Дюшатель затмила всех соперниц при дворе, знаменитом на всю Европу своей экстравагантностью.
Блондинка со светло-голубыми глазами, с орлиным прекрасной формы носиком, приятными зубками и стройной фигурой, такой же гибкой и проворной, какая была у Жозефины в молодости. Вдобавок она обладала великолепной статью, покоряющими манерами (когда ей хотелось показать их) и хорошим певучим голосом. Она также в совершенстве играла на арфе.
Дюшатель владела такой же гаммой выражений лица, как и мужчина, которого она собиралась покорить. От природы надменная, исключительно самоуверенная, она в мгновение ока могла смягчить черты своего красивого лица завораживающей улыбкой, которая вроде бы сулила податливую нежность, к которой Наполеон стремился с первых дней юношеского одиночества. Несомненно, инстинкты мадам Дюшатель подсказали ей о его поисках именно такой жар-птицы. Как только ей удалось попасть на место фрейлины при Жозефине, она приступила к делу с такой бешеной целеустремленностью, которая редко встречается у женщины двадцати лет.
Ее муж был старше на тридцать лет, и они встречались редко. Она большую часть времени проводила при дворе, а он занимал ответственный пост в гражданской администрации империи. Ответственность обычно не мешает политическим деятелям империи наслаждаться большим количеством свободного времени, но Дюшатель отличался особенно большим трудолюбием и глубоким благородством. Он был также терпимым человеком и предоставил жене полную личную свободу, какую только можно пожелать, и она не преминула максимально воспользоваться его доверием. Среди ее поклонников были маршал Мюрат, зять Наполеона, а также его пасынок, молодой Эжен. Сомнительно, чтобы месье Дюшатель знал о неверности своей жены, и, возможно, в этом кроется одно из объяснений таинственности, все еще витающей над привязанностью, которая известна была всем женщинам из домашнего окружения Жозефины того времени.
Связь между ними не была столь же свободной и шумливой, как с Жоржиной, и мало походила на преднамеренные его измены в прошлом, как, например, скоротечное и бесстыдное увлечение Маргерит Фуре в Египте. На этот раз Наполеон влюбился крепко, как восторженный и глуповатый шестнадцатилетний школьник. Сама глубина чувств скрывала объект его восхищения, потому что он очень бережно относился к положению дамы при дворе и изо всех сил старался избежать риска скандала, который мог бы привести к удалению Дюшатель из государственных соображений.
На этот раз Жозефину надежно провели. Она нисколько не сомневалась в том, что ее муж втянулся в любовную интригу в верхних эшелонах власти, и понимала, что соперница может находиться среди молодых женщин ее свиты. Проблема заключалась в том, кто именно. Когда она взялась определить это, ей предстояло потягаться с изощренным итальянским коварством мужчины, который занимался тем, что ставил в тупик всех политических деятелей.
В течение нескольких недель Наполеон набирал очки в свою пользу. Он больше времени стал проводить в гостиной своей жены и взял себе за привычку разговаривать с каждой молодой женщиной за карточными столиками, где играли в вист. Он открыто, но легко флиртовал с большинством молодых жен и часто заставлял их краснеть, направляясь поболтать с другими. Он слегка бранил их за то, что по ночам они едят оливки. Он спрашивал, собираются ли они подарить мужьям наследника и когда это произойдет. Он отпускал замечания по поводу размеров их рук и ног, и иногда его лобовые шуточки вызывали неловкое замешательство, так как никто не знал, что он может «отмочить» еще.
Жозефина зорко следила за ним, не могла позволить себе целиком сосредоточиться на картах, которые держала в руках. Наполеон иногда присоединялся к ним на кон или два, но никогда серьезно не доигрывал до конца партии и ужасно жульничал. Потом, так же неожиданно, как появлялся, он уходил, а Жозефина была вынуждена поддерживать легкую беседу и пытаться вспомнить имена женщин, которые удалились примерно в одно с ним время.
Ее первая догадка оказалась вопиюще неточной. Она твердо вбила себе в голову, что новое увлечение императора — это Аглая Ней, очаровательная жена ставшего уже знаменитым маршала, протеже самой Жозефины.
Бедная мадам Ней, она только что вышла замуж, безумно влюблена в своего галантного, вспыльчивого мужа. Она страшно расстроилась, когда отношение к ней Жозефины начало охлаждаться. Невысокая Марешаль, еще одна из молодых воспитанниц мадам Кампан, заступилась за свою подругу, обратившись к знакомой ей по школе королеве Гортензии, утверждая, что та невиновна, и жалуясь на большую несправедливость со стороны императрицы. Гортензия поняла, что Аглая невиновна, успокоила ее и, в конечном итоге, убедила свою мать в том, что она ошиблась.
Молодая жена Жюно, которая впоследствии станет знаменитой герцогиней д’Абранте, тоже подпала под подозрение, и, возможно, не без оснований, потому что сама мадам Жюно рассказывает прелестную историю о привычке императора входить в ее спальню рано утром и высказываться по поводу своей почты, которую он вскрывал и просматривал за ее ночным столиком! Однако это были совершенно невинные посещения, и наибольшая фамильярность, которую Наполеон позволял себе в спальне мадам Жюно, ограничивалась тем, что он слегка щипал ее за пятку через покрывало.
