л. Именно с уверенностью в свое везение и счастье, будучи в двадцатом году командующим Западным фронтом против белополяков, бросился Тухачевский, очертя голову, со всеми своими силами на Варшаву, не заботясь об отставших тылах, нехватке боеприпасов, продовольствия, несмотря на усталость войск и оголенные фланги, надеясь, что подымется польский пролетариат, как о том твердили Ленин и Троцкий, и ударит навстречу Красной армии-освободительнице, в тыл белой армии Пилсудского.
Увы, польский пролетариат — вопреки марксистской теории и уверениям товарища Ленина, который ежедневными телеграммами гнал Тухачевского на Варшаву, — не поднялся, не восстал. Хотя, конечно, Польша — крестьянская страна, и пролетариата там — кот наплакал. Но ведь в семнадцатом году и в России было то же самое. Увы, история не повторяется. А командарм Тухачевский старался с историей не спорить, как не спорил он и с теми приказами, которые ему отдавались. В конце концов, он солдат, а солдат должен выполнять приказы. Хорошо было Сталину ослушиваться Ленина и конфликтовать с предреввоенсовета Львом Троцким: Сталин — революционер, свой человек среди советской верхушки. А кто такой Тухачевский? Один из многих военспецов. Его карьера целиком и полностью зависела от послушания Ленину и Троцкому. Ему приказали наступать на Варшаву — он и наступал; приказали расстреливать и травить газами восставших против советской власти тамбовских и воронежских крестьян — он расстреливал и травил; приказали штурмом взять мятежный Кронштадт, он повел на штурм отборные полки Красной армии и Кронштадт взял. Если бы ему приказали наступать на Берлин, он пошел бы и на Берлин. Хоть к черту на кулички! И не важно, кто им командует: русские царские генералы или большевики-евреи. Важно, чтобы они помогали ему подниматься все выше и выше по ступеням славы. И, разумеется, власти. Потому что нет в мире ничего более привлекательнее, чем власть и слава. А в том, что он, Михаил Тухачевский, хочет власти и славы, нет ничего зазорного. Как и в том, что он любит женщин, а женщины любят его.
Глава 16
После кофе заперлись в рабочем кабинете, уставленном книжными шкафами. Говорил в основном Иона Эммануилович Якир, член РВС республики, командующий Белорусским военным округом. Командарм Уборевич, командующий Киевским военным округом, лишь время от времени кивал крупной головой, внимательно поглядывая на Тухачевского.
— Первое, что мы хотим тебе сообщить, Михаил, — начал Якир, поблескивая черными глазами, — так это то, что к Агранову вновь поступило донесение… по-видимому, из Германии… будто бы ты являешься агентом германской разведки и даже напрямую связан с германским генштабом. Донесению пока не дан ход. Ты помнишь, что первые подобные донесения — еще при Менжинском — Сталин отверг как провокационные. Но никто не знает, как он отнесется к последующим, как никто не может гарантировать и того, что донесения эти одновременно не поступают самому Сталину.
— От кого идут донесения? Откуда вы знаете о них? — быстро спросил Тухачевский, вскинув голову.
— От кого поступают, мы не знаем, — пожал плечами Якир. — Да и какое это имеет значение? Никакого. Важен сам факт. А информацию я получил от верного человека, работающего с Аграновым.
— Что вы предлагаете?
— Дело в том, Михаил, — снова заговорил Якир, — что донесения идут оттуда не только на тебя. Все мы, кто стоит в оппозиции к наркому Ворошилову, поставлены под удар. Одному богу или черту известно, когда этот удар на нас обрушится. Можно, конечно, сидеть и делать вид, что ничего не происходит, можно ожидать, что все образуется само собой. Но чего мы в таком случае дождемся? Петли на собственную шею?
— А вы не преувеличиваете опасность? Сегодня на дворе, насколько мне известно, тридцать четвертый, а не, скажем, тридцать второй год, когда можно было без суда и следствия… К тому же Сталин не настолько глуп, чтобы не понимать, что армия — единственная опора партии и советской власти на данном этапе. Единственно верная опора, — уточнил Тухачевский. — Тем более что армия — это, прежде всего, мы с вами.
— Вот именно. Но это лишь в том случае, если Сталин уверен в нашей к нему лояльности, — вставил Уборевич. — А если не уверен? Тогда нас можно заменить на других. Замена всегда найдется. К тому же все чаще раздаются голоса, утверждающие, что времена революционного разрушения основ миновали, почва расчищена, пора строить, а мы, старики, будто бы слишком закоснели в своем псевдореволюционном взгляде на действительность, следовательно, свое дело, мол, сделали, пора уступить место молодым.
— Я себя стариком не считаю, — усмехнулся Тухачевский. — Да и не видно, кем бы нас можно было заменить в ближайшие десять лет. А если и надо кого заменять, так это бездаря Ворошилова, который вольно или невольно тормозит реформирование армии, становление ее на современные технические рельсы. Единственное, чего я не могу понять — это почему Сталин так цепляется за Ворошилова. Одной собачьей преданностью Клима генсеку объяснить этот феномен невозможно. Но я склонен думать, что мне рано или поздно удастся убедить Сталина заменить Ворошилова на посту наркома обороны человеком, более способным и грамотным.
