Тем временем и помимо Наполеона усиливалось давление за стенами ее спальни. Понятовский и его подручные бормотали что-то и упрашивали ее. Польские офицеры и женщины обхаживали ее, спорили с ней, пытаясь уломать. Даже сам старик Валевский (единственный патриот, которого не посвятили в секрет) делал все возможное, чтобы убедить Марию «проявить немного больше энтузиазма ради общего дела».
Наконец, чуть ли не сведенная с ума этим нестройным хором, она поддалась на их уговоры, и поздним вечером Дюрок проводил ее в императорские апартаменты. Она пробыла там три часа и вышла такой же чистой, как и вошла.
И это неудивительно. Все три часа она проплакала.
Стойкое сопротивление Марии Валевски домогательствам Наполеона не было кокетством в начальный период их связи. Она была женщиной на редкость скромной, абсолютно бесхитростной, искренне преданной своей католической вере и с глубоким почтением относилась к брачным клятвам. К несчастью для себя, она так же, как и все поляки, была беззаветно предана Польше и так же, как и сам Понятовский, горячо стремилась к тому, чтобы ее родина не оказалась в лапах русского медведя, а заняла присущее ей законное место в семье европейских наций.
Если бы она не была столь горячей патриоткой, то весьма сомнительно, чтобы она отозвалась бы увещеваниям и поддалась мощному давлению, оказанному на нее согражданами, а также самым волевым человеком на свете. Однако, сдавшись и проведя несколько часов наедине с мужчиной, которого позже узнает как никто другой на свете, включая Жозефину, она поддалась его очарованию и нежности и стала принадлежать ему так, как не принадлежала ему в прошлом ни одна иная любовница.
Для Марии Валевски всегда было что-то исполненное пафоса в человеке, избравшем путь одиночества, бурных потрясений для реализации такой исключительной судьбы. Возможно, его одиночество и его удивительная беспомощность громко взывали к ее материнским инстинктам. Может быть, ее брак без любви пробудил в ней физическое желание принадлежать ему, стать нужной, как становятся незаменимы иные молодые женщины для своих супругов. Или, вероятно, ее тоже коснулись рожденные на звездах лучи судьбы, и она решила с тех пор и впредь вместе с ним пройти этот путь одиночества до самой могилы.
Эти вопросы могут навсегда остаться без ответа, так как застряли в сердце миниатюрной польской блондинки, внезапно и надолго покорившей воображение Наполеона. И она войдет в историю как «единственная женщина, которую по-настоящему полюбил Наполеон», или «единственная женщина, которая действительно любила Наполеона».
Как и Дюшатель, Мария Валевска хранила свое достоинство. Она не кинулась к своему бювару и не начала строчить мемуары сразу же, как только колосс был сброшен со своего трона. То немногое, что мы знаем о ее подлинных чувствах к нему, почерпнуто из истории их редких встреч на протяжении некоторого отпущенного им судьбою времени. Есть достаточно указаний на то, что хотя бы временно Наполеон снова испытал идиллию вишневого сада в Валенсе его юности и нашел нечто такое, чего двадцать один год искал в пороховом дыму и что ему предстояло искать еще долгих восемь лет.
Семья Марии Валевски, урожденной Марии Лакзинской, считалась аристократической, но отец ее умер, когда она была еще ребенком, и матери пришлось тяжело бороться, чтобы содержать и воспитывать шестерых детей на средства от их небольшого поместья.
В возрасте пятнадцати с половиной лет Мария покинула школу, где получила относительно хорошее образование, и ей сразу предложили на выбор двух женихов, обладавших и влиянием, и богатством. Один из них, сын русского генерала, внешне представительный человек подходящего возраста. Второй — Анастас Колонна де Валевич-Валевский — был уже семидесятилетним стариком.
Она выбрала старика. Он, по крайней мере, был поляком.
Ее жизнь до знаменательной встречи не блистала счастьем. Граф Валевский был добрым, но нудным. Жизнь молодой горячей девушки, наделенной исключительным очарованием и красотою, протекавшая в мрачном сельском доме со стариком, не могла ей нравиться, но она обрела некоторое утешение в религиозных обрядах и вскоре прослыла женщиной исключительно набожной.
Через неделю после встречи с Бонапартом наедине Мария Валевска стала любовницей Наполеона и все оставшееся время пребывания его в Варшаве проводила с ним каждую ночь и присутствовала на всех приемах. Если она не появлялась, он отказывался выходить к приглашенным, и скоро все, включая самого старого графа, ее супруга, стали понимать, что происходит.
Наполеон проявлял такой же детский восторг в ее присутствии, какой он выказывал во время своей связи с мадам Дюшатель. Но все-таки несомненно, что в обществе молодой полячки он получал больше беспристрастного дружелюбия и искренней любви.
Казалось, она не ждет от него награды за принесенную жертву и даже забота о независимости Польши отошла для нее на второй план. Она не требовала ни драгоценностей, ни почестей, ни политического влияния взамен многих часов, проведенных с ним.
