Мария бы и кинулась туда, если бы не строгие распорядители колонн, не позволяющие никому выходить из строя и не пускающие в свои ряды посторонних, чтобы не случилось каких-нибудь провокаций, каковые случались в былые времена, когда в рабочие колонны затесывались звероподобные черносотенцы и даже переодетые полицейские шпики.
Между тем колонны сошлись так близко, что почти перемешались, а сзади напирали новые, и как-то само собой оказалось, что Мария очутилась в десяти шагах от знакомого мастера с красной повязкой на рукаве, облеченного определенными правами, то есть следящего за порядком, и, разумеется, ему могло не понравиться, что Мария этот порядок нарушает.
Но ведь где-то здесь должен же быть и Василий! Не может он не пойти на демонстрацию, когда на демонстрацию идет весь твой завод, твой цех, твои товарищи. Между тем, сколько Мария ни вглядывалась, обнаружить Мануйлова среди них не могла, и в душу ее закралась тревога, да такая, что хоть плачь.
Рядом неожиданно очутилась Зинаида, спросила:
— Ваську своего высматриваешь? — но спросила не обидно, сочувственно, может, даже с некоторой завистью: к ней, Зинаиде, такая безоглядная любовь еще не приходила, и вообще она была настоящей подругой, не то что некоторые.
Мария испуганно глянула на нее, но ничего не ответила. А Зинаида вдруг во весь голос крикнула, перекрывая грохот барабана и уханье огромной медной трубы оркестра металлистов:
— Евгений Семенович! — И еще раз, приложив ко рту ладони рупором: — Евге-ений Семе-енови-ич! Това-арищ Подгородски-ий!
Кто-то толкнул мастера в бок и обратил его внимание на девушку. Евгений Семенович обернулся, сердито глянул, узнал, расплылся в улыбке, приветственно помахал рукой. Уже полколонны с Металлического разглядывали Зинаиду, яркую, как весенний цветок, что-то говорили между собой, обсуждали, делали знаки.
И Зинаида пошла, крепко взяв Марию за руку. И никто не решился их остановить.
— Здравствуйте, — произнесла Зинаида певучим голосом, подходя к Евгению Семеновичу и протягивая ему ладошку. — С праздником вас, товарищ Подгородский! С праздником вас, товарищи!
— И вас, девушки! — понеслось со всех сторон.
Зинаида в ответ одарила колонну лучезарной улыбкой.
Кто-то крикнул:
— Семеныч, смотри: жена последние волосы повыдерает!
Радостный хохот прошел по колонне.
Зинаида лишь передернула плечами, а Мария в испуге прижалась к ее боку.
— А мы смотрим — знакомое лицо, — говорила Зинаида, расточая улыбки направо и налево. — Тут у вас есть еще двое наших знакомцев: Василий Мануйлов и Иван Кондоров. Как они, живы-здоровы?
— Кондоров? — переспросил Евгений Семенович. — Кондоров участвует в параде физкультурников. А Мануйлов… Мануйлов в больнице. Воспаление легких.
— Как… в больнице? — одними губами спросила Мария, чувствуя, что ноги у нее вдруг ослабели настолько, что вот-вот не выдержат тяжести тела.
— Так в какой он больнице-то? — деловито уточнила Зинаида.
— В больнице? Да в этой клинике, как ее? Рядом с госпиталем что… ну, что у Финляндского, — пожал плечами Евгений Семенович. — Мы только вчера об этом узнали. После праздников пошлем кого-нибудь от профсоюзного комитета.
— Виллие, подсказал кто-то.
— Вот-вот, там он и лежит. Здесь рядом.
— А вы что, девчата, только Мануйловым интересуетесь? — спросил разбитной парень в синей косоворотке. — У нас и другие женихи есть. Эвон сколько! — обвел он рукой колонну. — Все ребята — первый класс, хоть сейчас готовы в загс.
И снова здоровый, радостный хохот перекрыл медь оркестра.
В это время на мосту колонны пришли в движение, зашумели руководители, правофланговые, громче забухали барабаны, пронзительно запели трубы, Зинаида с Марией отступили в сторону и вернулись к своим, провожаемые веселыми пожеланиями и шутками.
Мария была задумчива, сама не своя. Еще вчера, даже всего лишь час назад ей казалось, что Василий уходит и почти ушел из ее жизни, а вот узнала, что он в больнице, может, страдает там один-одинешенек, может, даже умирает, и никто не подойдет к нему, не пожалеет, не поможет, не подаст попить, не поправит подушку…
И едва представила она его, беспомощного, всеми покинутого, на глазах выступили слезы, праздник померк, радости как не бывало. Всем существом рванулась она к нему: сейчас, немедленно оказаться рядом, помочь, вынянчить, поднять на ноги, как вынянчивала и поднимала когда-то детей. К нему, к нему, только к нему! — ни о чем больше она не могла думать, ни идти куда-то, ни петь, ни радоваться.
Зинаида, глядя на свою подругу, видя, как побелело и осунулось ее лицо, как заблестели глаза, переполняемые слезами, обо всем догадалась и, как человек более решительный, подхватила Марию под руку и потащила вон из колонны.
На них налетел какой-то тип с повязкой:
— Куда, красавицы?
— Ой, дяденька, живот схватило у подруги, мы только вот тут куда-нибудь, — запричитала Зинаида, прижимая к себе Марию.
— Да куда ж вы тут пойдете? — распорядитель в растерянности огляделся. — Тут и деваться-то некуда.
