— Стреляем мы. Ты — только в крайнем случае. — И к остальным: — Пусть соберутся возле плывуна.
Всадник, завидев посреди дороги что-то темное, прикрытое свежими ветками ольхи, придержал коня и предостерегающе поднял правую руку. Затем пустил коня вперед рысью, возле плывуна бросил его на дыбы, развернулся, хлестнул плетью под брюхо, кинулся назад, но, проскакав метров двадцать, резко осадил коня, спрыгнул с него на землю, махнул рукой. Еще четверо спешились и, держа винтовки наизготовку, жиденькой цепочкой, пригибаясь, двинулись к плывуну, достигли его и, рассредоточившись поперек дороги, приготовились ко всяким неожиданностям.
Один, в фуражке с околышем, попробовал ногой глинистую корку, сделал шаг, другой, третий, затем, закинув винтовку за спину, быстро приблизился к завалу и сдернул несколько веток.
— Ишь ты! — воскликнул он удивленно. — Броневик!
Он постучал ногой в железный бок машины и полез наверх.
— А пулемет-то сняли, — сказал он и стал вглядываться в темную гряду, прикрывая глаза ладонью, точно ему мешало солнце, которое светило сбоку, со стороны гари, и освещало лишь плывун да просеку, которую тот, сползая с откоса, устроил ниже по склону.
«Пожалуй, пора», — подумал Дудник, выцеливая одного из бандитов, и негромко скомандовал:
— Пли!
Три выстрела почти слились в один. Упал тот, что стоял на броневике, кажется, еще кто-то. Ухнули на дороге одна за другой две гранаты, взметнув вверх клубки дыма и пыли, взвизгнула раненая лошадь.
— Пулемет, по лошадям! Две очереди! — крикнул Дудник, передергивая затвор.
В гранитный зубец, торчащий из мха в полуметре от его лица, ударила пуля, и каменные крошки секанули Дуднику щеку. Он сморгнул неожиданно выступившую из глаза слезу, прицелился, выстрелил.
Пулеметные очереди покрыли все звуки и сразу же оборвались.
На дороге защелкали револьверные выстрелы, потом из кустов прямо на дорогу выпрыгнул кто-то из пограничников, метнулся к груде лошадей.
Через несколько секунд затрещал ручной пулемет. Отсюда было не понять, кто стреляет — свой или чужой. Из груды лошадей на дорогу выбежал пограничник и побежал к плывуну, припадая на одну ногу, стреляя короткими очередями. В десяти метрах от плывуна споткнулся, упал. Дудник узнал в нем лейтенанта Хороброго.
Еще одна граната ухнула за деревьями. За ней два револьверных выстрела — и тишина.
— Крохин, давайте к Хороброму! Бегом! Через плывун!
Старшина поднялся, побежал, держа винтовку над самой землей. Возле плывуна замешкался на мгновение, потом запрыгал по зыбкой корке большими прыжками, но в нескольких шагах от дороги провалился по колено, упал, подергал ногу, выдернул из сапога, махнул рукой и двинул дальше, к лежащему лейтенанту. Но вдруг отскочил в сторону и выстрелил в кого-то, невидимого Дуднику. Оглянулся по сторонам и пошкандылял дальше.
На дорогу вышел сержант Сивуха, ведя за собой лошадь. С седла свешивался пулемет, несколько винтовок, какие-то мешки. Вдвоем с Крохиным они подняли лейтенанта и положили поперек седла, Крохин повесил на ремень второй пулемет, затем они полезли в гору, обходя по скальному обнажению плывун.
Дудник грыз сухую веточку лиственницы, вглядывался в темную щель дороги, уходящей за стену деревьев. Там было тихо и ничто не двигалось. Он представил себе, что сейчас должен сделать командир банды: идти напрямик или уходить за кордон? Скорее всего, пошлет разведку. Значит, надо ждать на тропе, на гарях и еще черт знает где.
Лейтенанта положили на чистое место, на седоватый мох, Сивуха прикрыл ему глаза.
— В спину стрельнули, — сказал он, кривя мальчишеское лицо.
— Что с патронами? — спросил Дудник, глядя на стоящие на сошниках пулеметы и три японских винтовки.
— Пять с половиной дисков, — ответил Сивуха. — И добавил: — На десять минут боя.
Старшина, сняв и второй сапог, обматывал ноги портянками, портянки обвязывал скрученной осокой.
— Пулеметы — это на крайний случай: для ближнего боя, — сказал Дудник, ни к кому не обращаясь. — По местам. — И молча стал клониться к земле, уперся в нее головой и завалился на бок.
Со стороны гари защелкали выстрелы. От дороги ударил пулемет.
Прибывшие на место боя пограничники целым и невредимым застали лишь старшину Крохина. Ползая от одного пулемета к другому, он отстреливался от наседавших со всех сторон бандитов короткими очередями. Сержанты Салоников и Сивуха были убиты. Дудник выжил. Его, раненного в грудь и в ногу, вывезли в Благовещенск и определили в госпиталь.
Конец двадцать первой части
Апрель — август 2001, март 2006, январь-март 2008, декабрь 2009 г.г.
