Помимо того, надо было подумать о запоздалых ухаживаниях князя Сапеги. Князь уже облагодетельствовал ее своим покровительством и материальными выгодами, а взамен попросил разрешения только поцеловать кончики ее пальцев. Несомненно, он рассчитывал на большее и был согласен ждать благоприятного случая. Однако он не мог состязаться с первым консулом, как не мог сделать этого и никто другой во всей Европе. И обстоятельство сие тоже следовало принять во внимание. Если она отправится в Сен-Клу, то ей придется отказаться от князя (как, впрочем, и от любого другого возможного покровителя), который открыто объявил о своих притязаниях с тех пор, как из Парижа уехал брат Люсьен Бонапарт.
Перед юной актрисой возникла сложная дилемма. Но служанка Маргерит — Клементина, девушка, с которой она сразу же решила посоветоваться, просто удивилась, что хозяйке понадобилось советоваться! Клементина прямо заявила, что любая актриса «Комеди Франсез» дико обрадовалась бы, если бы получила такое послание через Константа, и что было бы безумием со стороны мадемуазель Жорж игнорировать его или направить (как она предполагала сделать) ответное послание и, сославшись на болезнь, сообщить, что она не сможет прийти.
После беспокойной ночи Маргерит вынуждена была согласиться со своей служанкой, но, несмотря на это, отправилась вечером в театр в ужасно расстроенном состоянии. Она не была занята в спектакле, и одна из актрис, мадемуазель Вольнэ, заглянула в ее ложу поболтать. Увидя, что мадемуазель Жорж одета для торжественного выхода, она спросила, собирается ли та смотреть спектакль до конца. Маргерит ответила отрицательно, потому что у нее-де встреча.
Тогда мадемуазель Вольнэ сказала, что у нее тоже свидание и что она уйдет из театра в девять. После такой словесной разведки они стали восхищаться туалетами друг друга и пожирать друг друга взглядами, как пара гладиаторов, когда каждый ждет ошибочного шага другого. Этот обмен любезностями особенно запомнился мадемуазель Жорж потому, что она случайно узнала, куда именно отправлялась Вольнэ в тот вечер. Та же со своей стороны не имела такого преимущества. В действительности Вольнэ собиралась провести ночь с доблестным генералом Жюно, ставшим в то время губернатором Парижа, и мадемуазель Жорж язвительно заметила, что свидание этой парочки затянулось довольно надолго, а впоследствии у Жюно появилось несколько детей, которые фактически ему не принадлежали!
В восемь часов служанка Клементина заглянула в ложу и сообщила своей хозяйке, что Констант уже дожидается ее у двери на сцену.
Маргерит спустилась и села в экипаж, которым управлял кучер Наполеона, известный всему Парижу своим умением лихо сидеть на козлах независимо от количества выпитого спиртного во время долгих ожиданий своих пассажиров.
Поездка в Сен-Клу проходила оживленно. Пьяный как сапожник Кесар гнал лошадей бешеным галопом, и отчаянная тряска в экипаже отнюдь не успокоила нервы мадемуазель Жорж. Наконец она взмолилась перед молчавшим Константом, прося повернуть карету, отвезти ее домой и сообщить Наполеону, что она нездорова. Если он согласится, заметила девушка, то она обещает приехать в другой раз.
Констант просто причмокнул и заметил: «Вряд ли!»
Когда его спутница запротестовала, указывая, что от ужаса она просто оцепенела и не сможет произнести ни слова и первый консул поэтому прогонит ее как идиотку, его громкое причмокивание переросло в хохот, после чего он заметил, что, как только она лично встретится с Наполеоном, она тут же поймет, что ее страхи необоснованны.
«Он не только дожидается вас с живейшим нетерпением, — успокаивал ее камердинер, — но и на самом деле очень добрый малый».
Получив такие заверения, мадемуазель Жорж была вынуждена успокоиться, и, когда они прибыли во дворец, Констант провел ее через оранжерею к окну спальни, выходившему на террасу. Там их дожидался Рустан, мамелюк консула.
Рустан достался генералу после Египетской кампании. Как и другие мамелюки, которых привели в восторг натиск и блеск, он поступил на службу к завоевателю и верно служил ему на протяжении всех лет империи, не только достойно сражался в дюжине походов, но и в промежутках между ними выполнял обязанности личного охранника Наполеона. Он обычно составлял компанию Константу, когда дело касалось доставки молодых дам к его хозяину и возвращения их домой. Его восточное происхождение, должно быть, особенно подходило для такого рода занятий.
Рустан задернул штору и прикрыл окно, а Констант отправился к Наполеону, чтобы доложить о прибытии звезды.
Семнадцатилетнюю актрису вновь охватили приступы паники, когда она осталась одна в огромной, богато украшенной комнате. Меняя Мальмезон на Сен-Клу, Наполеон заметил, что «комнаты там выглядели не так официально и вполне подходили для содержанок». У Маргерит было время проверить это утверждение. Она увидела зеленые шелковые шторы, большой диван перед камином, яркий свет огромных люстр, одна из которых нависала над основным предметом мебели — просторной кроватью.
