мя которой накопились бытовые мелочи, характеризующие привычки и вкусы дорогого человека, не осталось ничего. Так вот и у Анн-Мари не осталось ничего ни от ее детства, ни от именитого отца, ни от матери. Эта квартира была явно обустроена по вкусу молодой женщины, ее мужа и детей. Обустроена современно. Никакого оммажа на стенах, никаких дорогостоящих безделушек или антикварной мебели. Солнце щедро струилось ярким светом в огромные окна, приветливо согревало домашний мир Анн-Мари. Старому миру, прошлому, тут было не место!
Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять – сегодня здесь живет творческая семья. Вот там, в кресле – сценарий с закладками в активной работе, а здесь, на столе – стопка блокнотов, ручки. В кресле нахохлился плюшевый мишка.
Заметив, что я простужена, Анн-Мари строгим голосом повелевает темнокожей домработнице принести лекарство и чай с медом, а затем набрасывает на мои плечи теплую шаль и чуть ли не силой, как куклу, усаживает в широкое кресло, наполненное шерстяными подушками. По соседству с мишкой ее детей.
Еще вчера, планируя нашу встречу, думала, с чего бы начать разговор. Какой вопрос будет первым? Мне всегда казалось, что перевод названия мемуаров неточен. «Le temps d’un soupir» – это скорее «время, пока длится вздох» или «протяженность вздоха». И в таком заглавии тема заявляется более точно, оно ощутимо передает мучительную длительность счастья. Вернее, его скоротечность. Мгновение, доля мгновения блаженства, которое, как выстрел, звучит в вашей жизни, а потом убивает. Во всяком случае именно это – основная сюжетная линия книги.
Известно, что Жерар Филип умер при рождении, но врачам удалось сотворить чудо и вернуть его к жизни. Вырвав сына из лап смерти, мать Мину патологически боялась отпускать его от себя без присмотра. Куда бы он ни ходил, всюду за ним следила. Подобная забота категорически не нравилась отцу. Марсель Филип считал изнеженность и ранимость одними из самых постыдных мужских качеств. Он жестко дрессировал сыновей: сообщал, например, жене и одному из мальчиков, что Жан или Жерар «пропал». Все начинали плакать, а отец орал, требуя «подтереть сопли и встретить беспощадную реальность отважно, достойно, с поднятой головой». Отец грубо ломал им психику, а когда они успокаивались, признавался, что все были на самом деле живы-здоровы.
Возможно, чудесное возвращение к жизни, страх матери и жесткая позиция отца трансформировали психику Филипа. Он уверовал в собственные неуязвимость, бесстрашие и отвагу. Эти качества сделали его личность сложной. За прекрасной внешностью хрупкого эльфа таился непоколебимый великан, жесткий, смелый борец, жизнелюбивый, жадно открытый радостям мира человек.
Много позже, в один романтический вечер, Жерар Филип приведет свою молодую жену Анн в парижский Люксембургский сад и там возьмет с нее клятву любое горе встречать достойно. Не прятаться. Не увиливать, не лгать друг другу. Он действительно считал, что беды ему по плечу, еще с пеленок! Он всегда помнил (ему рассказывали все родственники!), как вернулся к жизни в руках акушера, будто получив прививку от смерти, путевку в смелую жизнь. Лично он умел быть сильным.
Но задумывался ли Филип над тем – была ли сильной его жена?
29 ноября 1951 года Жерар повел под венец Николь Фуркад, ученую-исследовательницу, специалистку по культуре Китая. Он восхищался, что возлюбленная в одиночку одолела тернистый Шелковый путь пешком и на верблюдах из Китая в Индию (как когда-то шел Марко Поло через Тибет, Гималаи и Кашмир), написала документальную книгу «Азиатский караван». Ради Филипа Николь бросила благополучную семью, малолетнего сына. Мать Жерара, как и многие друзья, была против этого брака. Некрасивая, угрюмая и нелюдимая Николь никому не нравилась. Никто не понимал их чувств – Филип мог на людях внезапно схватить ее на руки, поднять вверх, осыпая страстными поцелуями. Николь (Жерар решил переименовать ее в Анн) тенью следовала за ним, часами простаивала за кулисами, ожидая конца репетиций или спектакля. Они купили квартиру на улице Турнон, 6, и практически не выходили оттуда, предпочитая проводить время только вдвоем – посторонних к себе не подпускали. Им посчастливилось найти друг друга, испытать настоящую любовь, перечеркнуть весь мир. Жерар работал, Анн жила только им, ради него и для него. Ее единственными друзьями была пара голубей, которых они прикормили у себя на балконе. Когда он опасно заболевает туберкулезом и врачи отсчитывают ему срок, единственный, кто не услышит приговора, будет Анн. Она увезет мужа на несколько месяцев в Прованс, начнет усердно кипятить посуду, делать компрессы, лечить, готовить диетические блюда. И в его жизни случится второе чудесное выздоровление, и он поправится вопреки законам природы и логики.
Одиннадцать лет Анн и Жерар любили друг друга и почти никогда не расставались надолго. У них появились дети, сын и дочь. Филип самозабвенно возился с Анн-Мари и Оливье все свободные вечера, веселил их бесконечной историей собственного сочинения о приключениях таксы Зоэ. А когда он был в театре или на съемках, с малышами играла Анн – у нее для детей были свои сказки. Она тоже придумала для них героиню – обезьянку по имени Атом, живущую на Луне. Анн-Мари, сама став матерью, также придумала лирического героя для своих детей – коня Дансёра. Я спросила ее, есть ли у этих трех выдуманных существ что-то общее. И она ответила: внутреннее одиночество. Наверное, все они, и она, и папа, и мама, нуждались в своем личном особенном друге-невидимке.
