офским девизом английских землевладельцев, Бурбонов, Романовых и Гогенцоллернов было изречение: «Что мы имеем, мы храним!» — цели Наполеона можно суммарно изложить фразой: «Что я имею, я развиваю!»
Ради этой цели он был готов жертвовать временем, энергией, здоровьем, счастьем, несомненно, душевным покоем. В целом история подтвердила его мечту о федерализме. Ход развития мира в девятнадцатом и двадцатом столетиях показал, что человек на Западе не может выжить, а тем более развиваться, если он продолжит отрицание идеи федерализации. Именно федерализация, а не голая диктатура лежала в основе наполеоновских поисков и его разнообразных передвижений и поступков.
Его решимость принести в жертву спокойствие духа ради достижения великой цели ни в чем не проявилась так ярко, как в его неохотном разводе с Жозефиной зимой 1809 года.
Это решение было самым трудным из всех, какие ему приходилось принимать, и стоило бесконечных переживаний. Приняв такое решение, он совершенно изменился, потому что для этого ему понадобилось столь страшное напряжение силы воли, что он даже утратил способность принимать решения. В течение шести предстоящих лет нерешительность сыграет важную роль в его падении. В конце концов это приведет его к такому положению, когда за него все решения будут принимать его тюремщики.
Он уже несколько лет задумывался о разводе, и не потому, что его жена утратила для него былую привлекательность, а потому, что для него было существенно важно приобрести законного наследника. Он знал, что без наследника труды его жизни со временем утратят всякий смысл, во всяком случае в той степени, в какой он понимал это. И поскольку мы рассматриваем его личные дела, то именно с этой точки зрения и должны подойти к разводу.
Несколько обстоятельств задержали это решение оставить Жозефину и поискать новую жену, которая привнесла бы стабилизацию в его империю, придала бы ей ощущение постоянства, которое утратили все европейские правительства с тех пор, как парижские толпы штурмом взяли Бастилию.
Одним из таких обстоятельств были его сомнения относительно собственной способности иметь наследников, но они были рассеяны вначале, когда родила сына Элеонор, и в конце — известием о беременности Марии Валевски осенью 1809 года.
Второе обстоятельство — на ком он должен жениться? Эта проблема обрастала всякого рода трудностями.
И наконец (и это обстоятельство, несомненно, является серьезнейшей причиной его затянувшихся колебаний), сохранялась его глубокая привязанность к Жозефине и безутешное отчаяние, которое, как он знал, охватит его в случае окончательного разрыва с нею.
Его любовные похождения (с возможным исключением Марии Валевски) никак не затрагивали его глубоких чувств, которые он испытывал теперь к своей жене.
Страстное обожание итальянских дней давно улетучилось, но напряжение от фантастического путешествия по жизни, которое они совершили вместе, выковало для них такие узы, которые затмили сексуальную связь. Такое физическое удовлетворение, которое давали ему женщины типа актрисы Жорж или чародейки Дюшатель, стало значить настолько мало по сравнению с умственным облегчением, наступающим от часа, проведенного в обществе сорокашестилетней Жозефины. Все остальные дамы, за исключением Валевски, пробуждали в нем напор, неистовую и эгоистичную радость физического обладания женщиной, иногда же — игривость, когда нервное напряжение ослабевало.
Он уважал Жозефину, восхищался ею, испытывал внутреннюю ребяческую привязанность к ней. Устранение ее, хладнокровный обмен на какую-то незнакомку, лишенную богатства их совместных переживаний, было бы жертвой, на которую даже такому волевому человеку, как он, было почти невозможно пойти.
И все же он сделал это, нанеся самому себе незаживающую рану агонии отречения от нее и сомнений в собственной правоте. Такая жертва могла быть абсурдной, безжалостной и ненужной, но он никоим образом не принес ее с легкостью или цинизмом. Эта жертва принесла ему больше страданий, чем окончательное отречение от трона.
Событие, которое в завершение всего позволило ему решиться на этот шаг, носило драматический характер.
Молодой фанатик совершил на него покушение, когда Наполеон находился в Вене во время австрийской кампании. Это была неумелая и неуверенная попытка, которую легко предотвратил его адъютант Рапп, но она произвела на Бонапарта глубокое впечатление. Так же как и бесстрастная решимость и презрение к смерти, продемонстрированные несостоявшимся убийцей, молодым человеком по имени Стапс. Как раз перед этим покушением Наполеон был вторично ранен в бою, первое ранение он получил в бедро близ Тулона в самом начале своей карьеры.
Мушкетная пуля угодила в ногу, когда он наблюдал за штурмом города Регенсбурга, и, хотя ни одно из этих ранений не стало опасным для его жизни, они тем не менее подтвердили предчувствия его советников. Все стали размышлять о том, что случится с империей, если он погибнет до того, как назначит преемника, причем такого наследника, который будет пользоваться безусловной преданностью со стороны государства, армии и союзников.
