Доклад делал Мехлис. Он говорил о том же, о чем несколько дней назад поведал им Ворошилов. Но со всякими нужными и ненужными, по мнению Жукова, подробностями. О том, например, что Тухачевский, мало того, что служил немцам, мало того, что мнил себя этаким Александром Македонским или Наполеоном, так он еще и баб менял, как портянки. Более того, к нему бабы вставали в очередь, как к какому-нибудь знаменитому гинекологу. А Гамарник… Этот перевертыш насадил по всей Красной армии своих людей, преданных не только ему лично, но, что особенно отвратительно, предателю революции Троцкому. В таком же духе Мехлис отозвался о каждом из осужденных. При этом так смаковал эти самые подробности, точно сам присутствовал при их совершении. И всем оставалось лишь удивляться, как всего этого не замечали раньше, а если замечали, то как могли проходить мимо?
— Мы только в начале пути по искоренению «пятой колонны» троцкистско-фашистских ублюдков из армейской среды! — выкрикивал Мехлис петушиным голосом, вцепившись в трибуну двумя руками, то клонясь вперед, то откидываясь назад, брызжа слюной и, похоже, распаляясь от звука собственного голоса. — Все, кто так или иначе был связан с осужденными, подлежат тщательной партийной проверке до самой, что называется, подноготной. В преддверии новой мировой войны, последней войны в истории земного шара, в преддверии мировой революции мы не можем сидеть сложа руки и ждать, когда нам в спину вонзят предательский нож последыши Тухачевского и прочей сволочи. Именно с этой точки зрения коммунисты вашей парторганизации должны рассматривать начавшуюся чистку своих рядов от пробравшихся в них врагов народа. Именно такая задача поставлена перед нами Цэка и лично товарищем Сталиным, нашим великим вождем и учителем, который неусыпно следит за происками врагов, с какой бы стороны они не исходили. На эту задачу нацелен и нарком внутренних дел товарищ Ежов. Из его ежовых рукавиц не выскользнут даже очень скользкие типы. Этой точки зрения должна неуклонно придерживаться ваша партийная организация на нынешней конференции.
И Мехлис, отерев со лба пот большим платком, затем отпив из стакана несколько глотков воды, дернулся вперед и стал выкрикивать еще более звонким голосом:
— Да здравствует наша непобедимая Красная армия!
— Да здравствует Центральный комитет нашей великой ленинской партии большевиков!
— Да здравствует грядущая мировая революция!
— Да здравствует товарищ Сталин! Ура!
Зал поднялся — и стены его вздрогнули от троекратного «ура».
Оркестр грянул «Интернационал», и несколько сотен командирских глоток, прокаленных жарой и холодом, подхватили:
Вставай проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Жуков пел вместе со всеми, не слыша своего голоса. Он не был ни голодным, ни рабом, но где-то там их были миллионы и миллионы, и, следовательно, без его помощи они не обойдутся.
Затем начались выступления. Они походили одно на другое. Выступающие поддерживали и одобряли принятые меры, осуждали врагов трудового народа и обещали твердо стоять на страже единства партии, чистоты ее рядов, нетерпимо относиться к перерожденцам и предателям, пролезшим в их среду, если таковые будут выявлены.
Жуков смотрел в зал, слушал, что говорили ораторы, и сам бы говорил то же самое, и никого бы это не удивило: все одно и то же, одно и то же. Он уж почти и не слышал, о чем говорили с трибуны, занятый своими мыслями, далекими от этого зала. Последние учения показали не только достижения в боевой подготовке, но и весьма существенные недостатки, которые не видели, скорее всего, ни гости, ни высокое начальство, но видел он, командир корпуса. Что-то не так было в самой схеме ведения наступательного боя, которая в значительной степени копировала наступательную тактику времен гражданской войны, когда преимущество получал тот, у кого больше солдат в атакующих цепях или конников в кавалерийской лаве. И получается, что танки и авиация служат лишь усилением этих цепей и лав, добавлением к ним и никакой самостоятельной роли не играют. Получалось, что расчет по-прежнему на большую массу, которая непременно раздавит массу меньшую. При всех прочих равных условиях. А если условия не равны? Что тогда? Над этим еще надо думать и думать, ломать сложившиеся стереотипы, и прежде всего в себе самом. Надо будет попробовать использовать танки в качестве быстрейшего доставления пехоты к позициям противника, а то ведь получается так, что танки проходят оборону противника, а пехота отстает, ложится под пулеметным огнем врага, несет неоправданные потери. То есть масса теряет в весе. И что дальше? Дальше ясности нет. Тухачевский и другие теоретики пытались внести эту ясность, но проявилась она далеко не во всех компонентах учебных боев.
А еще Жукова все время отвлекали и раздражали нервно и безостановочно шевелящиеся тонкие пальцы Мехлиса на красном сукне стола. То ли они отбивали такт какой-то мелодии, то ли это такая привычка у начальника Главполитупра, то ли ему не нравится, что говорят с трибуны.