Почти патологическая сосредоточенность друг на друге тем не менее толкнула Жерара Филипа на сомнительный и совершенно никчемный разговор по душам. Как-то вечером он решил очистить перед женой душу, признавшись в своих увлечениях партнершами по съемкам Марией Казарес («Пармская обитель») и Дани Каррель («Большие маневры»). Он каялся перед ней в грехах, жаждал ее понимания и прощения, но Анн лишь упала в обморок. За несколько дней до этой исповеди умерла одна из прирученных на балконе голубок. Дурной знак. Через неделю Жерар почувствовал острейшие боли в области живота. Анн пришлось вести его к врачу. Исследования показали воспалительный процесс в печени. Была назначена операция, во время которой доктора поставили более точный диагноз – рак печени четвертой стадии.
«Сколько ему осталось?» – допрашивала Анн доктора.
«Месяц. Самое большее – полгода».
В этот день она решила нарушить обещание, данное в Люксембургском саду, солгать и скрыть от мужа правду. Взяла все на себя и категорически запретила окружению сообщать Филипу диагноз. Так Анн поняла значение «достойного восприятия горя». Да и не получила она «прививку от уязвимости», как Жерар. В отличие от супруга, Анн ощущала свое бессилие перед законами природы. Свою немощь перед правдой. Свое маленькое и слабое место у подножия безразличной болезни. До последнего дня Жерар Филип верил, что идет на поправку, выздоравливает. Когда закончится восстановительный период, он обязательно вернется в Национальный народный театр! Он строил планы на будущее, читал и отбирал сценарии, делал пометки в текстах, спорил с режиссерами по телефону. И даже неожиданно стал чувствовать себя лучше! Ощутил себя готовым к роли Гамлета – не зря же прежде велись долгие переговоры с Питером Бруком на эту тему. Вот поправится и сразу… Как держалась Анн в эти дни? Как улыбалась, поддерживала беседу? Смотрела на обреченного мужа и обсуждала с ним вместе маршруты предстоящих путешествий на каникулах? Чего стоила ей подобная крепость духа? Она понимала, что любовь всей ее жизни уходит, никакое чудо, с которым Жерар был всю жизнь накоротке, на этот раз точно не случится. «Твое счастье было для меня превыше всего, – напишет она позже в своих мемуарах. – Я бы заставила лгать весь мир ради улыбки, которую ты подарил мне тогда… Той мимолетной улыбки, которую мне хотелось схватить рукой и прижать к груди. Улыбки, которая и поныне со мной!»
Одиннадцать лет счастья пролетели как одно мгновение. Любовь длилась так же коротко, как длится вздох. Le temps d’un soupir. Счастье, как и вздох, наполняет легкие воздухом, ощущением полноты и богатства жизни, а потом – пшши… воздух выходит, наступает небытие. Наступает ничего. Полный мрак. Безмолвие. Жизнь теряет всякий смысл, прекращается. И вот именно эта протяженность вздоха, как оказалось, и была самым счастливым и самым важным мгновением жизни. Во всяком случае для Анн. По просьбе Жерара его похоронили в красном костюме Сида. (Именно красную ткань выберет дочь Анн-Мари, чтобы покрыть стол, на который положит книжку матери в театре, когда будет играть моноспектакль по ее мемуарам. И читать монологи она тоже будет в красной рубашке. Совпадение?) Могилу вырыли у разрушенной старой часовни в местечке Раматюэль. Анн посадила мимозу, единственное посмертное украшение, хотя Жерар не хотел никаких цветов, не хотел даже креста или камня. Со временем мимоза пышно разрослась, случайные прохожие и посетители кладбища стали обрывать ее. Анн пришлось прибить у могилы мужа табличку: «Пожалуйста, не обрывайте мимозу, спасибо».
Через семь лет Анн напишет книгу-исповедь, которую многие психологи назовут бесценным материалом для профессионального клинического исследования проблемы человеческого горя. Говорят, это один из самых тяжелых и болезненных текстов, который существует в европейской литературе XX века. Монолог женщины, вынужденной доживать жизнь без любимого мужчины. Последний разговор, в котором она пытается сказать все, что не успела поведать ему лично.
Она неожиданно нашла для себя решение – способ выживания, представив, что муж все еще жив! В дождливую погоду Анн напоминала «пустому пространству перед собой», чтобы Жерар не забыл взять зонтик, постоянно разговаривала с ним вслух, не убирала и не раздавала его вещи.
«Весна причиняет мне боль. Весенний воздух заставляет меня грезить о прошлом, о том, что было бы, если бы ты был со мной… Я научилась жить двойной жизнью. Я думаю, говорю, работаю, и в то же время я вся поглощена тобой. Ты был самым прекрасным, что связывало меня с жизнью. Ты познакомил меня со смертью. Самое ужасное – пережить смерть близкого человека. Мне оставалось или тонуть, или дышать, но я не хотела ни того ни другого. Я стала только фасадом, я не знала, чем заполнить дни, я становилась бесплотной тенью. Когда смерть придет за мной, мне будет казаться, что я иду знакомой дорогой – ведь по ней уже прошел ты. Я была проворной и легкой, теперь я неповоротливая, я тащусь вместо того, чтобы устремляться вперед. Я нигде больше не ищу тебя. Раньше в толпе людей, на уединенной лесной дороге я видела только тебя. И я без конца спрашивала себя, как же это возможно – не то, что я живу, но как может биться мое сердце, если твое остановилось?»