Но в конце концов Жозефина, к несчастью своему, установила подлинную виновницу и с этого момента поставила перед собой неприятную задачу поймать мужа и его пассию при таких обстоятельствах, когда отрицать связь стало бы невозможно.
Глупое решение. Существуют такие мужья, которых нельзя заставить оправдываться, и Наполеон Бонапарт принадлежал к их числу. Вмешательство в то, что он эгоистично рассматривал как свою личную жизнь, приводило его в ярость. Он давно перестал считать себя обычным гражданином, который обязан соблюдать простые правила приличия.
В подобных вещах — а на деле почти во всем остальном — он почитал себя гораздо выше закона, и если бы Жозефина не хотела, чтобы ей напоминали о ее собственных неблаговидных поступках в прошлом, то надежнейшим для нее выходом было бы поступать так, как это делают многие другие жены в подобных обстоятельствах — закрыть на флирт глаза и ждать, пока любовная страсть угаснет сама собой. У нее было множество оснований полагать, что рано или поздно это произойдет. Каждое второе его любовное увлечение продолжалось сравнительно недолго. А в ее случае существовала особая необходимость проявлять осторожность, потому что его семья все еще усиленно искала возможность окончательно разорвать их брак. И действительно, существуют веские основания полагать, что его сестра Каролина сама подтолкнула мадам Дюшатель к любовной связи. До такой степени она ревновала к Жозефине, что не прекращала знакомить его с очаровательными женщинами в надежде, что у него возникнет постоянная привязанность к той или иной из них.
Однако в данном случае Жозефина твердо решила до конца сыграть роль ревнивой супруги, ищущей неоспоримых доказательств неверности супруга.
Она сильно перегнула палку, все провела настолько скверно, что потом помимо ее воли дело не только не принесло успеха Бонапартам, но и закончилось полным провалом для нее самой.
Тщательно отслеживая передвижения своего супруга, она заметила принадлежащую ему небольшую квартиру, расположенную над залами, примыкавшими к оранжерее в Сен-Клу, те самые комнаты, где он вначале развлекал Жоржину, когда камердинер Констант привез ее во дворец.
Однажды она заметила, что Наполеон и мадам Дюшатель покинули салон вместе. Она поспешно решила не только проследить за ними, но и доверчиво призналась в этом мадам Ремюса из своей свиты, совершив тем самым непростительную ошибку.
Мадам Ремюса, которая, возможно, знала куда больше самой Жозефины о последних страстных увлечениях императора, попыталась отговорить госпожу на том основании, что она ставит под угрозу императорское достоинство. Но Жозефина находилась в мрачном, желчном настроении и не захотела ее слушать. Заглянув в кабинет Наполеона на первом этаже и не найдя там никого, она поднялась в небольшую квартирку над оранжереей. И здесь наконец-то ее поиски увенчались успехом.
Дверь была заперта, а когда она прислушалась сквозь замочную скважину, она отчетливо услышала голоса своего мужа и его любовницы. Потеряв всякое чувство сдержанности, она закричала и загрохотала ручкой двери.
Просматривается что-то жалкое в сцене с женщиной, известной во всей Европе своим самообладанием, тактом и достоинством, когда она беспомощно стоит у двери спальни, дергает за ручку и протестующе кричит, как обманутая жена в плохом театральном спектакле.
Голоса в комнате смолкли, и после затянувшейся паузы из нее вышел Наполеон с нахмуренными, как у сатаны, бровями. Даже в этот момент Жозефина не отказалась от решительного намерения извлечь максимальную для себя выгоду из этой ситуации. «Знаю, что я должна была взять себя в руки, — призналась она позже в разговоре с мадам Ремюса, — но я просто не могла сделать этого. Я обрушила на него поток упреков!»
Прозрачные голубые глаза мадам Дюшатель наполнились слезами. Это не были слезы стыда, а слезы тревоги в связи с тем, что ее застали вместе с императором в неубранной комнате.
Однако Наполеон плакать не стал. Вместо этого он сам перешел в устрашающее нападение, продемонстрировав гораздо большее негодование, чем то, которое он выказал, когда бедняжка Жоржина потеряла голову в Тюильри, невольно раззвонив по всему дворцу об их связи. Он возмущенно отчитывал Жозефину, громогласно повторяя свои утверждения о личной независимости. Он заявил, что он не как все, категорически отказавшись подчиняться правилам поведения обычного человека!
«Ты должна примириться, — шумел он, — со всем, что мне взбредет в голову! Я имею право отклонять все твои жалобы в силу своего вечно-сущего „Я“!»
Конечно, такого права у него не было, и он хорошо знал об этом. Его истерическое возмущение в таких случаях напоминало поведение упрямого ребенка, претендующего на самооправдание, когда для этого нет оснований. Однако ему удалось убедить Жозефину в том, что она все-таки была не права, и когда эта гнусная сцена прекратилась, она поспешила обратно в свою гостиную, куда вошла уже поумневшей и более сдержанной женщиной.