Пока она раздумывала над тем, что под таким созвездием огней можно разглядеть даже небольшую красную точку, в комнату вошел Наполеон, одетый в зеленый форменный мундир, белые до колен бриджи и шелковые чулки. Он подошел к ней с чарующей улыбкой и сразу поднял ее вуаль, подарок лишившегося надежды обладать ею князя Сапеги. Он бесцеремонно кинул ее на пол. Маргерит не только не приободрилась от такого надменного поступка, но вся задрожала.
«Вы боитесь меня? Я кажусь вам ужасным? — спросил он с удивлением и тут же перешел непосредственно к делу. — Вчера вы показались мне исключительно красивой, и мне захотелось высказать вам свои комплименты!»
Мягкая прямота мужчины, который мог очаровывать или стращать людей более зрелых, нежели игривая трагедийная актриса, придала мадемуазель Маргерит уверенности в себе. Она не была похожа на тех мужчин и женщин, которые в первый раз встречались с Наполеоном. Буквально через несколько секунд они уже чувствовали себя так, как он этого хотел — скованно, приниженно или свободно…
Солдат и актриса вступили в легкую беседу, и она сообщила ему, что ее настоящее имя Маргерит Жозефин. Он признался, что ему нравится имя Жозефина, но не уточнил, почему именно, сказал, что не будет обращаться к ней ни с первым, ни со вторым, а просто придумает третье. Что отныне он будет обращаться к ней как к Жоржине. И с того момента она стала для него Жоржиной.
Потом он спросил, почему она ничего не ответила ему, и тут она набралась достаточно храбрости и сказала, что ее беспокоит чересчур яркий свет. Он тут же позвонил Рустану и распорядился погасить свечи на большой люстре. Почувствовавшая облегчение Жоржина решила пойти дальше и попросила погасить половину оставшихся гореть свечей. Рустан выполнил и эту просьбу, и в создавшемся полумраке они сели и начали разговаривать — тридцатитрехлетний цезарь и семнадцатилетняя дочь двух артистов странствующего театра.
Девушка на все последующие сорок лет ее жизни запомнит каждое мгновение этого свидания с глазу на глаз.
Вначале он попросил ее рассказать о себе, и она выложила ему все, не забыв неспешного ухаживания польского князя. Когда она закончила рассказ, он похвалил ее за правдивость. Он знал, что она ничего не исказила и ничего не утаила, потому что не поленился заранее навести о ней подробные справки…
Мадемуазель Жорж рисует нам привлекательный портрет этого непредсказуемого мужчины, который, пригласив девушку в свою спальню с целью соблазнить ее, все же довольствовался тем, что сидел с ней и беседовал о пустяках до пяти часов утра!
«Он держал себя любезно и деликатно, — пишет она, — он не ранил мою благопристойность слишком горячей пылкостью и с радостью воспринял мое робкое сопротивление. Святые угодники! Я не говорю, что он влюбился в меня, но я ему явно понравилась. В этом не было ни малейшего сомнения. Неужели он примирился со всеми моими детскими причудами?»
Она действительно понравилась ему. Он встретился с ней после двенадцатичасовой работы за письменным столом с группой мужчин проницательного и острого ума. Удивительно ли, что он обрел желанное спокойствие в компании красивой молодой девушки, чья привлекательность и простота пленили его?
Вопреки столь многообещающему началу в тот вечер эта связь далеко не продвинулась. В пять утра она сказала, что устала, а он и не попытался удержать ее. Она пообещала приехать вечером следующего дня, и, когда они поднялись, он набросил ей на голову сдернутую вуаль и шаль. А потом нежно поцеловал ее в лоб.
Именно тогда неопытность Жоржины в подобных делах заставила ее допустить ужасную ошибку. Она громко рассмеялась, а когда он спросил ее почему, сдуру призналась в истинной причине: «Вы только что поцеловали вуаль Сапеги!»
В нем произошла ужасная перемена. Все, кто его хорошо знал, отмечали такие неожиданные и устрашающие перемены настроения, которые искажали его мягкие, нормальные черты лица. «Это было похоже, — отмечает один из свидетелей, — на неожиданное закрытие солнца ураганом».
Его лицо искривила ярость, когда он схватил вуаль и разорвал ее на дюжину клочков, бросая на пол и топча их ногами. Потом он схватил ее шаль и швырнул ее на пол и, как если бы эти буйные поступки совсем не смягчили его злобы, стянул с ее пальца прозрачное кольцо, маленькую мишурную безделушку, усыпанную дешевыми камнями-сердоликами. Кольцо тоже полетело на пол под подошвы его сапог. Лишившаяся речи девушка с ужасом смотрела на все это.
Его детская ярость остыла так же неожиданно, как и началась. И прежде чем несчастная девушка смогла объясниться, черты его лица вновь успокоились, злое выражение уступило место теплой, приветливой улыбке. Он сказал: «Дорогая Жоржина, теперь вы не должны иметь ничего такого, что получили не от меня!»
«После этого на него нельзя было сердиться, — замечает мадемуазель Жорж. — В его голосе звучало столько нежности и мягкости, что любой должен был бы признать, что он поступил правильно!»