— А затем, Васек, что и в четырнадцатом кое-кто говорил то же самое: надаем германцу по сопатке — и домой. А что вышло? А вышло, что, почитай, четыре года волтузились в этом дерьме, кровью харкали от немецкого газа. И ведь не один на один с германцем воевали, а то они нам накостыляли бы еще и тогда. А потом революция… Ты думаешь, сейчас по-другому будет? Черта с два! Сейчас — один-то на один — и говорить нечего! — уже почти кричал Филипп, подступая к Василию, будто только он один и был виноват в том, что ни черта понять нельзя, что творится. — Видал самолеты? Видал? Куда они летали? Они летали бомбить Пярну. Там порт, там железная дорога, войска, корабли. А где наши соколы? Не видно. Пока будешь ждать, такое может начаться, что отсюда живым не выберешься. Я это уже проходил. Второй раз меня не мякине не проведешь.
— Что ж, пойдем, — согласился Василий и вытащил из-под кровати свой чемодан.
— Ты вот что, Васек… — сразу же остыл Филипп. — Ты бери только самое необходимое: все равно потом бросишь, — поучал он. — Поверь моему слову. Я — стреляный воробей.
— Это когда было… Сейчас другие времена.
— Чепуха! Времена другие, а война — всегда война. Впрочем, как хочешь. Давай собирайся, а я на кухню: надо взять на дорогу харчей. А то там все расхватают.
Вернулся Филипп с двумя вещмешками, набитыми под завязку. За ним шла Лопарева. Василий сидел на койке перед грудой вещей.
— Едва успел, — сообщил Филипп. — Все гребут подчистую. — Распорядился: — Брось, Вася, чемодан к чертовой бабушке! Вещмешок — лучше не бывает.
— Может, завтра с утра? — робко вмешалась Инна.
— А чего ждать? Чего ждать, спрашиваю? — рассердился Филипп. — Чем раньше, тем лучше.
— Ей бы лучше остаться, — предложил Василий. — Какой из нее ходок?
— Ничего, поможем, — отрезал Филипп.
Через час вышли. К калитке уже тянулся народ. По двое — по трое. В основном — мужчины. Те, кто ни на что не решился, особенно женщины, смотрели на уходящих с осуждением, иные — со слезами, точно провожали на смерть. В море, за горизонтом, что-то горело, возможно — какой-то пароход, черный дым тянулся вверх и сваливался на высоте, растекаясь тонким слоем. Самолеты больше не прилетали. И не ясно было, прилетят ли вообще. Может, это была лишь провокация. О такой возможности писали газеты. «Не поддаваться на провокации!» — таким был лозунг дня. Василий чувствовал себя крайне неуверенно. Вся эта паника, взлом кабинета директора, разгром столовой и кладовых, самовольный исход из санатория части больных — все казалось дичью, чреватой самыми неприятными последствиями со стороны властей. Но решительное поведение многоопытного Филиппа затянуло его в этот водоворот, и он махнул рукой: что будет, то и будет.
Глава 23
Субботний день 21 июня проходил в Кремле в том же напряженном ритме совещаний, пересмотра планов, составления новых, разрешения одного, запрещения другого, и, вместе с тем, в чутком прислушивании к тому, что творится на западных границах. А оттуда по-прежнему шли противоречивые сообщения — то обнадеживающие, то отнимающие последнюю надежду.
Сталин нервничал.
Теперь даже начальник ГРУ Красной армии генерал Голиков с уверенностью докладывал о лавинообразном увеличении числа немецких дивизий на всем протяжении советской границы от Прибалтики до Черного моря. И даже в Финляндии и Норвегии. Ему вторил Берия, и только Молотов продолжал держаться той же, что и Сталин, точки зрения: информация слишком назойлива, чтобы быть достоверной, она отвлекает Англию от готовящейся высадки на острова, немцам не выгодно начинать войну с СССР, потому что… потому что СССР не готов воевать с Германией. В конце концов, можно в самую последнюю минуту позвонить в Берлин, договориться, в чем-то уступить: потом наверстаем, вернем, отнимем еще больше…
В восемь часов вечера в Генштабе прозвучал звонок из Киева: с той стороны перебежал немецкий солдат; он уверяет, что завтра, на рассвете, немецкие войска вторгнутся на территорию СССР, что им зачитали приказ Гитлера о начале войны против России.
Еще через какое-то время сообщение о новом перебежчике в другом месте.
Начальник Генштаба Жуков о поступивших звонках сообщил наркому обороны Тимошенко. Спросил:
— Как ты на это смотришь?
— Как я смотрю? Тут даже и не знаешь, как смотреть, — ответил Тимошенко. И замолчал, тяжело дыша в трубку. — Не дай бог — провокация.
В это время оба вспомнили недавний разнос, который учинил им Сталин. И каждый подумал почти одно и то же: «Доложить о перебежчиках? Значит, показать Сталину, что они поверили им. Следовательно, надо будет настаивать на принятии предусмотренных на случай войны мерах: объявлять всеобщую мобилизацию, приводить в боевую готовность войска приграничных округов, затемнять города, — короче говоря, сдвинуть с места лавину, которая, в случае чего, может каждого из них раздавить». К тому же оба в Москве недавно, еще не успели оглядеться, разобраться, когда надо звонить и по какому случаю, а когда лучше сделать вид, что ничего не происходит. Знали только одно: звонить надо Сталину, он один все знает и все решает.
