дыханию, решительно возложил ее на собственную голову!
Святой отец (которого предупредили об этом новшестве в процедуре коронации) стал смотреть на свои ноги и не поднял взгляда, когда Наполеон возложил корону на голову коленопреклоненной Жозефины.
Таким образом, старый человек проделал долгий путь из Италии только ради помазания и присутствия в качестве свидетеля. Однако затем он поднял свой взгляд и изрек: «Да увенчает вас Господь венцом славы и справедливости…» После чего императорская чета спустилась на платформу в проходе собора для торжественного поцелуя.
Громогласные приветствия сопровождали их выход из собора по пути к карете на первом этапе долгой процессии.
«Ни на чьем лице я никогда не видела выражения такой радости, удовлетворения и счастья, как то, которое отразилось на лице императрицы, — пишет девушка, присутствовавшая при ее выходе из собора. — Ее лицо светилось!»
Когда церемония закончилась, император и императрица удалились, чтобы отобедать вдвоем. О чем они говорили во второй вечер своей повторной свадьбы? Своего повторного медового месяца? О чем бы ни шла речь, разговор тогда доставил им удовольствие, судя по единственному дошедшему до нас свидетельству. Наполеону так понравились грация и достоинство, проявленные ею во время процессии с короной на голове, что он настоял на том, чтобы она не снимала ее на протяжении всего вечера!
Девочка, которая бегала когда-то босиком с маленькими рабами на Мартинике, за сорок один год прошла большой путь почти так же быстро и ушла почти так же далеко, как и хмурый невысокий кадет-канонир, сидевший теперь за столом напротив нее.
Глава 11«Любви довольно и одной минуты»
Наполеон не слыл ревностным покровителем искусств. Он обладал итальянской способностью ценить хороший голос, и первоклассная музыка всегда вызывала у него интерес. В остальном искусство мало его волновало. В более значительной степени он предпочитал заниматься изучением человеческой личности. Отличные картины и статуи не вызывали в нем энтузиазма, а когда он стал взрослым мужчиной, то редко брал в руки (или вообще не читал) художественную литературу. Он часто посещал театр, но спектакль редко волновал его. Драму он называл «искусством для дворняжек», а комедия и фарс не только нагоняли на него скуку, но и раздражали его. Однако он был способен оценить глубокую трагедию и однажды сказал Гете, что короли должны привыкнуть смотреть трагедийные постановки. Они всегда могут что-то из них почерпнуть. Вот почему он всегда выбирал трагедийную артистку, если искал общества женщины из театра.
В течение четырехлетнего периода режима консулата, то есть между временем установления им политического контроля во Франции и моментом провозглашения себя императором, внебрачные связи Наполеона с женщинами ограничивались почти исключительно артистками. 1800–1804 годы можно назвать «периодом актрис», потому что период консулата был временем расцвета театра «Комеди Франсез». Актеры вроде знаменитого Тальма завоевывали весь Париж, а пьесы Пьера Корнелля, особенно «Мелит» и «Цинна», мгновенно завоевывали популярность, так же как и актрисы, игравшие в них главные роли.