Мария осторожно приняла букетик, сердито покосилась на Ивана, не зная, что говорить, что делать.
— Ну, мы пойдем, — смягчилась Зинаида, беря за рукав пальто Фроську, с неподдельным интересом рассматривающую парня маленькими жадными глазками, — а вы тут покалякайте пока. — И, отойдя на несколько шагов, кинула на ходу: — Мань, только ты не задерживайся: я пельмени счас готовить буду!
— Пойдем погуляем, — предложил Иван, уступая дорогу новой стайке работниц. — А то тут затолкают.
Мария затрясла головой.
— Нам сегодня убираться надо, потом стирка…
— А я сегодня свободен, а завтра не могу, — произнес Иван с сожалением. И пояснил: — У нас завтра генеральная репетиция физкультурного парада. С утра и до вечера. Не знаю, когда освобожусь. — Он торопился, почувствовав некоторую неуверенность в поведении Марии, сыпал и сыпал словами, стараясь, чтобы слова эти звучали как можно убедительнее, жалея, что не купил конфет. — Я выступаю сразу в трех номерах… То есть сперва в одном, потом мы обегаем площадь Урицкого, потом еще раз… Сперва я несу портрет товарища Молотова, потом участвую в пирамиде, потом мы переодеваемся и проходим с лыжами и флагами. Месяц уже репетируемся. Жаль, что ты не на трибуне, а то б увидела. Знаешь, как здорово! Но нас будут снимать в кино и показывать в выпуске "По стране Советов", так что еще посмотришь.
Иван выдохся и не знал, что еще сказать.
Мария глянула на него исподлобья, но с интересом; в голове мелькнуло: "А может, и правда: стерпится — слюбится?"
— Так это, — несмело предложил Иван, — Давай после демонстрации встретимся и отпразднуем… У меня и вино есть, и закуска. — И поспешно добавил: — Можешь и Зинаиду пригласить… если хочешь.
— До праздников еще дожить надо, — ответила Мария и подняла голову. — Я пойду, ладно?
— Иди, конечно, — легко согласился Иван. — А то пельмени остынут. — И впервые его угловатые черты лица помягчали и озарились улыбкой надежды.
Мария шла, спиной чувствуя взгляд Ивана. Поднимаясь по ступенькам крыльца, подумала: "А он ничего, глаза только какие-то… И губы… Совсем губ нету".
И впервые Василий показался ей далеким и невозможным в реальной жизни, не имеющим к ней никакого отношения. Как артист кино. А угрозы Ивана засадить Василия она никогда всерьез не принимала, потому что даже представить себе не могла, что такое может случиться, что вообще бывает, чтобы по желанию какого-то человека — хоть бы и по ее, Марииному, желанию, — кого-то можно упрятать в тюрьму.
Ну, погрозился Иван… А кто он такой? Просто работяга, как и сам Василий, как и она сама, как и тысячи других. Не начальник же. А в ГПУ — там ведь, должно быть, головастые люди сидят. Такие, как старший брат Михаил. Мало ли кто чем грозится сгоряча да из ревности. Что ж, за одно это и сажать? Даже подумать смешно.
"Он, Васька-то, правду Зинка говорит, небось, забыл, как меня и зовут, а я, дура…"
Но облегчения эти мысли Марии не принесли, наоборот, на душе стало как никогда тоскливо, будто шла она, шла туда, где ее ждут, а пришла к пустому месту.
Глава 12
Уже с семи утра у проходной завода "Светлана" гремит духовой оркестр из заводской самодеятельности, чуть поодаль заливаются гармоники, рявкают басами баяны, звенят, выделывая замысловатые коленца, балалайки, пробуют голоса певуньи.
Куда ни глянь, по всему Светлановскому проспекту толпится народ, парни уже под градусом, но самую малость, девчата в пестрых платьях, иные в строгих костюмах и шляпках, на лице вуалетки; на груди многих девчат комсомольские значки, значки ОСОВИАХИМа, "Ворошиловских стрелков", парашютистов и всякие другие. Парни в этом смысле тоже не отстают, но "Светлана" — завод женский, и парни в пестром разноцветье косынок, платьев, шарфиков, шляпок и беретов теряются, как теряются сухие ветки в буйной зелени цветущего сада.
Суетятся партийные организаторы, комсомольские вожаки, начальники и начальницы цехов, мастера, перекликая своих работников, сбивая их в кучи, потом — в колонны; из проходной тащат связки разноцветных флагов и транспарантов, искусственных цветов, портреты вождей, выкатывают тележки со всякими художествами на них, изображающими то работницу с "лампочкой Ильича", то счастливую молодую мать с ребенком, которая гордится тем, что родила сына, будущего воина Красной армии, защитника своей страны и социализма.
Вот парни из ремонтно-механического цеха выкатили огромные портреты товарищей Ленина и Сталина, обрамленные гирляндами искусственных цветов, и покатили их прямиком к перекрестку двух проспектов, откуда голова колонны и начнет свое движение к центру города трех революций.
Впереди портретов, как бы раздвигая неугомонную толпу, шествует дама лет сорока пяти, председатель заводского комитета профсоюза, женщина дородная, с грудью, похожей на поднос, украшенной огромным красным бантом.
