нию. И если, скажем, попытаться восстановить это решение, идя снизу, от рядового красноармейца, особенно после того, как оно было исполнено, то получишь нечто совершенно противоположное тому, что было спущено сверху. Однако хуже всего — не принимать никаких решений.
Дежурный офицер доложил, что к Жукову на прием просится его заместитель, начальник Главного разведуправления Красной армии генерал-майор Голиков Филипп Иванович.
— Пусть войдет, — поднял от бумаг голову Георгий Константинович.
И почти тотчас же дверь решительно распахнулась, и в кабинет стремительно вошел генерал среднего роста, с широкими плечами, над которыми сияла гладко обритая массивная голова на короткой мощной шее, с широко поставленными серыми глазами, с твердым подбородком и узким ртом. Это был типичный русак южного типа, в котором за века тесного общения со степняками намешалось немало половецкой, татарской и всякой другой крови. Своим обликом и повадками он походил на популярного артиста: в лице и фигуре разлита некая приятность, на него хотелось смотреть, даже любоваться. Его лицо можно было бы назвать мужественным, если бы не едва пробивающаяся искательность в серых глазах под нависшими, будто выгоревшими под солнцем, бровями.
Жуков поднялся навстречу своему заместителю, протянул через стол руку, они обменялись крепкими рукопожатиями, и Георгий Константинович показал на стул.
Голиков сел, положил на стол папку. Заговорил:
— В этой папке, Георгий Константинович, собраны и проанализированы все операции танковых войск германской армии, начиная с сентября тридцать девятого года.
Жуков слушал молча, ждал. Он с Халхин-Гола относился к разведке с недоверием: та почти всегда давала ему приблизительные сведения о противнике и его намерениях, исходя не столько из достоверных данных, сколько из предполагаемых. И в гражданскую войну было то же самое. Не зря, видимо, Сталин в тридцать восьмом так основательно прошерстил разведку всех уровней, что от старых кадров мало что осталось. Да только навряд нынешние на много лучше прежних.
Голикова, однако, не смутил хмурый взгляд нового начальника Генерального штаба, и он продолжил, заранее снимая с себя ответственность и перекладывая ее на бывшего хозяина этого кабинета:
— Маршал Шапошников поручил мне создать специальную группу для сбора и анализа информации по этому вопросу. В этой папке результат работы группы.
— И что это нам дает? — проскрипел Жуков, не спуская холодных глаз со своего заместителя.
— Это нам дает знания о противнике, которые пригодятся в будущем.
— А что в этой папке может быть такого удивительного, чего мы не знаем? — усмехнулся Жуков, откидываясь на спинку кресла. — Ты что предлагаешь? Чтобы мы этот ваш труд размножили и стали по нему учить наших танковых командиров? Так, что ли?
— А почему бы нет, Георгий Константинович? Знать вероятного противника, его повадки, его, если хотите, принципы боя, никому не помешают. Во всяком случае, Борис Михайлович считал именно так.
Жуков нахмурился еще больше.
— А я думаю, что помешают! — произнес он с нажимом. — Нам незачем засорять мозги наших танкистов повадками, как ты выразился, вероятного противника. Надо врагу навязывать свои повадки и правила, свое видение боя. Только так, а не иначе мы сможем побеждать любого вероятного противника. Твоим людям, как я посмотрю, нечем себя занять. Подыщи им настоящую работу. Распустились вы тут… А мы должны знать не о повадках противника, а о его планах, намерениях, численности его войск, количестве тех же танков, самолетов и прочего. Вот чем должно заниматься твое ведомство. А эту папку передай начальнику бронетанковых войск. Мне читать эти бумаги некогда. — Помолчал, спросил: — У тебя все?
— Так точно, товарищ генерал армии! — произнес Голиков официальным тоном и поднялся, глядя на Жукова сверху вниз с некоторым даже сожалением. Он уже был наслышан о пренебрежительном отношении штабистов к недоучке Жукову и старался хотя бы взглядом или тоном голоса показать ему свое отношение. — Разрешите идти?
— Иди и не занимайся всякой хренотенью. Я еще выясню, чем вы там занимаетесь, — пообещал Жуков в спину генералу.
Лишь за полночь, когда иссякал поток людей из отделов, округов, а работники Генштаба, получив соответствующие приказы и указания, рассасывались по своим кабинетам, Жуков мог несколько расслабиться и заняться проблемами общего характера, вытекающими из тысяч частных и, на первый взгляд, малозначительных проблем. Так ведь на первый взгляд и маленький родничок, который можно вычерпать руками, ничто в сравнении с большой рекой. Но когда стоишь перед крупномасштабной картой и видишь, как синие нити тянутся со всех сторон, прорезая леса и луга, скажем, к той же Волге, и как от верховий наливается она и ширится синевой, сползая к Каспию, тогда понимаешь, как важны все те мелочи, из которых складывается жизнь армии и страны, и что мелочи вовсе не мелочи и отмахиваться от них преступно.
Георгий Константинович вспомнил Голикова с его папкой, вспомнил начальника отдела Генштаба по разработке новых уставов и наставлений, других таких же посетителей со всевозможными прожектами, и подумал, что этот бардак пора прекращать: пусть сначала идут к его заместителям, пусть те разбираются во всяких там теориях, а он потом посмотрит, что они навыдумывали. Иначе утонет в ворохах бумаг.
