У Тимошенко и Жукова тела обдавало то жаром, то холодом, на лбу выступил пот, лица побелели — и от стыда, и от последствий, которые неминуемы после такого гнева Хозяина. Оба покорно ожидали своей участи, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами.
То ли выговорившись, то ли утомившись, затих и Сталин в своем кресле. Он сидел несколько боком, нахохлившись и прикрыв глаза. Маленький, обрюзгший, с темными мешками под глазами, отвисшими брылями. Лишь желваки играли на скулах да дергалось веко под нависшей бровью. В этом его оцепенении особенно бросалось в глаза, как он постарел за последнее время, какими неуверенными стали его движения, как быстро меняется его настроение. Но это был все тот же Хозяин, который еще недавно послал на плаху тысячи командиров Красной армии, обвинив их в предательстве и в измене Родине.
Через минуту-другую Сталин зашевелился, протянул руку к лежащей на хрустальной пепельнице трубке, сунул ее в рот, прикусил черенок зубами, долго возился со спичками, которые никак не зажигались или ломались в нетвердых пальцах, наконец раскурил трубку, глянул на стоящих неподвижно Тимошенко и Жукова, произнес сквозь зубы:
— Я отдал приказ арестовать Штерна, Рычагова и Смушкевича. Не удивлюсь, если узнаю, что за ними стоит некая «пятая колонна», давно мечтающая, чтобы обезглавить нашу партию и советское государство. Мерзавцы! — снова вспыхнул Сталин. — Суки недоделанные! Их мало расстрелять! Их надо резать по кускам! То они обстреливают самолет с дипломатами, то не замечают самолет с бомбами! А вы… вы еще смеете соваться ко мне со своими бредовыми прожектами! Недоумки! Кретины! — Вскинул обе руки, безвольно бросил их на зеленое сукно стола, затем, будто спохватившись, кулаком постучал себя по голове, и стук этот разнесся в тишине кабинета и упал на головы маршала и генерала армии оглушительным громом. — И с такими недоумками начинать войну с Германией! — вновь перешел на крик Сталин. — Да еще наносить упреждающий удар в ближайшие месяцы! Я зачем, по-вашему, говорил о новой доктрине выпускникам академий? Чтобы вы кинулись сочинять всякие дурацкие директивы? Вы хоть понимаете, чем доктрина отличается от директивы? Доктрина — это еще когда-то, а директива — это завтра, это приказ, побуждающий к немедленному действию. И я на встрече с выпускниками академий говорил так потому, чтобы командиры Красной армии, которые помнят, как мы обделались с финнами, не считали немецкую армию непобедимой! Чтобы они, в отличие от вас, не испытывали перед ней страха и не строили при этом воздушных замков. Я говорил так потому, чтобы Гитлер тоже задумался, стоит ли начинать войну против Советского Союза. А вы!.. Вы-ыии!.. Чтобы завтра же доложили мне о мерах по укреплению ПВО страны и реорганизации военно-воздушного флота…
Нет, он все-таки еще не выговорился. И это особенно понимал маршал Тимошенко, знающий Сталина давно и уже поднаторевший в кремлевских интригах. И точно, несколько раз пыхнув дымом, Сталин заговорил, но уже вполне спокойно:
— Ведь вот же они вами же подписанные акты проверки готовности Красной армии к войне, — произнес он, постучав пальцем по лежащим перед ним бумагам. — Сами же пишете, что индивидуальная подготовка красноармейца стоит на низком уровне, что красноармеец не готов к борьбе с танками противника, что он плохо стреляет, не может ориентироваться на местности не только ночью, но даже днем, что артиллеристы стреляют из рук вон плохо, взаимодействие родов войск даже в пределах одного воинского соединения не налажено. И хуже всего, что ваши командиры всех степеней — и вы в их числе! да, именно так! — не владеют основами ведения современного боя. А в одном из наших журналов было написано… несколько лет тому назад, если мне не изменяет память, что наши командиры лишены интеллигентности, что, следовательно, могут побеждать исключительно большой кровью. Я знаю, — продолжил Сталин, — что этой самой интеллигентности крестьянским детям взять неоткуда. Но научить их думать можно и нужно: не такие уж они дураки. А если все-таки они не умеют думать, то это означает, что их учат не тому и не так. Куда при этом смотрите вы, главные умники Красной армии? И как после всего вами же обнаруженного вы осмеливаетесь предлагать нам такие прожекты? Надо быть полными идиотами, чтобы направлять свои усилия в эту сторону, а не на исправление выявленных недостатков. А теперь… пшли вон! — прошипел Сталин и отвернулся к окну, брезгливо передернув плечами.
Тимошенко и Жуков, не произнеся ни слова в свое оправдание, повернулись кругом и вышли из кабинета.
В приемной, в уголке, сидел, скромно сложив на коленях руки, генерал Голиков, начальник разведуправления Красной армии. Нарком обороны и начальник Генштаба подумали почти одно и то же: «Голиков подчинен нам, а докладывает нам во вторую очередь. И неизвестно, что он докладывает Сталину, а что утаивает от нас».
Голиков, увидев выходящими из кабинета Сталина своих непосредственных начальников, встал и молча проводил их взглядом.
