— Я целиком и полностью согласен с вами, товарищ Сталин! — с жаром воскликнул Киров, будто не заметив смены Сталиным официального обращения к нему на дружески-доверительное. — Я и сам частенько задумывался над этим вопросом и пришел к выводу, что если в том или ином народе существует некая тяга к самобытности, к сохранению своих лучших традиций, не противоречащих духу марксизма-ленинизма, не стоит гасить такую тягу, лучше направить ее в нужное для партии русло.
— Совершенно верно! — ткнул черенком трубки в сторону Кирова Сталин. — А вот некоторые через чур современные историки этого не понимают и пытаются истинную историю страны подменить неким суррогатом. Такое положение необходимо решительно исправить. Надо помочь старым русским историкам пересмотреть свои позиции и взглянуть на историю Великой России с классовой точки зрения, с точки зрения пролетариата…
— Полностью с вами согласен, товарищ Сталин, — подхватил Киров. — В законной борьбе с прошлым мы, что вполне естественно, не редко перехлестывали через край. Теперь, судя по всему, пришло время кое-какие перегибы начинать исправлять… Кстати, надо, как мне кажется, повнимательнее посмотреть на школьные и вузовские учебники по истории и географии, которые грешат ограниченностью и однобокостью изложения материала, — осторожничал Киров, в свое время приложивший руку к гонениям на историков старой школы, как и на всю Академию наук, квартировавшую в Ленинграде.
— В том числе повнимательнее посмотреть и на нашу застарелую любовь к администрированию, — подхватил Сталин, удовлетворенно кивнув головой, как бы еще раз прощая Кирову его прошлое. — Наш административный аппарат разросся до размеров непозволительных, он все более становится тормозом в нашем движении вперед. Как ты смотришь на эту проблему?
— Совершенно с вами согласен, товарищ Сталин, — остался на официальной позиции Киров, полагавший, что в таких серьезных делах он не имеет права переходить на приятельские рельсы. — Мы в Ленинграде все явственнее ощущаем глухое сопротивление как административного, так и партийного аппарата проведению в жизнь решений партии. Каждое такое решение приходится пробивать, проталкивать, преодолевая равнодушие чиновников всех рангов, их лень и безответственность, все большую склонность к бумажному творчеству. Наши попытки сократить советский административный и партийный аппараты наталкиваются на прямое сопротивление сокращаемых чиновников, не желающих расставаться с теплыми местечками и переходить на производство. И, между прочим, именно в партийных аппаратах наблюдается наибольшее сопротивление сокращению кадров.
— Я думаю, Мироныч, нам надо на ближайшем пленуме ЦК рассмотреть вопрос о преодолении бюрократизма в партийном и государственном строительстве. Нужны решительные меры. Партийные чистки практически ничего нам в этом смысле не дают: бюрократия быстро научается приспосабливаться к нашим половинчатым мерам…
— Совершенно верно, товарищ Сталин! Проблема давно назрела, и решать ее надо в общесоюзном масштабе.
— Целиком и полностью с тобой согласен, — дотронувшись рукой до рукава Кирова, с чувством произнес Сталин. Он был доволен разговором, доволен взаимопониманием, общей точкой зрения на проблему, которая особенно занимала его в последнее время. Помолчав немного, предложил: — Подумай, Мироныч, как нам лучше решить эту назревшую проблему. При этом решить самым радикальным образом.
— Я уже думал над этой проблемой, товарищ Сталин, — склонил голову Киров. — Мне кажется… нет, я уверен, что сокращаемых товарищей надо направлять на курсы, где они могли бы получить новые знания, новую специальность для дальнейшей работы и в то же время лучше использовать имеющийся у них опыт руководства массами.
— Что ж, в твоем предложении имеется рациональное зерно, — раздумчиво произнес Сталин. — Подумай, как это дело оформить организационно. Но так, чтобы не плодить новых чиновников. Боюсь, что это не решит проблемы в целом, — продолжил он с некоторым неудовольствием. — Тем более что многие представители так называемого «верхнего слоя революционеров» полагают, что они знают все, что учиться им нечему.
— Да-да, товарищ Сталин! — со сдерживаемым смехом в глазах подхватил Киров. — Таких, действительно, хватает.
— Вот-вот! О них-то я и веду речь! — оживился Сталин, кладя свою руку на плечо Кирову. — Я уверен, что мы найдем способ обуздать этих зазнавшихся товарищей, найдем способ разрушения бастионов, которые бюрократия возвела за последние годы. — И, улыбнувшись, предложил: — А теперь, я полагаю, нам надо хорошенько отдохнуть перед завтрашним заседанием Цэка. Надеюсь, что это заседание пройдет, как никогда, по-деловому. Нам предстоит решать конкретные вопросы народного хозяйства, без отвлечения на ненужные теоретические мудрствования. Нам нужно тщательнейшим образом еще раз рассмотреть планы индустриализации на вторую пятилетку. Мы не должны допускать уже выявленных ошибок. Особенно завышения плановых показателей. И тем самым не давать в руки врагов пропагандистского оружия против нас самих.
