— Заходи, Парамоныч, заходи. С агрономом тебя познакомлю. Теперь не старые времена — по науке крестьянствовать будем. Шутишь!
От калитки к завалинке проскрипели неровные шаги, и лишь когда секретарь партийной ячейки подошел вплотную, Скворцов разглядел одноногого инвалида на деревяшке и костылях.
Познакомились.
— Партейный? — сразу же поинтересовался Дугин у Скворцова и, получив отрицательный ответ, уверенно заявил:
— Ничего, в скорости будешь партейным. Партии грамотные люди ой как потребны. А то мы, старики, что? Два класса церковно-приходской, ерманская да гражданская — вот и вся образования. Немцы меня газом потравили, оттого голосом и головой маюсь, а от беляков ноги лишимшись. Еще какая война случится — без башки останусь — это так. — И хрипло, с придыханием, засмеялся, будто старый ворон закаркал.
Снова закурили городских папирос.
Разговор вел один Дугин:
— Сёнича бумагу в правлении получимши насчет семенного фонда. В трехдневный, стал быть, срок свезти все в эмтээсовские анбары. А у них крыша, что твое решето. Потравят зерно к ядрене-Фене! Вот надумал в область ехать, к самому секретарю. Это ж, я так по-партейному рассуждаю, чистое вредительство. Небось, опять троцкисты в области завелись, а гепеу ушами хлопает. Ты, Василич, повремени сдавать зерно-то. Вот вернусь из области, там и поглядим. — И пожаловался, задрав голову вверх: — Партейная прослойка у нас в колхозе маловата — вот беда. Один я чего могу? То-то и оно.
Выдержал многозначительную паузу, но Михаил Васильевич промолчал: не впервой Парамоныч намекает ему на его беспартийность.
— А люди, Василич, работать стали куда как хужей, — перешел Дугин на местные темы. — Потому строгости меньше стало — ты это учти, председатель. В ерманскую как было? Как офицера перестали с нашего брата-солдата спрашивать по всей строгости, так и пошло-поехало. Я это к примеру говорю, для общего понимания момента. Конечно, сознательность — дело наиважнейшее, а какую сознательность можно спросить с Тетеркиных? Особливо с ихней Ефросиньи? Ей пока не пригрозишь огепею, она с места не шелохнется. Раньше-то, при старых порядках, если мужик али баба взбаламутятся, так их на съезжую: посиди-тко в погребе с недельку на хлебе и воде, враз образумишься. А то еще портки спустят да высекут. Для поправки ума. А нонче? Вчерась коров почамши доить в восемь утра. Оне уж ревмя ревут. Это куды ж дале-то? Ты, Василич, зря народу не потакай, это я тебе по всей партейной правде говорю и справедливости. Народ — он строгости требует. А как же! Оно и в Красной армии поперва шалтай-болтай было, так что пришлось строгость применять, чтобы вразумить несознательную часть. Так-то вот.
Открылась дверь, вышла Полина Степановна, пригласила курцов в избу.
Дугин решительно отнекался, простился и зашкандылял к калитке. Возле нее остановился и еще раз предупредил:
— Так ты смотри, Василич: зерно на потраву эмтээсовским не давай. Так и скажи: секретарь поехал в область правды добиваться. Так им всем и говори, кто приступит к тебе с энтим делом.
Когда в переулке затихли разбродные шаги Дугина и перестали брехать растревоженные собаки, Михаил Васильевич пояснил:
— Принципиальный мужик, Евстрат-то Парамоныч. А только в область зря поедет: тут бы все и порешили. На месте. Да разве ж его удержишь! — Покачал в темноте головой, предложил: — Пойдем, Григорий, спать. Утро вечера, известное дело, мудренее.
На другой день Михаил Васильевич вместе с агрономом облазили все колхозные земли, сенник, скотный двор, где содержались четырнадцать обобществленных коров и одиннадцать лошадей, амбар с семенным зерном, сарай, в котором хранились плуги, бороны, косилки и прочий инвентарь, — почти ничего не утаил председатель колхоза "Путь Ильича" от молодого агронома, советовался с ним, поначалу для вида, из показного уважения, но вскоре, все больше поражаясь, что этот мальчишка не только много чего знает, но и рассуждает толково, советовался уже с живейшей заинтересованностью.
— Вот загвоздка, однако, что с коровами делать, — то ли спрашивал, то ли жаловался Михаил Васильевич своему спутнику, покидая скотный двор. — Еще летось прошлого года ЦК издал постановление, чтоб, значит, каждой колхозной семье иметь собственную корову. — И пояснил: — Мы когда в колхоз-то собирались, поначалу всех коров хотели в одну кучу. А куда? Коровник-то такой еще построить надо. Вот и порешимши: у кого две коровы или даже три, оставить одну, а излишки собрать в один, в колхозный то есть, коровник. Теперь получается, что, согласно постановлению, этих коров надо раздать обратно бескоровным. Дело, что и говорить, хорошее, важное с политической точки зрения. Мы так колхозникам и объяснимши: раз, мол, партия постановила, пусть оно так и будет. И что ж ты думаешь? — Михаил Васильевич даже остановился посреди улицы и уставился на Скворцова, сбив на затылок свой картуз. — Два соб-ра-ния провели! А? Ни в какую: бескоровные — за, коровные — против. Вот ведь как частная собственность народ держит — просто страсть. А как доить и ухаживать за общественными коровами — пущай бескоровные.