— О каком самолете с дипломатами он говорил? — спросил Жуков у Тимошенко, имея в виду Сталина, когда они подошли к ожидавшим их автомобилям.
— Да так, старая история, — отмахнулся было Тимошенко, но затем все-таки решил рассказать: — В августе тридцать девятого, понимаешь ли, летел в Москву на переговоры Риббентроп, а его где-то в районе Барановичей обстреляли наши зенитки. Слава богу, никто из пассажиров не пострадал, а то бы… Но самолет был как решето — весь в дырках. Хорошо стреляли, — с гордостью заявил Тимошенко. — А только немцы это дело замяли, не стали раздувать: им договор с нами был важнее. Я тогда, правда, в Киеве сидел, так что подробностей не знаю. Ты еще из Монголии не вернулся, Смушкевич отдыхал в Сочи, Штерн командовал Дальфронтом, Рычагов — Девятой воздушной армией в Ленинградском округе. Так что никто из них к этому инциденту, насколько мне известно, касательства не имел… Но дело не в них, а… как бы это тебе сказать… Дело в том, что на ПВО мы обращали слишком мало внимания. Считали, что есть дела поважней. Ну и наша обычная боязнь вышестоящего начальства. Прошлый раз обстреляли, а в этот раз испугались. Пуганая ворона куста боится…
Они стояли, поглядывая по сторонам, приходили в себя. Оба понимали, что дело не столько в ротозействе служб ПВО и даже боязни начальства, сколько в противоречивом отношении к нарушителям воздушного пространства страны со стороны ее политического руководства, вернее сказать — самого Сталина. И началось это с осени прошлого года, сбивая с толку тех, кто обязан следить за этим воздушным пространством и не позволять его нарушать. Сколько было случаев, когда командиров отдавали под суд не только за сбитый немецкий самолет, но даже за открытие по нему огня. Что же после этого спрашивать с какого-нибудь командира зенитной батареи, который лишь провожал глазами пролетающий мимо «юнкерс», ожидая приказа сверху? А когда приказ поступал, самолета не было ни слышно, ни видно.
Кстати, Ю-52 — не бомбовоз, а транспортник, и Сталин не мог этого не знать, но ни Тимошенко, ни Жуков не решились напомнить об этом Хозяину… Впрочем, мог быть и бомбовоз.
Что касается недостатков, так они всегда были, сколько тут не проверяй и не наказывай. И главная причина в том, что в армию идет малограмотный крестьянин и рабочий, которому все надо растолковывать на пальцах, уровень грамотности красноармейца за месяц-другой не поднимешь, командиров готовят по ускоренной программе, грамотными они становится лишь через несколько лет службы и полигонной практики. А для этой практики нужно иметь в достаточном количестве и патронов, и снарядов, и горючего для танков и самолетов, и много чего еще. Так все одно за другое цепляется, разорвать этот порочный круг невозможно, а время торопит, и армия растет день ото дня.
— Так что будем делать? — спросил Жуков, снизу вверх глядя в лицо более рослого Тимошенко.
— Работать, Георгий, — ответил Тимошенко, бросая окурок в урну. — Поехали ко мне, подумаем вместе. А своим выскочкам, Василевскому и Ватутину, дай взбучку, щоб вони, сук-кины диты, другий раз наперед батьки у пикло ни лизлы. Да не переборщи: штабисты они хорошие, а хороших штабистов беречь надо.
Глава 14
Выпроводив Тимошенко и Жукова, Сталин снова принялся ходить по кабинет: на ходу думалось легче. Он понимал, что и разнос, который он устроил Тимошенко с Жуковым, и арест трех генералов от авиации дела не поправят, но и оставлять такие вопиющие промахи в организации обороны страны он не имел права, потому что сегодня посмотри сквозь пальцы на что-то, да завтра, а послезавтра уже ничего исправить будет нельзя. Конечно, Рычагова, Смушкевича и Штерна будут судить не как врагов народа, предателей или троцкистов, а именно как военачальников, потерявших чувство ответственности перед партией и народом, потому что нельзя дуть в одну и ту же троцкистскую дуду до бесконечности. Но судить все равно надо, чтобы другим неповадно было. На их место придут другие, ничуть не хуже. А то и лучше. К тому же Рычагов, этот скороспелый генерал, давно досаждает товарищу Сталину своей несдержанностью и непониманием того сложнейшего положения, в котором находится страна в результате запаздывания в экономическом развитии, особенно — в организации и оснащении современным оружием своей армии. Ему дай сейчас такие самолеты, чтобы на них мог летать даже школьник, едва прослушавший курс лекций по авиации. Он, Рычагов, имел наглость заявить на недавно состоявшемся Высшем военном совете, что его летчики летают на гробах. Отсюда и рядовые летчики и даже курсанты, — вспомнил Сталин своего сына Василия, — смотрят на свои самолеты как на гробы. И это тогда, когда товарищ Сталин столько сил отдает именно становлению современной боевой авиации, проводя часы в беседах с конструкторами авиационной техники, с руководителями авиапромышленности и даже директорами авиазаводов, вникая во всякую мелочь. Зарвался Рычагов! Мальчишка! Да и остальные… Они, видишь ли, Герои, они, видишь ли, любимцы народа! Создали из них икону, вот они и молятся сами на себя. А современной армии нужны не иконы, а знающие командиры…