И вдруг Жуков услыхал свою фамилию. И насторожился. Выступал старший политрук из корпусной многотиражки.
— Да, мне всегда казался подозрительным этот человек! — воскликнул оратор, показывая рукой в сторону президиума. — Правда, у меня нет непосредственных данных о его вредительской и шпионской деятельности. Но тот факт, что он служил под непосредственным командованием таких врагов народа, как Тухачевский и Уборевич, что он наверняка снюхался с ними, служа в инспекции кавалерии при наркомате обороны и на других должностях, есть факт бесспорный и неопровержимый. Я думаю, что партийная организация корпуса должна разобраться, почему комкор Жуков так быстро продвигается по службе, хотя звезд с небес, как говорится, не хватает. Надо разобраться, почему товарищ Жуков считает, будто опыт нашей армии, накопленный в период гражданской войны, уже устарел и годится лишь для того, чтобы его сдали в музей. От этих рассуждений тянется прямая дорога к Тухачевскому, от Тухачевского к Троцкому и прочим прислужникам мирового империализма. А то получится так, как говорил товарищ Ворошилов: главные занозы мы вытащили, а неглавные остались, а от них, сами знаете, происходят всякие нарывы и воспаления организма. Как бы нам потом локти себе кусать не пришлось, товарищи коммунисты. Обязанность большевика, члена ленинско-сталинской партии требует от меня сказать больше того, что было здесь уже сказано: есть у нас еще и такие товарищи, чья преданность партии и товарищу Сталину находится под большим вопросом. Я имею в виду не только комкора Жукова, но и некоторых командиров дивизий и полков, а также отдельных политработников. Потому что нам, газетчикам, постоянно вращающимся в красноармейских массах, виднее, кто чем дышит не только внизу, но и наверху. И список таких командиров, сущность которых нуждается в тщательной проверке со стороны парторганизации, вот он! — и оратор помахал белым листком бумаги. — Его я передаю непосредственно комиссару первого ранга товарищу Мехлису, как принципиальному большевику и ближайшему соратнику товарища Сталина.
И с этими словами, громко топоча каблуками по деревянному настилу подмостков, держа белый листок в вытянутой вперед руке, оратор направился к столу президиума, не глядя ни на кого, кроме Мехлиса. На его полном лице застыла гримаса то ли боли, то ли омерзения к тем, кто в этом листке поименован. Положив листок перед Мехлисом, он произнес с надрывом в голосе:
— Прошу вас, товарищ комиссар первого ранга, принять и рассмотреть в срочном порядке!
— Рассмотрим, — буркнул Мехлис, взял листок, пробежал его глазами и положил в папку.
Зал точно окоченел.
И Жуков вспомнил стычку с этим редактором «Боевого листка» по поводу одной из заметок, опубликованных в этом «листке». В ней говорилось, что опыт армий западных стран нам не указ, что мы имеем свою славную историю, на которую и должны опираться. Жуков пытался доказать газетчику, что, слов нет, исторический опыт важен, но на нем одном далеко не уедешь, надо искать новые формы и методы, не грех кое-что перенять и у наших потенциальных противников. Редактор… дай бог памяти, как же его фамилия? — нет, не вспоминается, — вроде бы согласился, а на самом деле вон какие сделал выводы.
И в своей груди Жуков, не раз глядевший в глаза смерти, почувствовал леденящий холод.
Глава 15
Через неделю Жукова вызвали в партийный комитет штаба корпуса, располагавшийся на том же втором этаже здания, что и кабинет Жукова. Только в другом крыле. Секретарь комитета капитан Воронец, пряча глаза, протянул Жукову листок, в котором были перечислены обвинения в его, Жукова, адрес: отход от линии партии на современное строительство вооруженных сил, преклонение перед Западом, тесное сотрудничество с предателями Родины и партии Тухачевким, Уборевичем и Якиром.
— Но это же ложь! — возмутился Жуков. — Я, как и тысячи других, служил под командованием названных товарищей… то есть бывших товарищей, разумеется, но из этого не следует, что я сотрудничал с ними в их шпионской деятельности.
— Но вы посылали им отчеты о боеготовности подчиненных вам воинских подразделений, которые они передавали в германский Генштаб.
— Посылал. И все посылали по команде. Ибо так положено. Так что теперь — всех на плаху? Ты хоть понимаешь, что говоришь?
— Попрошу мне не тыкать, товарищ комкор! — взвизгнул секретарь парткома, поднимаясь из-за стола, и уши его вспыхнули малиновым цветом. — Вы эти хамские привычки бросьте! Я представляю здесь партийную организацию! И не позволю вам, товарищ комкор, унижать мое командирское и партийное достоинство!
Жуков набычился, закусил нижнюю губу: он не привык, чтобы на него кричали. В царской армии — другое дело. Или когда он командовал эскадроном при подавлении антоновского мятежа. Но это были такие времена, когда никто за словом в карман не лез, пользовался первым же пришедшим даже и не на ум, а на язык. А тут какой-то капитанишка ему, комкору, который…