— Да мы найдем, найдем, вы не беспокойтесь! — заверила его Зинаида, выталкивая Марию из рядов на тротуар.
Распорядитель пожал плечами, махнул рукой и потрусил к отведенному ему месту.
Трамваи не ходили.
По всему пути следования колонн неподвижным частоколом торчали милиционеры в белом, в высоких белых же шлемах с большими синими звездами, и красноармейцы — в зеленых, с красными звездами; следили за порядком. Сияли на солнце ярко начищенные латунные пуговицы, ременные пряжки и кирзовые сапоги.
Девушкам пришлось пробираться переулками, петлять и плутать, расспрашивать старушек во дворах, прежде чем они выбрались к Военно-медицинской академии, и вдоль ограды, все время натыкаясь на большие и маленькие колонны, спешащие к центру, выбрались наконец к клинике Виллие.
Глава 13
Дежурный по отделению врач, пожилая усталая женщина, выслушав девушек, — а говорила только Зинаида, — спросила, кем им доводится больной, и Зинаида, ткнув пальцем в Марию, решительно произнесла, будто приговорила: — Она его невеста. А я просто подруга.
Усталые глаза женщины потеплели и в то же время подернулись печалью: — Ничем, милые мои, не могу вас порадовать. У парня двустороннее крупозное воспаление легких на фоне нервного срыва. Делаем, что можем… Впрочем, присутствие невесты, возможно, окажет на него благотворное влияние. Если, разумеется, ваши отношения не стали причиной…
— Нет, нет, что вы! — в страхе, что ее не пустят к Василию, воскликнула Мария, и смотрела на докторшу широко распахнутыми, но ничего не видящими из-за слез глазами. — Я буду за ним ухаживать.
— Ну, хорошо, — согласилась докторша. — Одевайте халаты, пойдемте.
Они шли по длинному коридору мимо столиков, за которыми сидели дежурные медсестры, мимо прогуливающихся больных в серых халатах, повернули раз, другой, в самом конце коридора остановились возле двери, и Мария, вдруг представив умирающего Василия, почувствовала головокружение и тихо стала опускаться на пол, цепляясь ослабевшими руками за Зинаиду.
Зинаида подхватила ее, подбежала сестра, вдвоем они довели Марию до кушетки, уложили…
Что-то сердитое, как казалось Марии, говорила докторша, запахло нашатырным спиртом, защипало глаза, в носу, Мария глубоко вздохнула и попробовала сесть, но ей не позволили.
— Что же это ты, девонька моя? — хлопотала над ней докторша. — Эдак и тебя самою придется госпитализировать… Где же тебе ухаживать за больным-то…
— Я умею, — защищалась Мария слабым голосом, уверенная, что обязана убедить докторшу, иначе для нее, для Марии, все пропало и сама жизнь — тоже. Она вдруг поняла окончательно, что без Василия жить не сможет, что никакой Кондоров его не заменит, что она лучше умрет в этой больнице вместе с Василием, чем вот так вот и… и…
— Я больше так не буду, — прошептала Мария, будто провинившийся ребенок, в то время как докторша то щупала ей пульс, то прикладывала к груди стетоскоп.
— Ну, ладно, — заключила докторша, сунув трубку стетоскопа в карман халата. — Сердечко у тебя как будто в порядке, маленький обморок — это с нами, бабами, случается. Защитная реакция, как считает академик Павлов… Тебя как зовут-то?.. Маня?.. Так вот, Манечка, ты все-таки полежи минут пять, а я пока посмотрю на твоего суженого.
И докторша вместе с молоденькой медсестрой вошла в палату, дверь за ними тихо закрылась, и стало слышно, как тикают на стене над сестринским столом часы-ходики с кукушкой.
— Ну, Манька, ты вообще, — неодобрительно покачала головой Зинаида. — Шли, шли и пришли: нате вам! Ты уж держись: мало ли что! А то он сам больной, да ты еще в обмороки будешь шлепаться… Прямо как в кино.
Мария села и вздохнула: порыв у нее прошел, она чувствовала себя усталой, опустошенной, даже какой-то очень уж старой. От уверенности, которая гнала ее сюда, не осталось и следа. Ей даже расхотелось идти в палату и видеть Ваську: вдруг он так глянет на нее, так глянет, что хоть в омут. Да и что, собственно говоря, она в нем нашла? Парень как парень, таких тысячи.
Открылась дверь палаты, вышла сестра, прошла к своему месту, извлекла из белого шкафчика две марлевых повязки и закрыла ими Зинаиде и Марии рот и нос, после чего внимательно посмотрела на Марию и спросила:
— Ну, как самочувствие?
— Нормально, — тихо ответила Мария.
— Тогда пойдем. Но учти: он в забытьи. Но все равно: вы потише, поаккуратнее, — строго велела она, подвела их к двери палаты, отворила, посторонилась, пропуская девушек вперед.
Палата была большой, на шесть коек, и Мария в растерянности остановилась в дверях, не зная, к какой койке идти. И Зинаида тоже оглядывалась, не находя Василия, пока сестра не указала им на койку у окна в правом углу. На этой койке, к которой Мария подошла с замирающим сердцем, лежал человек, на Ваську Мануйлова совсем не похожий. Только приблизившись вплотную, она разглядела знакомый нос с небольшой горбинкой, широкий лоб, прямой рот и крутой подбородок, темные густые волосы и густые брови вразлет.