Правофланговые, в основном пожилые женщины, хмурые и важные от сознания своей значительности и ответственности, повязывают на рукава красные повязки, неодобрительно поглядывают по сторонам на все еще хаотически движущуюся в разных направлениях массу людей.
Начальники и начальницы отдельных колонн с большими красными бантами на груди срывают голоса, созывая под свои значки народ, а народ кидается то в одну сторону, то в другую, со всех сторон то смех, то уже, как голуби над голубятней, взлетают песни и тут же опадают, точно спугнутые неразберихой, суетой и переполняющей людей радостью.
Наконец разобрались, построились, подняли над головами флаги, транспаранты, портреты; где-то далеко, в самом начале колонны, оркестр грянул "Интернационал", лица построжали, по колонне прошло колыхание, качнулись флаги, наполнились солнцем и свежим весенним ветром, заполоскались, захлопали.
Тут с треском порвался один из транспарантов, и длинное его полотнище заметалось над головами, путаясь в древках флагов и рамах портретов; вскинулись руки, ловя полотнище, к месту происшествия заспешили руководители колонны, транспарант поймали, скомкали, на его место растянули запасной, потому что должна быть симметрия и не должно быть пустот: дело-то политическое, а в нем каждая мелочь — не мелочь…
И вот — двинулись.
Мария с Зинаидой идут в середине колонны своего сборочного цеха, самого большого на заводе, выигравшего предмайское социалистическое соревнование среди других цехов, а потому возглавляющего всю светлановскую колонну.
На Зинаиде синяя юбка и такая же жакетка, белая блузка, на груди большой красный бант, на голове кокетливо пристроен синий же берет, а в светлых волосах, щедро обрамляющих гордую головку, красная роза. Зинаида беспечно улыбается, поглядывает по сторонам, ловя восхищенные взгляды мужчин, и делает вид, что эти взгляды ее совершенно не интересуют.
На Марии голубое платье с глухим воротником, скрепленным дешевой брошью, и синяя кофточка. Темные, почти черные волосы ее зачесаны набок, чуть прикрывая правую сторону лица и полностью открывая левую, берет тоже синий; маленький прямой носик, чуть вздернутые вверх губы, круглый подбородок и тонкая шея делают ее похожей на девочку-подростка, с испугом, недоверием и интересом разглядывающую мир черными глазками.
Ветер полощет и рвет из рук флаги, голые еще липы с едва набухшими почками неохотно помахивают своими кургузыми ветками; прохладно, девчонки жмутся друг к другу, звонкими голосами подхватывают любую песню, которые зарождаются то сзади, то спереди, и как эхо повторяются по всей колонне.
На подходе к Литейному мосту движение светлановской колонны застопорилось, а вскоре она и совсем встала, пропуская вперед колонны заводов "Арсенал", "Красный выборжец", имени Свердлова, Металлический и другие. Это были в основном мужские колонны, и парни, проходя мимо светлановцев, призывно машут руками и кричат что-то веселое, озорное, что, однако, трудно расслышать за медью многочисленных оркестров, за буйными перезвонами голосов и гармошек, за хлопками знамен и транспарантов.
Большой красный щит, изображающий не то колесо, не то гигантскую шестерню, а поверх надпись: "Ленинградский металлический завод", и Мария, как только прочитала эту надпись, так ноги сами понесли ее к ней, потому что там, под этой надписью, обязательно должен быть Васька Мануйлов, и она просто не могла не попытаться взглянуть на него, чтобы окончательно решить, как же ей жить дальше.
Впрочем, Мария так определенно вовсе и не думала: в ее маленькой головке редко появлялись какие-то законченные мысли, а чаще это были два-три едва связанных между собой слова, которые вырывались откуда-то изнутри, даже, может быть, и не из головы, но эти-то слова и вели ее куда-то, и подталкивали, и руководили ее поступками.
"Металлический завод" и Васька Мануйлов — эти четыре слова имели почти одинаковый в данных условиях смысл, все остальное было несущественно.
Ноги сами вынесли Марию к первому ряду своей колонны, впереди теперь была лишь жиденькая цепочка из директора завода, парторга и еще каких-то шишек, портреты Ленина-Сталина, флаги и оркестр, который перестал дудеть и греметь, а тоже таращился начищенной медью на проходящие колонны Выборгской стороны.
Мария во все глаза всматривалась в темные ряды демонстрантов, пытаясь разглядеть в них Василия Мануйлова, но колонны так густо были завешаны флагами и транспарантами, портретами и всякими непонятными вещами, изображающими изделия этих заводов, что людей выше пояса там почти не было видно — одни беспрерывно шевелящиеся брюки и башмаки.
В отчаянии Мария пробралась уже в оркестр, ей кто-то что-то сказал сердитое, но она не обратила внимания, выглядывая человека, от которого, быть может, зависела вся ее жизнь.
В это время где-то на мосту случилась заминка, колонны встали — и как раз напротив встала колонна Ленинградского металлического.
И тут Мария заметила знакомую сутуловатую фигуру мастера модельного цеха, с которым познакомилась на встрече нового года. Она уже не помнила, как его зовут, но ее охватило такое волнение, будто она увидела самого Ваську или вот-вот его увидит. Но Васьки видно не было. Тогда возникло желание подойти к мастеру и узнать, где Василий пропадает, почему его не видно.