Часть 22
Глава 1
На Дальнем Востоке, в так называемом Дальневосточном крае, в который входило восемь областей и одна автономия, вот уже более года не прекращалась кадровая чехарда, вносившая в сознание руководства полную неразбериху, а иногда и панику. Один за другим смывались, будто волнами-цунами, секретари крайкомов, начальники управлений НКВД и другие руководители, — смывались волнами, наплывающими из Центра. В конце концов все так запуталось, как не было запутано на Древней Руси, когда один князь сменял на кормлении другого, волоча за собой своих клевретов и дружину (отсюда, от волочить-волочиться, скорее всего, и пошло ругательное слово сволочь, наполненное ненавистью и призрением). Подобной сволочи на Дальнем Востоке в ту пору было хоть отбавляй.
В эту-то чехарду и погрузились с головой прибывшие из Москвы начальник Главного политуправления Красной армии комиссар первого ранга Лев Захарович Мехлис и комиссар второго ранга Генрих Самойлович Люшков, наделенный особыми полномочиями.
Как и повсюду, чистка началась с созыва конференции краевого партактива. Система была отработана до мелочей. На подготовку конференции определили неделю. В Хабаровск съехались практически все руководители — до районного звена включительно. Но к открытию партконференции уже были арестованы многие секретари крайкома, председатель Исполкома краевого Совета народных депутатов, начальник краевого управления НКВД и еще с десяток руководителей рангом пониже. Из них к этому времени составился «заговор», который и должны разоблачить посланцы из Москвы.
И в назначенный день конференция начала работать. Первым выступил первый секретарь краевой парторганизации Варейкис; за ним — новый начальник краевого управления НКВД Люшков; за Люшковым — начальник Главполитупра Красной армии Мехлис. Далее — другие ответственные товарищи. Конференция работала почти без отдыха трое суток. Дело «заговорщиков» со всеми ужасающими подробностями выплеснули на головы участников конференции, огорошили их, вызвали возмущение и новую решимость бороться с врагами советской власти до полной победы. Затем последовали выборы нового бюро крайкома, перевыборы первого секретаря крайкома ВКП(б) — им остался Варейкис, и уже обновленным партийным руководством были перед коммунистами Дальвостоккрая поставлены конкретные задачи по решительному и окончательному искоренению заговора, направленного на реставрацию капитализма на Дальнем Востоке и отделение края от СССР.
Заговор можно назвать как угодно. В данном случае назвали «Дальневосточным правотроцкистским диверсионным центром», потом к нему добавили слово «параллельный» — как бы развившийся из себя самого, без влияния из Центра, но, в то же время, связанный в единый клубок: мол, не только в Москве расплодилась всякая мразь, но и у вас тоже, а вы тут ушами хлопаете, под носом своим ничего не видите — преступная халатность в подборе и расстановке кадров и прочее, если не сказать больше.
Проголосовав и спев «Интернационал», делегаты с чувством исполненного долга разъехались на места, решив, что мразь — это в Москве и Хабаровске, а у них, в областях и районах, ничего подобного не было и быть не может. Разве что по пьяному делу или по глупости кто-нибудь выкинет какой-нибудь фортель.
Однако в Хабаровске новые люди так не думали. И вот уже бывших делегатов стали решительно выдергивать с насиженных мест — всё в соответствии с постановлением партконференции. Голосовал за решительные меры? Голосовал. Преступную халатность допустил? Допустил. Так какого рожна тебе еще надо, дорогой товарищ? Признавайся в участии в заговоре, иначе будет хуже.
Растерянность этими арестами среди членов низовых парторганизаций была посеяна великая, народ был смущен, и он — народ то есть — стал озираться, выискивая пролезших на ответственные должности врагов советской власти. И, разумеется, строчить доносы.
Начальника управления УНКВД по Нижнеамурской области Льва Францевича Липовского, который даже не успел доехать до своей вотчины — Николаевска-на-Амуре, взяли в поезде, едва он переступил порог своего купе. У Люшкова Липовский числился в списках под номером 95. Это, конечно, не значит, что уже были изъяты предыдущие 94 человека. Изъятие Люшков, как и на Дону, начинал с руководителей НКВД. Тут был свой резон: местное управление, лишившись своего вожака, в панике ни сориентироваться, ни соорганизоваться не успевает, между тем в кресло арестованного вожака садится приезжий и начинает крушить всех подряд — уже по своему списку.
Липовского доставили в краевое управление НКВД, в допросную камеру, расположенную в сыром подвале. Допрашивающих двое: майор госбезопасности Винницкий и следователь Агас, московская знаменитость, через руки которого прошли многие, в том числе и маршал Тухачевский со товарищи. Липовскому предъявили обычное обвинение: троцкизм и прочее. Тот на дыбы: знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Ему по роже — он в крик: сволочи! фашисты!
Ах, так!
Липовского схватили под белы ручки, раздели до нижнего белья, согнули в три погибели и притянули тонкими ремнями к массивному стулу.
Вот полюбуйтесь: располневший, фигурой и лицом похож на известного московского судью Ульриха: такой же голый череп, такие же усики и заплывшие жиром глаза-щелки. Но дело, конечно, не в похожести, хотя похожесть имела место и даже была модной: усишки щеточкой и бритые головы приобщали к касте неприкосновенных. Некий способ самоутверждения и самозащиты. Или что-то в этом роде. Но Ульрих был на коне, а Липовский… А Липовский вот он: его толстые ноги, согнутые в коленях, притянуты к груди с такой силой, что не вздохнуть, ни охнуть, лишь голова свободна и лежит подбородком на коленях.