Беременность Валевски развеяла последние остававшиеся сомнения относительно того, что ребенок Элеонор Денуэль мог быть не от него. В дополнение ко всему, и он сам, и имперская Франция находились теперь в зените своих удач, и потому пришло время подумать о будущем.
Медленно и угрюмо подошел он к такому решению, а когда принял его, приступил к реализации в унылом, неуверенном и совершенно несвойственном ему стиле.
Он начал с того, что сказал об этом Эжену, сыну Жозефины, и именно от этого молодого человека она впервые получила настоящий намек на то, что давно предвиденный удар невозможно будет оттянуть надолго.
Затем он пошел на удивительный шаг: дал указание архитектору дворца Фонтенбло перекрыть сообщение между своими покоями и комнатами Жозефины. В заключение он дал Жозефине знать, что возвращается из Вены и ждет, что она встретится с ним в Фонтенбло 26 октября, но не позднее 27-го.
Жозефина приняла эти прозрачные намеки с неловким молчанием.
С момента своего неосмотрительного поступка десять лет назад, когда она глупо повела себя с Ипполитом Шарлем в Мальмезоне, она знала, что развод возможен, но не неизбежен. Когда он возвратился из Египта, она выдержала первую ужасную бурю, растворив его гнев в непрекращавшемся потоке своих слез, поддержанных искренней мольбою сына и дочери. Она испытала много беспокойства в ходе подготовки к коронации, когда весь клан Бонапартов активно интриговал против нее, угрожая аннулировать их брак. Тревога охватывала ее снова и снова, когда до нее доходили сообщения о том, что Наполеон опять влюбился, сначала в Дюшатель, а позже в Марию Валевску. И наконец, почти за год до этого министр полиции Фуше опрометчиво подошел к ней и дал понять, что ей следовало бы пожертвовать собою ради Франции.
Однако всякий раз грозившего ей затмения не случалось, и прежние отношения между ними не только сохранились, но с годами еще больше расцвели.
Красивого полицейского с ледышкой вместо сердца очень сурово отчитали за то, что он посмел даже намекнуть ей о разводе. Наполеон, ко всеобщему удивлению, даже изобразил недоумение по поводу того, что такая мысль вообще могла прийти в голову государственному деятелю. Но эта демонстрация неведения не могла обмануть ее. Последовавшие события сильно ее подбодрили, потому что в то лето 1808 года Наполеон взял ее с собою в Байонн на встречу (и организацию похищения) королевской семьи Испании.
Месяцы, которые они провели вместе во время этой поездки, оказались самыми счастливыми за все годы их семейной жизни. К нему возвратилась вся его игривость по отношению к ней. Они разместились в замке Маррак у побережья и иногда устраивали на пляже пикники. Смеясь, он затаскивал ее в воду, похищал ее шелковые пляжные шлепанцы, бросал их в воду и потом заставлял ее входить в карету босиком, «чтобы он смог полюбоваться ее красивыми ножками». Она оказала ему огромную пользу в трудном деле уговоров разъяренных испанских Бурбонов, а их совместное возвращение в Париж выглядело настоящим триумфом.
Для них как мужа и жены это были последние счастливые моменты, а для нее — последние счастливые минуты на земле.
Даже когда он поспешно умчался, чтобы утрясти австрийские дела, небеса их отношений оставались безоблачными еще несколько месяцев.
Сравнительно недавно, летом 1809 года, он писал ей нежные письма с полей сражений, заканчивая их словами: «Прощай, дорогая, посылаю тебе поцелуй» или «Вечно твой». Несмотря на это, она должна была знать, что есть только один исход для этой агонии сомнения, потому что она, как никто другой, понимала, насколько важно для него осуществление его цели.
В своей основе она мало изменилась с тех дней, когда сидела в тюрьме Ле-Карм, дожидаясь, когда прогремит проезжающая черная телега. Она все еще оставалась бывшей наложницей искусства самообмана, и потому не могла заставить себя поверить в то, что, когда дело доходит до прикосновений, он окажется стойким и к слезам, и к протестам.
Когда курьер доставил ей холодное послание, предписывавшее ей встретиться с ним в Фонтенбло, она запаниковала и предприняла нерешительную попытку избежать встречи, но это лишь осложнило дело. Он приехал первым и нашел, что дворец не подготовлен для него. Бонапарт возмутился, но в прошлом он бушевал уже не раз, и ей как-то удавалось стойко переносить этот гнев и склонять его на свою сторону. На сей раз ей опять удалось это или показалось, что удалось и на этот раз. После ворчания и недолгого морализаторства он ничего не сказал о разводе и никак не объяснил причину разделения их покоев. Некоторое время они провели в спокойной, хотя и несколько взвинченной обстановке, перед тем как собрать вещи и отправиться в Париж.
Потом, в ночь на 30 ноября, меч опустился, обрушившись так неожиданно, что у нее не осталось возможности собраться с последними силами для заключительной контратаки на него.