Он продолжал писать домой письма в таком же шутливом духе, будто бы посмеиваясь над собой, пока Жозефина, загоревшаяся желанием приехать к нему, не прибегла еще раз к тактике слезливых упреков. Тогда он вдруг сразу изменил тон: «…я настаиваю, будь бодрее! Мне сообщают, что ты постоянно ревешь… будь достойной меня… покажи больше выдержки!»
Бедная Жозефина! У нее не оставалось уже и намека на ту черту характера, которую он требовал усилить, так как к тому времени она все узнала о симпатичной миниатюрной графине. И дело не в том, что она имела что-то против пустячного грешка, какие он допускал иногда, как бы отвлекаясь от дикой необходимости убивать. Она примирилась с подобными вещами, как в действительности сделало и большинство жен маршалов и штабных офицеров. Ее обеспокоило тревожное сообщение о том, что Наполеон безумно влюбился и что эта польская связь не обещает ярко вспыхнуть и быстро сгореть, как в случаях с актрисами из «Комеди Франсез». Он вновь повел себя как романтически настроенный школьник, и она с горечью вспомнила о смехотворном эпизоде с Дюшатель, когда он препроводил всех в Мальмезон в разгар зимы просто ради того, чтобы обеспечить более удобную обстановку для своих великовозрастных любовных похождений.
Ей следовало побеспокоиться. Все, вместе взятые, государственные дела, даже присутствие большой русской армии, готовой сразиться за господство в Восточной Европе, не могли заставить его отказаться от второй походной любовницы. Бертье и его штабные офицеры ворчали, что он не уделяет должного внимания делам, которыми следовало бы заняться немедленно и неукоснительно.
Вскоре они получили от него то, чего хотели.
В начале февраля Великая армия через снега двинулась к кровопролитному полю сражения при Прейсиш-Эйлау, где помимо страшных потерь армия под водительством самого Наполеона впервые была остановлена.
При слепящем глаза снегопаде сосредоточенные эскадроны лихого Мюрата, мужа Каролины, частично исправили положение в тот день, но сражение нельзя было возобновлять, пока не замерзнет земля. И французы, остатки вдребезги разбитых дивизий, угрюмо отошли в места их расквартирования, а их главнокомандующий отбыл в замок Финкенштейн в Пруссии. Здесь возобновилась его прерванная идиллия, и Наполеон стал обедать наедине с Марией. Она сожгла все свои корабли. Ее престарелый супруг теперь отвернулся от нее.
Они блаженствовали в замке в течение нескольких недель, в то время как неказистый Бертье склонялся над картами, разрабатывая планы приближающейся кампании.
Казалось, Наполеону надоели и опротивели государственные дела и ведение войны. Он все еще трудился настолько напряженно, что это могло бы уморить двоих. По его меркам темпы замедлились очень сильно, участились долгие периоды, когда с ним виделась только Мария.
Финкенштейн, огромный укрепленный замок, был достаточно большим, чтобы разместить в нем целиком весь штаб. Приходили и удалялись послы, в том числе посланец персидского шаха. Император вынашивал идею создания неприятностей для англичан в Индии, потом перешел к составлению письма к турецкому султану, обещая ему золотые горы, если он начнет тревожить южные территории России во время отсутствия в стране царя.
Все это время Мария Валевска жила в комнате, расположенной рядом с его покоями, и всегда, если выдавалась свободная минутка, он торопился к ней и закрывал двери для шаха, султана, для ожидающей его Европы и от сигнальных горнов своих кавалерийских разъездов.
Здесь же, наедине с ней, он наслаждался красотой, покоем и душевным теплом. Здесь он мог обсуждать с другом потрясающие новости из Парижа. Известие о том, что сын его брата Наполеон Шарль, ребенок дочери Жозефины Гортензии, которого он мог бы сделать своим наследником, умер после двухдневной болезни. Мария Валевска никогда не видела этого мальчика, но знала, как утешить мужчину, переживающего настоящее горе. Когда-нибудь, но не теперь, у них тоже появится ребенок, мальчик, которому суждено вырасти и стать достойным его памяти и Франции, но когда они находились в Финкенштейне, это было делом будущего, вроде предстоящей битвы, которая установит равновесие на последующие пять лет.
К тому времени почва подмерзла. После десяти недель, проведенных Наполеоном в Финкенштейне, пришедшие в порядок дивизии двинулись дальше, потери под Эйлау были восполнены, а их непобедимый полководец опять твердо сосредоточился на неотложных делах.
14 июня, в годовщину другого великого триумфа на поле сражения, русские потерпели полный разгром под Фридландом, а царь и победитель встретились на плоту, чтобы договориться о сферах влияния.
27 июля Наполеон торжественно возвратился в Париж, а через полгода Мария тоже отправилась на Запад, чтобы в первый раз увидеть Париж.
Их воссоединение не повлекло за собою открытой связи. Пройдет много времени, прежде чем у них появится другой Финкенштейн, а когда это случится, на горизонте замаячат более важные дела, новые кампании, новые сражения, развод и второй брак, который принес ему то, о чем Мария не могла и мечтать, — законного наследника его обширных, все возраставших завоеваний.