На Верхней улице Старого поселка тихо скрипнула дверь аккуратной белой мазанки, на низкое, в две ступеньки, крылечко вышел человек лет тридцати пяти, статью похожий на подростка. На нем выгоревшая на солнце черная рубашка-косоворотка, перетянутая витым поясом, белые полотняные штаны, на босу ногу парусиновые тапочки. Оглядевшись по сторонам, человек надвинул на лоб соломенную шляпу, пошел к калитке. Из маленького окошка поверх кружевной занавески за ним следили черные глаза молодой женщины. Человек откинул крючок, открыл калитку, повернулся лицом к мазанке, заметил смутный силуэт женщины в темном окне, усмехнулся, затем, закрыв калитку и просунув руку в щель, вновь накинул крючок, слегка помахал женщине рукой. Женщина, точно ждала этого знака, тут же скрылась в глубине мазанки: пошла досыпать утренние короткие часы.
Галину Спивак новый начальник Константиновского отдела государственной безопасности Артемий Евлампиевич Дудник получил в качестве одного из почти двух десятков осведомителей от своего предшественника Соломона Жидкого, которого перевели в Сталино с повышением. А для Дудника оказаться в Константиновке — как раз наоборот: понижение и в должности, и в звании. И все потому, что слишком настойчиво донимал начальство рапортами о переводе на границу. Ну и за халатное отношение к службе и утерю бдительности.
Собственно говоря, Артемий Дудник и добивался именно этого, надеясь, что вслед за оргвыводами последует и перевод. Перевели, но не на границу, а в Константиновку. А ему работа следователем ГПУ до того обрыдла, что хоть удавись. Не помогало осознание важности борьбы с заговорщиками, вредителями и шпионами, с оппозиционерами, провокаторами и подстрекателями. Может, не годился он для работы, где требовалось не столько распутывание антиобщественных и противозаконных деяний, сколько накручивание количества соучастников, даже отдаленно не имеющих отношения к тому или иному делу. Не было в Артемии нужной для этого жилки, он даже ни разу не ударил ни одного подследственного, и вообще не мог видеть, как при нем бьют людей. Хоть бы и врагов народа. А вот настоящий бой, с его ожесточением и безоглядностью — это совсем другое дело, и окровавленный после рубки клинок вызывает скорее гордость, чем брезгливость и отвращение.
Во всем остальном Артемий поступал так, как от него требовали инструкции, начальство и обстоятельства, и каждое дело доводил до конца. Между тем удовлетворения даже от успешно проделанной работы не получал, наоборот, после каждого дела чувствовал, будто постарел еще на несколько лет.
Теперь, из своего настоящего, Артемий вспоминал годы службы на дальневосточных заставах как лучшие годы своей жизни. Там, по крайней мере, знаешь, что враг — это тот, кто приходит из-за кордона или пытается уйти за кордон, а здесь, в дымных городах, врагом может оказаться вчерашний друг, сосед по квартире и даже женщина, с которой переспал единственную ночь.
Но теперь уж ничего не поделаешь, придется тянуть лямку до конца. Еще один выговор по партийной линии получать не хотелось. Да и стоять перед членами партийной или дисциплинарной комиссии удовольствие ниже среднего. Не думал Артемий, что его нежелание работать в органах будет расценено так круто. Не помогло и то, что врачи советовали переменить работу, потому что на нервной почве он стал плохо видеть, а тело покрылось лишаями. Партии нужны следователи — вот и весь сказ. Раз могут другие, должен мочь и ты, Артемий Евлампиевич Дудник.
Другие, действительно, в этой работе обретались так, как обретается червь в навозной куче: тут тебе и дом, и стол, и все остальное. Хотя многие не блистали ни умом, ни знаниями. А она ему, эта работа, давно встала поперек горла. Но со всей остротой он это почувствовал лишь тогда, когда ему поручили разоблачить в тайном троцкизме и контрреволюционности следователя по особо важным делам Льва Борисовича Пакуса, своего первого наставника на чекистской стезе. С тех пор отвращение к следственной работе перехлестнуло через край. Не хотел Артемий заниматься делом Пакуса, не верил он в контрреволюционное перерождение Льва Борисовича, хотя тайный троцкизм и не исключал, но ему приказали — и оставалось только вытянуть руки по швам и сказать "Есть!" Одно утешало: числилось за Пакусом множество безвинно арестованных и осужденных человеков, всякие темные делишки по устранению неугодных кому-то — не советской же власти! — людей. Страдал Пакус подозрительностью и раньше, но со временем в этой его подозрительности стало проглядывать не только служебное рвение, но и нечто другое, может быть, чисто еврейское, на что в былые времена Дудник внимания не обращал. Впрочем, то были совсем другие времена — и когда были! Тогда Дуднику если и приходили в голову какие-то сомнительные мысли, то исключительно по малограмотности.
