орпуса и трубы заводов, работающих и строящихся. А еще дальше, за темными заводскими корпусами, за переплетением железных конструкций и подвесных дорог, по которым ползут вагонетки с рудой и шихтой, в серой дымке теряется более зеленая нижняя степь, голубые ленты ставков, купы раскидистых ив, среди которых белеют дачи партийного и советского начальства.
Петр Степанович всегда останавливается на этом возвышенном месте, прежде чем начать спуск в глубокий меловой овраг, и долго любуется широкой панорамой, освещенной закатным солнцем. Его охватывает здесь непонятная щемящая грусть. Может быть, оттого, что точно знает: отныне приговорен оставшуюся жизнь провести в этой большой деревне, поэтому, глядя на открывающуюся панораму, пытается свыкнуться с этим приговором, желая лишь одного: чтобы его не трогали, не мешали жить и работать. А уж он никому мешать не собирается, он теперь тише воды, ниже травы. Вот дети у него — те да, те пусть и кипят, и бушуют в своем комсомоле, им все понятно, для них не существует никаких загадок в этом мире, где все, как им кажется, светло и радостно. Петр Степанович, встречаясь со своими детьми, никак не может найти с ними общего языка, ему представляется, что они или ничего не знают и не понимают, или, наоборот, знают что-то такое, чего ему, их отцу, и не снилось.
На выходе из оврага, там, где из каменной россыпи пробивается после дождей чистый родничок и растет раскидистая, дуплистая ветла, в тени этой ветлы Петр Степанович разглядел человека, полулежащего на траве с газетой в руках. На человеке тоже соломенная шляпа, рядом с ним поблескивает спицами велосипед, — вид транспорта, недавно ставший входить в обиход, и то в основном среди образованной публики. Человек, видать, тоже провел день на огороде, теперь отдыхает в тени ветлы, приводит себя в порядок перед тем, как спуститься к людям.
Вздохнув, Петр Степанович начинает спуск. Вскоре он поравнялся с отдыхающим человеком, тот сел, приподнял шляпу, приветливо поздоровался:
— Товарищу Всеношному наше почтение.
— Здравствуйте, — откликнулся Петр Степанович, останавливаясь. Подставив велосипеду бедро, он освободил одну руку и тоже приподнял шляпу.
Петр Степанович узнал в человеке техника, работающего на производстве кирпичей из шлаков доменного процесса. Кажется, его зовут не то Анатолий Семенович, не то Анатолий Сергеевич. А вот фамилия… Фамилию так сразу и не вспомнишь: знакомство шапочное, пути не пересекались ни разу: и работают на разных заводах, и живут в разных концах города.
— Отдыхаете? — спросил Петр Степанович из вежливости.
— Да вот… — неопределенно повел рукой техник и поднялся на ноги.
Он высок, худ, имеет бородку клинышком, усы скобочкой, нос длинный, глаза черные, глубоко сидящие, губы узкие, провалившиеся, какие бывают у людей беззубых или очень злых. Таких людей Петр Степанович побаивается: на их лицах читается непробиваемое упрямство и нежелание понять других.
Приблизившись на два шага к Петру Степановичу, техник снял шляпу, представился:
— Зовут меня Антонием Станиславовичем, фамилия Кутько. Нас, Петр Степаныч, в прошлом году на Первое Мая знакомил Павло Данилович Дубенец. Если помните…
— Как же, как же, я помню, — несколько смутился Петр Степанович и, повесив шляпу на руль, протянул руку.
— Да вы прислоните машину к ветле, — посоветовал Кутько, когда они обменялись рукопожатием. — Водицы испейте… Хороша здесь водица-то.
— Вы правы: водица в этом роднике хороша, — согласился Петр Степанович. — Жаль, что родник питается только дождями и быстро пересыхает. Колодец бы здесь вырыть…
Он помедлил, однако велосипед все-таки прислонил к дереву: неприлично как-то поздороваться и тут же уйти. Минут пять можно и поговорить. А потом испить водицы, сполоснуть лицо, помыть ноги и обуться: не к лицу инженеру идти по городу босиком.
Кутько вытащил из мешковатых штанов портсигар, открыл, предложил папиросу. Закурили. Потом сели на траву.
— Что пишут новенького? — кивнув на газету, спросил Петр Степанович, спросил, лишь бы не молчать.
— Да что пишут… Ничего особенного не пишут. Кстати, сообщают, что Березниковский химкомбинат перевыполнил план… — как бы между прочим произнес Кутько и равнодушно глянул вверх.
Петр Степанович насторожился и тоже глянул вверх: там, в белесом от зноя небе, кружил коршун.
— Перевыполнил, значит, — пробормотал он, вспомнив студеную зиму тридцать первого года и свою тоску по теплу.
— А вам, Петр Степаныч, сказывают, привелось строить этот Березниковский химкомбинат… — и Кутько глянул на Петра Степановича прищуренными глазами.
— Д-да, п-привелось, — глухо выдавил Петр Степанович и нахмурился: вопрос был нехороший, давно ему такой никто не задавал: мало кто в Константиновке знает о прошлом Петра Степановича Всеношного. Возникла было мысль объяснить этому Кутько, что оказался в лагере ни за что, но вовремя вспомнил, что так говорят все, поэтому лишь качнул рано поседевшей головой и уставился в меловой скат оврага, над которым с пронзительными криками носились стрижи.
— А я севернее… на Беломорстрое… баланду хлебал, — признался Кутько ожелезневшим голосом, и на худом лице его заходили желваки. — Четыре года считай… Еле выжил. Так что мы с вами, уважаемый, советской властью облагодетельствованы полной, так сказать, мерой.
