разных заводах, подведомственных будущему НКВД, а собрать опытную партию где-нибудь на базе под Москвой. Там же и опробовать. Только после этого доложить Сталину. И показать в действии, если тот захочет посмотреть. Скорее всего, захочет: Сталин очень любит смотреть всякие технические новинки в действии. Эта должна произвести на него громадное впечатление.
На мгновение Генрих Григорьевич почувствовал зависть: такая простая и целесообразная идея могла бы придти в голову и ему самому… Впрочем, каждому свое. Она не могла придти ему в голову уже потому, что он ни черта не смыслит в машинах. Да и грубо это, не интеллигентно. Яды — в них куда больше романтики, история их — это, смело можно сказать, история человечества.
Генрих Григорьевич вернулся в кабинет, уже одетый в кожаное полупальто и темную шляпу, вышел из здания, сел в машину, в ту же секунду ощутив запах бензина и выхлопных газов. Он вспомнил фургон с герметическим кузовом и решил, что это форменное безобразие — возить ответственных работников на таких машинах, в салон которых попадают вредные газы, что надо у начальника АХО наркомата потребовать эти недостатки устранить немедленно.
Тут же в голову пришло, почти автоматически: а можно пришить начальнику АХО дело о вредительстве с целью покушения на жизнь и здоровье вождей советского государства. Сюда же подключить начальника кремлевского спецгаража и еще некоторых людишек. Вот, мол, товарищ Сталин, под самым вашим носом… А товарищ Менжинский… Зато товарищ Ягода, едва став наркомом…
Мысль эта Генриху Григорьевичу понравилась, и он решил ею воспользоваться в ближайшие же дни: Сталин в последнее время особенно боится покушений со стороны оппозиции на свою жизнь и жизнь некоторых своих соратников, и боится, надо сказать, не без оснований: всего лишь два года назад только случай спас его от выстрела в упор террориста из бывших белогвардейцев, члена так называемого РОВСа, когда товарищ Сталин, имея возле себя всего одного охранника, прогуливался по улицам Москвы. Слава богу… то есть в том смысле, что террорист не успел выстрелить, как его скрутили. Повезло. К тому же неожиданная смерть товарища Сталина могла привести к власти того же Тухачевского, к евреям явно не расположенного. Другое дело, когда такое событие заранее подготавливается определенными кругами, которые и берут власть в свои руки. Опять же, после этого случая решением Политбюро была усилена охрана как товарища Сталина, так и его соратников, и эта обязанность возложена на товарища Ягоду. И он мог с полным правом относить себя к немногочисленной когорте этих самых соратников. Только о собственной безопасности ему печься приходится самому. Так это даже лучше, потому что надежнее.
— На Никитскую, — велел Ягода водителю, откинувшись на спинку сидения.
Глава 4
В бывшей усадьбе Саввы Морозова на Никитской улице Ягоду встретил секретарь Горького Крючков. Загородив своим плотным телом путь в кабинет писателя, сообщил, что Алексей Максимович занят встречей с французским писателем Ромен Ролланом, что Макс с семьей в данное время находится в Горках, что, если товарищ второго ранга по срочному делу, он тотчас же доложит Алексею Максимовичу…
— Как то есть в Горках? — изумился Генрих Григорьевич. — Он же уехал в Ленинград!
— Да, собирался, — равнодушно докладывал Крючков. — Однако выяснилось, что Киров сам едет в Москву для встречи с товарищем Сталиным. Сами понимаете, что посылать Макса в Питер не имело смысла.
— А что Алексей Максимович — надолго он с этим Роменом?
— Не могу знать. Велел никого к нему не пускать, — с равнодушием, сквозь которое проскальзывало злорадное удовольствие, стоял на своем Крючков.
— Хорошо. Мне не к спеху. Я сейчас по делам, а как только закончу, вернусь. Надеюсь, Алексей Максимович к тому времени…
— Да, конечно, товарищ комиссар второго ранга…
Ягода вышел, высоко вскинув голову, жалея, что потратил столько времени на бесполезную болтовню с этим Крючковым, имея возможность позвонить Горькому по прямому проводу. Ничего, придет время, он покажет этому ПеПеКрю, кто и в каком тоне имеет право разговаривать с товарищем Ягодой.
Шофер гнал машину так, точно от нескольких минут, которые он вырвет у времени для своего начальника, зависела и его жизнь. Мимо мелькали дома, деревья, кусты, зеленеющие едва распустившейся листвой. Потом только деревья и кусты. Вдали, освещенный закатным солнцем, сверкал реконструированный дворец, пожалованный Сталиным Горькому и его семье.
По мосту переехали через Москву-реку.
В воротах усадьбы их встретил начальник охраны. Доложил: Горького здесь нет, в доме находятся лишь сноха товарища Горького с мужем и детьми, все уже отужинали, прислуга отдыхает по причине позднего времени, Максим Алексеевич занедужили, дежурная медсестра дала ему таблеток; никаких других происшествий не случилось.
Генрих Григорьевич, в сопровождении своего начальника личной охраны, несущего корзину с цветами и всякими лакомствами, вошел в дом.
В прихожей их встретила жена Макса. Стройная, сияющая, кокетливая, при виде ее у товарища Ягоды сердце забилось сумасшедшими толчками, лицо расцвело добродушными морщинами.