С того «тверского дела», как окрестил про себя свое участие в «разоблачении» Пакуса Артемий, миновало более трех лет. За эти годы он ничего о Пакусе не слыхивал. Скорее всего, сгинул Лев Борисович в сибирских лагерях, небось, перед смертью своей поминал Дудника самыми последними словами. Да разве один только Дудник виноват в его погибели… Нет, далеко не он один. Тут что-то произошло непонятное, и произошло не сразу, не вдруг, и не в Твери… в смысле — в Калинине, а в Москве, и все еще продолжается, набирая обороты. Не может быть, чтобы на совершенно пустом месте.
Отдел ГБ помещался в двух комнатах того же здания, что и городское управление внутренних дел. Здесь Артемий Дудник проводил большую часть дня, вечером шел на встречу со своими осведомителями, внештатными секретными сотрудниками, получал информацию, снова возвращался в свой отдел, получал информацию уже от своих подчиненных, составлял общую сводку, которую ежедневно должен отправлять в окружное управление госбезопасности. Здесь же принимал редких посетителей, сюда же вызывал нужных ему людей по тому или иному вопросу. Бывали дни, когда приходилось куда-то выезжать, расследовать происшествия вместе с милицией. Если дело оказывалось чисто уголовным, Дудник не вмешивался. Если пахло политикой — забирал дело себе.
В отделе, помимо Дудника, числятся еще трое: молодая секретарша-еврейка Дора Вайсман, да двое оперативников, — один тоже еврей, Давид Кокер, другой хохол, Семен Шпак, — оба молоды, недавно закончили Харьковское спецучилище НКВД. Старательные. Пока их основная работа — обрастать собственной агентурой. Дудник в отделе засиживаться им не дает. Давид Кокер работает по интеллигенции, Семен Шпак — по рабочему классу.
За неполный месяц, что Дудник обретается в Константиновке, особых дел не было. Незавершонку, оставленную предыдущим начальником, Дудник разобрал, перепроверил и почти все закрыл за неимением оснований для производства следствия. Три дела отдал молодым коллегам: пусть учатся. Одно связано с трудно объяснимым столкновением вагонов на маневровых путях, другое — с выбросом расплавленного чугуна из печи-вагранки и гибелью двух рабочих, третье — с анонимкой на одного бывшего царского офицера, доживающего свой век на окраине города. В анонимке сообщалось, будто этот офицер вечерами куда-то уходит из дому, а возвращается под утро.
Подобные анонимки Дудник получал и на прежней работе, и здесь получает постоянно, а в последние годы все чаще. Цена им — копейка в базарный день. В основном пишут по злобе, чтобы свести счеты с неприятным или неудобным человеком. Но иногда и по соображениям идейным. Такие редки, и это уже не анонимки, а вполне открытые сообщения о тех или иных беспорядках и нарушениях социалистической законности.
Все три дела малоперспективны. Разве что откроются новые обстоятельства. Впрочем, при желании можно раздуть любое дело до всемирных масштабов. Как это делается, Дудник знает. На подобных делах удобно проверить своих молодых сотрудников, на что нацелены их помыслы и как у них с совестью.
И действительно, результатов долго ждать не пришлось. Буквально через неделю Кокер со Шпаком, преисполненные важности, положили перед своим начальником три папки, из которых следовало, что столкновение вагонов было подстроено стрелочником, специально не переведшим стрелки на другие пути, а за стрелочником явно просматривается диверсионно-террористическая троцкистская организация под руководством начальника грузового склада Темкина, из бывших левых эсеров; что выброс расплавленного чугуна произошел потому, что была закрыта заслонка в рекуператоре, из-за чего нарушился теплообмен, из-за чего, в свою очередь, произошло резкое усиление наддува, а кто закрыл заслонку, установить не удалось; что указанный в анонимке бывший царский офицер по фамилии Романов действительно уходит из дому вечерами, а возвращается домой по утрам, но это потому, что работает сторожем при временном угольном складе, однако эта работа может быть лишь "крышей", прикрывающей подпольно-диверсионную деятельность означенного Романова, а сам Романов может приходиться родственником бывшему царю Николаю Второму, тоже, как известно, Романову, что и требуется проверить, отправив в Москву соответствующий запрос.
Артемию сразу же стало ясно, что его помощники готовы любую муху раздуть до размеров слона, но он не стал их попрекать подобным желанием, а указал, какие вопросы они упустили в своем расследовании и в каком направлении должны работать дальше. Пусть-ка еще пороют носом землю, пусть обожгутся на собственной безоглядной ретивости, а уж тогда или придут к выводу, что дел никаких нет, или будут копать до тех пор, пока не уткнутся в пустоту. А может, все-таки что-нибудь и выкопают. Что-нибудь из того, что стоит или лежит рядом, но к самим делам не имеет никакого отношения. Так иногда случается: ищешь одно, а находишь совсем другое.
Наконец, Артемий не мог положить эти дела в архив еще и потому, что его помощники, судя по их разговорам и горячим спорам, могут расценить его решение совсем не так, как оно того стоит, и самого своего начальника заподозрить в контрреволюционности и антисоветчине. Так тоже бывает частенько. Особенно у молодых и нетерпеливых, желающих тут же вырваться вперед. Им кажется, что коли Лазо в двадцать пять лет командовал армией, так и они смогут не хуже, то есть если не армией, то райотделом госбезопасности — это уж как пить дать.