— Ты вот что, — заговорил наконец Тимошенко. — Ты давай приезжай ко мне. Или лучше — я к тебе. А сам в это время свяжись с округами и потребуй от них дополнительных данных.
Округа давали одно и то же: на сопредельной стороне слышится шум, но с чем он связан, непонятно. А перебежчики клянутся, что не врут, что на аэродромах к самолетам уже подвешены бомбы, что артиллерийские орудия расчехлены и подготовлены к стрельбе, что солдатам выдали водку и сухой паек на три дня, патроны и все, что положено для боя.
Жуков нервничал, пытался отыскать логику в накатывающихся если еще не самих событиях, то в их отголосках: перебежчики на нашу сторону могли перейти только минувшей ночью; пока там, на месте, их допрашивали, уточняли, потом звонили наверх, по команде; до Москвы известия дошло только сейчас, а время идет. Но и здесь не знаешь, что с этими известиями делать.
Он сам позвонил командующему Белорусским особым военным округом генералу Павлову, спросил:
— Что на границе?
— Все как обычно. Чего-то шумят, но они и раньше, случалось, шумели.
Начштаба Южного военного округа генерал Захаров позвонил сам:
— Георгий Константинович, румыны что-то подозрительно зашевелились. Почти не скрываясь занимают окопы, и в таких количествах, которые говорят о возможном наступлении, но никак не о провокации. Я прошу разрешения на вывод частей из казарм, приведения авиации и противовоздушной обороны в боевую готовность. Тем более что мы неделю тому назад проводили учения по отражению возможной агрессии, и эти учения не вызвали у противоположной стороны никакой реакции. Почему бы нам не провести еще раз такие учения с учетом допущенных ошибок?
— Перезвоните мне через час, — уклонился от прямого ответа Жуков.
В кабинет вошел маршал Тимошенко. Тиснул Жукову руку, сел, спросил:
— Ну как?
— Захаров просит разрешения на повтор учений по прикрытию границы для устранения выявленных ошибок на прошлых учениях. — Помолчал и добавил: — А по существу, приведения округа в боевую готовность.
— Что он там себе позволяет? — возмутился Тимошенко. — Какие еще к черту ошибки?
— Я думаю, большого греха не будет, если они и приведут округ в боевую готовность, — проскрипел Жуков, хмуро глядя на наркома обороны. — Тем более что это не главный округ и немцы вряд ли придадут значение их действиям.
Зазвонил телефон.
Жуков снял трубку. Прикрыв ее ладонью, сообщил:
— Адмирал Октябрьский. — Долго слушал, затем произнес: — У вас есть свое начальство. Но я в принципе не возражаю. Действуйте. — И уже к Тимошенко: — Октябрьский просит то же самое для Черноморского флота. Нарком Кузнецов разрешил, а этот решил подстраховаться. Пусть: флот от границы далеко, немцы вряд ли что заметят.
— Ах, черт бы все это побрал! — воскликнул Тимошенко. — У себя в стране не можем… — и замолчал, насупившись.
Вошел заместитель Жукова генерал Антонов.
— Разрешите, товарищ маршал?
— Валяй! Что там у тебя? — разрешил маршал Тимошенко.
— С границы идут сообщения о рокоте танковых моторов, о передвижениях войск…
— Ну и что? И куда они передвигаются?
— В сторону границы, товарищ маршал.
— Та-ак. — Тимошенко встал. Произнес обреченно: — Надо звонить товарищу Сталину. А то время идет, а мы… а нам… Звони, Георгий.
Жуков недоуменно глянул на своего начальника, но спорить не стал, снял трубку прямой связи с Кремлем. Ответил Поскребышев:
— Что там у вас?
— Мы с Тимошенко просим принять нас по срочному делу.
— Сейчас сообщу, — прозвучал в трубке недовольный голос.
Тимошенко вопросительно глянул на Жукова, тот ответил:
— Пошел докладывать.
Минуты тянулись медленно. Наконец зазуммерил кремлевский телефон. Жуков схватил трубку. Услыхал сиповатый голос Сталина:
— Что там у вас опять стряслось?
— Два часа назад нам сообщили, что на нашу сторону перебежали солдаты немецкой армии. Уверяют, что завтра в три часа немецкая армия начнет вторжение в пределы СССР. Мы с наркомом обороны маршалом Тимошенко считаем, что они говорят правду. Тем более что с границы идут тревожные сообщения, косвенно подтверждающие слова перебежчиков.
— Приезжайте в Кремль, — произнес Сталин и положил трубку. Ему только что об этом же самом звонил нарком внутренних дел Берия, которому подчиняются пограничные войска, и нарком военно-морского флота адмирал Кузнецов.
В это время Молотов принимал немецкого посла Шуленбурга. Он выразил ему недоумение советского правительства столь откровенно агрессивными действиями Германии, выражающимися в усиливающейся концентрации войск на советско-германской границе. Молотов заверил, что советское правительство готово рассмотреть все недоразумения, имеющиеся в отношениях двух государств, и для этого вовсе не обязательно бряцать оружием.