— А-ммм… — промычал Петр Степанович и вяло пошевелил рукой. — Стоит ли вспоминать? Прошлое не переделаешь.
— Это вы верно сказали, Петр Степаныч. Прошлое, действительно, не переделаешь. Но помнить прошлое надо. Чтобы спросить с кого следует, когда придет час…
— А-а, кхммм… — опешил Петр Степанович. — Это, простите, в каком же смысле?
— В самом прямом, коллега, в самом прямом. Не вечно большевикам над нами изгаляться, придет им когда-нибудь конец. Тогда-то все и припомним, тогда-то и спросим с них за все преступления против украинского народа.
Надо бы встать и уйти, но Петр Степанович почему-то продолжал сидеть и слушать опасные речи. И тут в голову пришло, что этот Кутько оказался на этой дороге не случайно, что он откуда-то узнал о прошлой жизни Петра Степановича и завел этот разговор тоже не случайно, а с какой-то определенной и явно преступной целью.
Внутри у Петра Стапановича от этой мысли все будто опустилось, а тело покрылось холодным потом. Он вспомнил недавний вызов в местное управление госбезопасности, молодого начальника-еврея с одутловатым лицом, его настойчивое желание проникнуть в мысли и настроение Петра Степановича, и не только его самого, но и людей, его окружающих. А еще партийный организатор завода, — говорят, комиссарил в Красной армии в гражданскую войну, — и тоже всегда с такой подозрительностью разглядывающий Петра Степановича, будто уверен, что товарищ Всеношный носит за пазухой револьвер или бомбу. Вдруг этот Кутько связан с кем-то из этих, которые… Вдруг кто-то из них решил проверить, как Петр Степанович станет реагировать на антисоветскую и антипартийную пропаганду! А Петр Степанович, вместо того чтобы реагировать правильно, сидит и хлопает ушами, как последний осел.
Кутько между тем, сделав глубокую затяжку и выпустив дым, продолжал, будто подслушав мысли Петра Степановича, но уже на смеси русского с украинским:
— Да вы не бойтесь, Петро Степаныч: я не из НКВД. И вас пытаю зовсим ни с того, щоб на вас же и наклепать в органы. Ни-и. Цэ дило не по мне. Я на бильшевикив дюже злый с давних рокив, а не тильки с отсидки, щоб на своих же и клепать. А тильки я так размовляю: нам, що от большевикив принялы лиха, треба быть вместях и друг за дружку держатися крепко. Щоб помогу оказувати друг дружке, пиддержку. Ось якы у мени думки.
— Да-да, разумеется… То есть, я хочу сказать… — совсем уж растерялся Петр Степанович, не ожидавший такой откровенности от Кутько. Поднялся на ноги, пробормотал: — Вы извините, я пойду, пожалуй… жена дома ждет… будет волноваться… обещал, знаете ли, пораньше придти… — И, смяв зачем-то в кулаке потухшую папиросу, обернулся к сидящему Кутько, произнес громче и почти твердо: — Не знаю, как вы, а я о своем прошлом стараюсь позабыть. Да. И ни с кого спрашивать не собираюсь. Потому что второй раз там оказаться не хочу. Вот. Так что извините.
Подошел к ветле, взял велосипед за руль, вывел на дорогу, оглянулся, приподнял шляпу.
— Будьте здоровы, Антоний Станиславович. Будьте здоровы.
И быстро зашагал вниз, пыля босыми ногами.
Кутько не ответил, смотрел вслед, презрительно щурясь, жевал папиросу, дергал себя за куцую бороденку.
Глава 2
Давно Петр Степанович не испытывал такого страха и такой паники, как после разговора с Кутько. Домой он чуть ли не бежал, и ему за каждым углом мерещилась всякая чертовщина. Дважды побывав под следствием, наслушавшись всяких историй в тюрьмах и Березниковском лагере, начитавшись газет, где рассказывались жуткие вещи про антисоветское подполье, вскрываемое доблестными чекистами то в одном месте, то в другом, он представлял себе, что Кутько специально к нему подослали, чтобы завербовать в это самое подполье, но коль скоро вербовка не состоялась, а Кутько раскрыл свою истинную сущность перед Всеношным, то означенного Всеношного ждет неминуемая смерть от рук безжалостных подпольщиков в ближайшие же часы, если не минуты.
С другой стороны, если Кутько не подпольщик, а человек НКВД, то он непременно доложит о том, что инженер Всеношный выслушал его антисоветскую и антибольшевистскую пропаганду без всякого отпора со своей стороны и даже без особых возражений. Теперь в НКВД тот самый начальник-еврей подождет день-другой и, если Петр Степанович не явится к нему, чтобы рассказать про Кутько, сам явится к Петру Степановичу ближайшей ночью, чтобы арестовать и снова отправить в лагерь.
Значит, надо самому бежать в НКВД? А если Кутько болтал просто так? Если его никто не подсылал? Получится тогда, что Петр Степанович своими руками упрячет за решетку ни в чем не повинного человека. Правда, надо признаться, этот Кутько ему не понравился с самого начала, то есть еще в прошлом году во время знакомства, но из этого не следует, что человек он действительно плохой и замышляет какие-то козни против советской власти. Разве самому Петру Степановичу не было обидно, что его арестовали сразу же после возвращения из Германии! И арестовали совсем ни за что, то есть исключительно потому, что кто-то работал плохо да еще и воровал государственное добро. Разве мало в тех же Березниках сидело безвинных людей!..