— Какими судьбами? — воскликнула она, подавая руку для поцелуя.
— Исключительно для того, чтобы поздравить вас, дорогая Надежда Алексеевна, с вашими именинами, — произнес Ягода, приложившись к руке Тимоши и вручив ей пышный букет из чайных роз.
— Разве сегодня мот именины? — удивилась она, осторожно прижимая цветы к своей груди.
— Это не имеет ни малейшего значения! — воскликнул Генрих Григорьевич. — Лично для меня каждый день, когда я вас вижу, праздник. Тем более в такой день, когда все зеленеет и цветет, возрождаясь к новой жизни.
— О! Да вы, Генрих Григорьевич, прямо таки поэт! Вот уж не ожидала.
— А как поживает ваш супруг? — перевел разговор в другое русло Ягода. — Надеюсь, с ним все в порядке?
— Если не иметь в виду его пристрастие к крепким напиткам, — пожала плечами Тимоша с выражением полнейшей безнадежности. — Хотя бы вы, товарищ Ягода, повлияли на него в правильном направлении. Приказали бы ему, что ли. Поставили по стойке смирно. Или как там у вас это делается? Все-таки он ваш сослуживец. А то я и мужа своего почти не вижу: он или пьян и спит, или, когда трезв, носится по Москве на своем «форде».
— Непременно повлияю. Посажу на гауптвахту. Дней этак на десять. И ничего кроме молока. И каждый день буду лично докладывать вам, прелестная Надежда Алексеевна, о его самочувствии… Как вы на это смотрите?
— Да, господи! Хоть на месяц! — воскликнула Тимоша, всплеснув руками. И тут же спохватилась: — Так что ж мы здесь стоим! Пойдемте в гостиную.
— За вами, голубушка, — хоть на край света! — воскликнул Генрих Григорьевич, подхватил корзину и последовал за хозяйкой, дав знак своему охраннику оставаться в прихожей.
Наконец-то он останется один на один со своей зазнобой.
Но не тут-то было.
Едва они уселись на диван, соблюдая между собой некоторую дистанцию, как дверь в гостиную отворилась и в ее рамке возникла фигура Макса, плешивого, с опухшим лицом, в расстегнутой рубашке, раскачивающегося из стороны в сторону, словно сопротивляясь сильному ветру.
— Ба! — воскликнул он. — Никак Генрих Григорьевич? Вот так встреча! Прошу, товарищ комиссар, извинить меня за внешний вид. Собирался в Питер… пардон! — в Ленинград… Не пустили! Хах-хи-хи! Вот и… как видите… А это моя жена… По прозванию Тимоша. Ох и, скажу я вам по секрету… как его? — вертихвостка! Уж такая верти…
— Макс! — вскочила Надежда Алексеевна. — Как тебе не стыдно! Ты посмотри на себя! На кого ты похож… К нам пожаловали товарищ Ягода… Твой, между прочим, начальник, а ты, как… как… Я бы тебе сказала, на кого ты похож, если бы не Генрих Григорьевич. Стыдно за тебя! Вот!
— А ты скажи! Скажи, счастье мое! Мне очень даже интересно знать — на кого именно. Просто сгораю от любопытства… Небось тэт-а-тэт с товарищами, которые липнут к тебе как пчелы… нет, как мухи на мед, ты достаточно откровенна, чтобы… чтобы позволять им всякие вольности.
И Макс, оттолкнувшись от притолоки, шагнул в гостиницу. Его повело, и он чуть ни упал, налетев на стул, стоящий у стены.
Генрих Григорьевич поднялся, повернулся к Тимоше, произнес официальным тоном:
— Хотел поговорить с вашим мужем, уважаемая Надежда Алексеевна. Да, видно, не судьба. Винить его не могу: все-таки он у себя дома, а не на службе. Извините за беспокойство. Как-нибудь в другой раз.
Кивнул головой, повернулся и вышел, не взглянув на Макса, подрыгивая ягодицами, плотно обтянутыми коверкотовыми бриджами, поскрипывая высокими сапогами.
Глава 5
В кабинете Горького, созданного для приватных разговоров, сидели двое: хозяин и его гость, известный французский писатель Ромен Роллан. Он немного знал русский язык от давней своей любовницы Марии Закревской, которая то появлялась во Франции, то исчезала, так что познание русского языка каждый раз начиналось сначала. На этот раз она приехала к Роллану с огромным чемоданом, в котором находилась наиболее важная часть горьковского архива — важная не столько для самого Горького, сколько для его корреспондентов. Переводчица, обязанная присутствовать при разговоре двух старых друзей, молодая сотрудница ОГПУ, захмелев от галантности двух знаменитых мужчин и крымского вина, спала в соседней комнате, укрытая пледом.
Разговаривать друзьям никто не мешал.
Горький и Роллан сидели за столом, на котором стоял, поскуливая и посвистывая, роскошный тульский самовар; в хрустальной вазе красиво разложены апельсины, лимоны, виноград, груши, яблоки, будто только что сорванные с дерева; в тарелке — домашние пирожки и румяные булочки, испеченные заботливой Липой. Рядом антикварные чашки с блюдцами, пузатые бокалы из богемского стекла, бутылка густого крымского вина, только что открытая, — не первая и, видать, не последняя. Вино развязало языки двух старых друзей, каждому хотелось высказаться о своем, наболевшем.