И тут же у Георгия Константиновича возникло подозрение, что его специально хотят завалить бумагами, в которых он не силен, чтобы показать, что он неуч и занимает этот пост не по праву. Он вспомнил лица своих заместителей и начальников отделов во время его представления сотрудникам Генштаба, вспомнил их изучающие глаза, иронические усмешки, заковыристые вопросы. Он тогда прямо им отрезал: его назначили сюда, чтобы он навел порядок, и он его наведет. Можете не сомневаться. А что касается теорий, то это вопрос особый, теориями тоже надо заниматься, но только после того, как их полезность подтвердит практика обучения войск. А уж в этом он как-нибудь разберется.
Дни шли за днями. Как-то невзначай выяснилось, что Молотов разрешил-таки германским «общественникам» разыскивать в приграничной полосе захоронения немецких солдат времен Первой мировой. Даже вблизи расквартирования воинских частей и в зоне укрепленных районов. Пошли сообщения о нарушениях немецкими самолетами воздушного пространства СССР, которых с каждым днем становилось все больше, а полеты совершались все наглее. Когда спросил у наркома обороны Тимошенко, какие меры принимаются против этого, тот лишь махнул рукой:
— Тут, брат, большая политика замешана. А мы кто? Мы — солдаты. Нам приказано — мы: «Есть!», налево кругом и… ать-два, левой! Так-то вот. Не бери в голову. У нас и своих забот хватает. Что до липовых общественников, так это дело Берии, пусть он и занимается. А самолеты велено сбивать или сажать на свои аэродромы. Но они, гады, слишком высоко летают. Наши истребители их не достают. И зенитки тоже. Не подумали в свое время о такой возможности. А теперь, как говорится: близко локоток, да не укусишь.
— Меня очень беспокоит положение на границе: немцы явно к чему-то готовятся, — глядя в глаза наркому немигающим пасмурным взглядом, заговорил Жуков скрипучим голосом. — Не опоздать бы нам с ответными мерами, Семен Константинович. Да и разведка сообщает, что война начнется в мае.
Тимошенко огладил широкой ладонью бритую голову, к которой пошли бы оселедец и вислые запорожские усы.
— Ты поменьше верь нашей разведке, Георгий. Она, как та курица, клюет все, что ей попадется на глаза: и зерно, и камешки, и всякую козявку. Гитлер не пойдет на войну на два фронта: история Первой мировой войны немцев чему-то да научила. А англичанам с американцами вот как нужна война между Германией и СССР, — и он энергично провел ладонью у себя под подбородком. — Тут они убивают сразу двух зайцев: и от себя угрозу отводят и руками немцев попытаются задушить, как они говорят, коммунистическую заразу. Сталин это все видит — все эти махинации, у него муха мимо не пролетит. Так что беспокоиться нечего: ничего у Гитлера не выйдет. Но и расслабляться мы не имеем права… — Помолчал, предложил: — Пойдем чайку попьем. У меня настоящий индийский — бодрит. — Пожаловался: — Устал я что-то. Столько дел — голова кругом. Уж скорее бы к какому-нибудь концу. Не люблю я этой говорильни и неопределенности. Драка так драка.
Но уже после второго стакана крепко заваренного чая решил оправдаться:
— Ты, Георгий, не обращай на мои слова внимания: это я так, ворчу, себя успокаиваю. Старею, наверное. А вот товарищ Сталин… Я его с Царицына помню: железный человек. Мы, бывало, шумим, кипятимся, а он только ходит да трубку покуривает, а когда все накричатся, он скажет два слова — и всем все ясно. Я, брат, так не могу.
Георгий Константинович понимающе кивнул головой, а про себя подумал, что Тимошенко разоткровенничался, а теперь боится, не сболтнет ли Жуков кому-нибудь про минутную слабость наркома обороны. Да и то сказать: Тимошенко тоже академий, как говаривал Чапаев в известном кинофильме, не кончал, поэтому дальше носа почти ничего не видит. Сталин — тот да, тот другое дело. Но что именно заключено в этом другом, Жуков ничего определенного сказать не мог. Разве лишь то, что каждому природой отмеряно своей мерой и выше себя не прыгнешь. В глубине души, однако, был уверен, что кто-кто, а он-то, Жуков, непременно прыгнет.
Глава 4
В конце марта Жуков наконец-то выбрал время для поездки на особо секретный полигон, чтобы посмотреть на некое новое оружие, о котором, как только был подписан приказ о назначении его начальником Генерального штаба РККА, будто между делом обмолвился Сталин.
Жуков и вообще, может быть, не собрался поехать, закрутившись с делами, но тут звонок секретаря Сталина Поскребышева, и вопрос: «Ездил ли? Нет? Надо съездить. И захватить с собой маршала Кулика». Ясно, что Поскребышев просто так звонить не станет.
Перед поездкой Жуков связался с Берией, чтобы тот отдал соответствующее распоряжение: полигон-то в его ведении, а также выделил сопровождающих. Потом позвонил Кулику: тот уже знал о поездке.