— А вы, Михал Василич, — несмело посоветовал Скворцов, — начните ремонт коровника. Его ж все равно ремонтировать надо: и полы там гнилые, и крыша худая. А двери! — того и гляди развалятся. По случаю ремонта и раздайте коров-то по своему усмотрению… Вроде как временно. А там… сами знаете…
Михаил Васильевич сдвинул картуз с затылка на глаза, из-под засаленного козырька озадаченно прищурился на молодого агронома: нет, этот парень все больше и больше ему нравился. Даром, что прыщеватый да нескладный.
Уже в председателевой избе, за поздним обедом, подвели итог всему виденному и говоренному и порешили, что с отправкой семенного зерна в эмтээсовский амбар следует повременить. Хотя бы до того времени, как амбар этот приведут в порядок, а там, глядишь, и время сева подойдет, не нужно будет возить семенное зерно туда-сюда.
Эту мысль сам же Скворцов и высказал, и без всяких там вокруг да около, чем тоже поразил Михаила Васильевича, привыкшего слова подбирать с осторожностью, с оглядкой.
Скворцову, между тем, очень понравилось, как поставлено дело в колхозе "Путь Ильича". Особенно та тщательность, с какой зерно очищено от сорняков, откалибровано и обработано против спорыньи и прочих хлебных болезней. И на каждом мешке прикреплена аккуратная дощечка, а на ней химическим карандашом написано, какой сорт, на каком поле и по скольку пудов на десятину высевать.
Выученик Тимирязевки, Скворцов был ярым сторонником научного подхода и аккуратности в использовании современной агротехники. С этой точки зрения председатель колхоза "Путь Ильича" был первым таким грамотным и культурным председателем, встреченным молодым агрономом на своем еще коротком профессиональном пути, и тем самым завоевал его искреннюю симпатию.
Глава 4
Не успели отобедать, на тебе — новые гости: сам секретарь спировского райкома ВКП/б/ товарищ Кочергин со своим заместителем по сельскому хозяйству, с директором Выдропужской МТС, начальником эмтээсовского политотдела и начальником районной ГПУ.
Михаил Васильевич как увидел их в окно, выбирающихся из саней, так и обомлел. Первое, что пришло на ум: Евстрата Дугина арестовали и теперь приехали за ним, за председателем колхоза. Но, не разглядев среди начальства ни одного милиционера (не само ж начальство арестовывать его будет), мысли о собственном аресте отставил в сторону, зато забеспокоился о том, удастся ли ему удержать зерно в собственном амбаре, как поведет себя новый агроном и какие понадобятся слова, чтобы убедить приезжих согласиться с его мнением.
Недопив чай, Михаил Васильевич выбрался из-за стола, набросил на плечи полушубок, нахлобучил на голову картуз и вышел встречать гостей. Вскинувшегося было вслед за ним Скворцова остановил движением руки:
— Ты, Григорий, у меня в гостях. Так что сиди, допивай чай, а гостей встречать — это уж мое, хозяйское, дело.
В сенях Михаил Васильевич троекратно перекрестился мелким торопливым крестом — так, на всякий случай — открыл дверь и вышел на крыльцо.
К частым наездам начальства и просто проверяющих Михаил Васильевич привык и ко всем начальникам, каких бы званий они ни были, относился одинаково: без заискивания, без видимого страха (чему быть, того не миновать), показывал только то, что просили, рассказывал о том, о чем спрашивали, попить-поесть приглашал, но если отнекивались, не настаивал, а соглашались, разносолами не баловал, в своей избе ночевать не оставлял по причине тесноты, а чаще всего направлял к Дугину, который имел большую пятистенку, а жил с женой да старухой-матерью. И не без умысла: Дугин, большой любитель поговорить о политике и доискаться до правды, мог уморить любого, даже самого терпеливого слушателя, так что в другой раз проверяющие старались все сделать до темноты и убраться восвояси.
Но такого наезда всей районной начальствующей верхушки Михаил Васильевич что-то не припомнит. Он неторопливо спустился с крыльца, подошел к калитке, открыл ее и вышел на улицу — невысокого росточка, широкий в кости, крепко стоящий на коротких ногах: такого с места столкнуть не так-то просто, а уронить на землю даже и не думай. Но для людей, выбравшихся из саней и разминавших отсиделые ноги, он был всего-навсего председателем маленького колхоза, который, хотя и числится в передовых, но требует за собой контроля и неусыпного руководства.
Еще до того, как собрать районное совещание по вопросу весеннего сева и концентрации семенных фондов при МТС, все партийные и хозяйственные руководители районного масштаба были вызваны в город, три года как носящий имя всесоюзного старосты товарища Калинина, где два дня заседали при калининском обкоме партии. Там им подробно, с цифрами в руках и фактами, доказали, что, хотя крестьянские хозяйства на восемьдесят и более процентов объединились в колхозы, ждать от этого объединения молочных рек и кисельных берегов нечего. Более того, может получиться — и получается кое-где на практике — совсем даже наоборот: количество посевных площадей снижается, урожаи падают, семенное зерно либо проедают, либо пропивают, то есть гонят из него самогонку; энтузиазма у новоиспеченных колхозников работать лучше, чем в единоличном хозяйстве, особо не замечается, следовательно, требуется всемерно усилить партийное руководство и партийный контроль сверху до самого низу. Особенно по части примазавшихся к колхозам контрреволюционных элементов, как то: бывших кулаков и подкулачников, попов, офицеров и прочих сомнительных элементов. Выявлять эти элементы и выводить их на чистую воду — задача не только ОГПУ, но и каждого коммуниста, тем более — руководящего.