Глава 15
Только через два часа, когда в Доме Союзов и вокруг опустело, Сталин вышел через служебный ход, сел в автомобиль и поехал на дачу в Кунцево, которую велел построить сразу же после самоубийства своей жены: дача в Зубалово слишком напоминала ему об этой трагедии. Он даже поменял квартиру в Кремле, отдав свою Бухарину.
Москва спала. На улицах ни души. Даже дворников не видно. Шел снег, сухой, колючий. Его заряды с шорохом кидались на стекла и железные бока машины и уносились прочь, уступая место новым шуршащим полчищам. Продрогшие милиционеры в неуклюжих бараньих тулупах и больших валенках с галошами топтались на перекрестках, провожая глазами проносящиеся мимо на большой скорости автомобили.
Но в некоторых окнах горел свет. Этот свет вызывал тревогу: там, за горящими окнами, не спали. Почему? И способно ли ОГПУ проследить за всеми не спящими окнами? Ведь вот же Сырцов, бывший предсовнаркома РСФСР, сумел под самым носом сколотить целую организацию, направленную против политики партии в области коллективизации. И даже наметить новое правительство, в котором пост наркома обороны предназначался командарму Блюхеру. Сырцов сидит теперь в тюрьме, а Блюхер… А Блюхер пока на воле, командует Особой дальневосточной армией. И только потому, что за него горой встали все высшие военачальники. В том числе и Ворошилов. Тем более что не доказано, будто Блюхер действительно не знал о готовящемся заговоре или, более того, не принимал в нем участия. Как, впрочем, не доказано и обратное.
Вот, например, Бухарин… Что из того, что он когда-то ляпнул: обогащайтесь! С точки зрения русского языка тут нет ничего предосудительного: работайте, мол, становитесь богаче, для того и революцию делали, чтобы люди жили лучше. Но с точки зрения марксизма-ленинизма и политического момента — это явное поощрение частнособственнических инстинктов, которые еще крепко держатся в старшем поколении. Дать такой лозунг молодежи — вольно или невольно направить ее сознание в сторону контрреволюции, столыпинщины: Столыпин ведь тоже, став премьером после революции 1905 года, выдвинул такой же лозунг, вполне объяснимый в ту эпоху. Пройдет немного времени, колхозы встанут на ноги, и тогда этот же самый лозунг будет соответствовать политическому моменту…
Да, Бухарин — это… — он весь на виду, не то что другие. Но, к сожалению, весь в прошлом.
Сталин прикрыл усталые глаза и… увидел улыбающееся лицо Кирова.
"Умный, — подумал он о Кирове. — Молодой, энергичный, способный, преданный делу. Орджоникидзе от него в восторге. Именно такой политик — еще и потому, что русский, — должен стоять и стоит во главе Ленинградской парторганизации. Но именно в нем все недовольные видят человека, имеющего право заменить товарища Сталина на его посту — исключительно по тем же самым причинам: молодой, энергичный, русский. Возможно, Киров этого права за собой не чувствует. Но это сегодня. А завтра?.. Нет таких людей, которые, сделав своей профессией, образом жизни и мышления власть над людьми, отказались бы от еще большей власти. По существу, вся оппозиция возникла на этой почве, возникла еще в девятьсот третьем году, а теоретические разногласия — лишь повод и средство для достижения власти. С Кировым у товарища Сталина (Сталин всегда думал о себе в третьем лице) нет принципиальных разногласий, хотя он и выступил против жестких мер по отношению к Рютину… Но это сегодня нет принципиальных разногласий. А завтра? И где тот рубеж, когда это завтра станет сегодня?"
Вспомнилось, как Зиновьев с Каменевым предложили ему создать триумвират против Троцкого и на этой основе прекратить всякие партийные разногласия. Тогда Сталин пошел на этот союз, отдав инициативу Зиновьеву и Каменеву, понимая, что без них Троцкого не свалить. Но едва Троцкий был свален, как триумвират раскололся: теперь уже Зиновьев с Каменевым стали подкапываться под Сталина, пытаясь изолировать его от своих приверженцев. А как они шельмовали Бухарина, выпячивая и всячески раздувая его разногласия со Сталиным, и как ему пришлось Бухарина защищать от вчерашних друзей и от него самого… А тот так ничего и не понял. И никогда не понимал, что дело не только в идеях, но и в персоналиях, воплощающих в жизнь эти идеи. Зато Киров все понимает и поддерживает Сталина… Только ли во имя идеи? А если во имя каких-то своих, личных, интересов? Ежов… Ежов собирает материалы на Кирова. Что ж, на то он и партийный контроль за своими членами. Не исключено, что когда-нибудь эти материалы пригодятся. Интересно, есть ли у Ежова что-то о шашнях Кирова с бабами? Одно дело — физиологическая потребность, совсем другое — распущенность, вседозволенность, использование своего положения. А это уже подрыв авторитета власти. Надо будет напрямую поговорить с Миронычем на эту тему, — решил Сталин, вглядываясь в густое месиво снега, несущегося наискосок в свете автомобильных фар. Было в этом движении нечто символическое, отвечающ