— Ты всегда был оптимистом, — то ли упрекнул Тухачевского, то ли позавидовал ему Якир. — Это хорошая черта, но нотка пессимизма не мешает ни в каком деле.
— Здорового пессимизма, — поправил его Тухачевский. — Что касается оптимизма, то он проистекает из последних моих встреч со Сталиным. Как замнаркому по вооружению Красной армии, мне приходится докладывать генсеку о планах и ходе создания новых видов оружия, и я почти всегда встречаю с его стороны благожелательное внимание. Кстати, в понедельник у меня очередная встреча со Сталиным.
— Вот именно, что почти всегда, — съязвил Якир. — Однако последнее слово остается за Ворошиловым и тупицами вроде Голика и Кулика, которые вокруг него ошиваются.
— Так, первую новость вы мне сообщили. Какова вторая? — решил Тухачевский не обсуждать далее эту тему.
— Вторая… — Якир пожевал губами, переглянулся с Уборевичем, посмотрел на Тухачевского, помедлил, будто все еще сомневался, посвящать ли этого баловня судьбы в их с Уборевичем тайну, затем вытащил из лежащей на коленях командирской кожаной сумки невзрачную папку, протянул ее Тухачевскому. — Эти бумаги прочитай сегодня же и сразу уничтожь. Это "Обращение ко всем членам ВКП/б/" некоей группы московских коммунистов, которую возглавлял в свое время кандидат в члены ЦК и член МГК партии Мартемьян Рютин. Ты его должен помнить.
Тухачевский кивнул головой.
— Так вот, — продолжил Якир. — Суть обращения, так сказать, в трех словах выглядит следующим образом: Сталин узурпировал власть, устранил партию от власти, предал дело революции, предал марксизм-ленинизм, хотя и прикрывается его флагом, предал мировую революцию и пролетарский интернационализм. Он на деле воссоздает Российскую империю и себя видит в качестве диктатора или императора — дело, сам понимаешь, не в названии. Далее Рютин и его соратники, — а их на свободе осталось еще немало, — предлагают отстранить Сталина от власти и, если потребуется, устранить его физически… Рютин в тюрьме, но дело его, как говорится, живет и продолжается. Нам, военным, надо наконец определиться, на чьей мы стороне. Да и события предыдущих лет говорят об известной закономерности и сугубой направленности в действиях Сталина: он устраняет ленинскую гвардию, самых преданных марксизму-ленинизму ее сынов, чтобы они не мешали укреплению его диктатуры…
Иона Эммануилович замолчал, потянулся к кувшину с квасом, налил глиняную кружку, жадно стал пить. Было заметно, что, хотя говорил он сдержанно, внутри у него все клокотало от переполняющего его негодования. Он то и дело облизывал языком свои полные губы, проводил ладонью по лицу, будто освобождаясь от налипшей на него паутины.
Тухачевский давно не видел Якира таким взволнованным. "Видать, — подумал он, — произошло нечто из ряда вон выходящее, если они так переполошились. — При этом Тухачевский по привычке думал о них отстраненно, не называя этих людей определенным именем, даже тогда, когда непосредственно имел с ними дело, будто опасался, что ненароком ляпнет что-то не то. — А Уборевич, смотри-ка, спокоен, точно все это его не касается, — продолжал он оценивать поведение незваных гостей. — Судя по всему, они просто вовлекли его в одну из своих группировок, которые то возникают, то рассыпаются, не поделив шкуру еще не убитого медведя. И я им, скорее всего, тоже понадобился для усиления интриги…"
Тухачевский не успел додумать своих мыслей: Якир, допив квас, продолжил свои рассуждения:
— Так вот, я и говорю: Сталин отстранил от власти Троцкого, лично которому принадлежит честь создания Красной армии. Нельзя забывать, что именно Лев Борисович опекал и растил ее командный состав, в частности, нас с вами, что именно он внес решающий вклад в победу Красной армии в гражданской войне. Затем Сталин избавился от Зиновьева с Каменевым, которые являлись ближайшими соратниками Ленина. Он избавился и от многих других выдающихся революционеров. Он, наконец, сверг Бухарина. Завтра он может добраться и до нас. С этой точки зрения донесения из Германии льют воду на его мельницу, а никак не на нашу. И вообще все это попахивает провокацией. Но лично я безропотно подставлять свою голову под топор палача не согласен, — жестко закончил Якир.
— И что ты предлагаешь? — Тухачевский смотрел на Якира широко распахнутыми выпуклыми глазами и, казалось, что он уже решился и решился совсем не на то, на что рассчитывали Якир с Уборевичем.
— Я предлагаю тебе подумать, а потом встретиться еще раз и обсудить положение детально. Но не в Москве: и там и здесь слишком много любопытных ушей и глаз…
— А где же? — спросил Тухачевский, не спуская глаз с Якира.
— Скажем, в Киеве или в Минске, — ответил тот, не промедлив ни секунды. — На днях мы уезжаем в свои округа, тебе, как замнаркома, не трудно будет найти предлог для приезда в один из этих городов. Или в какой-нибудь другой, где можно организовать штабные учения или какое-нибудь другое мероприятие. К тому времени мы переговорим с товарищами, прощупаем почву, определимся, одним словом, кто с нами, а кто против. Надо что-то делать. Делать решительно, не откладывая в долгий ящик.