До девяти часов Артемий успел вздремнуть, побриться, переодеться и попить чаю. В девять, минута в минуту, заявилась Дора Вайсман, с получасовым опозданием притопали Давид Кокер и Семен Шпак; первый тонкий, с ранними залысинами на вытянутой голове, с оттопыренными ушами, второй — увалень с покатыми плечами и широким добродушным лицом. Как заметил Дудник, командовал в этой паре Давид Кокер.
Дора, двадцатитрехлетняя барышня с несколько одутловатым по причине больных почек, но довольно милым лицом и настойчивыми, чего-то ждущими глазами, тут же, показавшись на глаза начальству, скрылась за дверью своей каморки, уселась за пишущую машинку и принялась не слишком проворно стучать по клавишам, перепечатывая набело ежедневный рапорт в окружное управление. Пока из-за плотно закрытой двери доносился приглушенный стук клавиш "ундервуда", Артемий провел со своими молодыми коллегами оперативное совещание по части текущей работы и следственно-разыскных мероприятий на сегодняшний день.
Выпроводив Кокера и Шпака из управления, Артемий занялся изучением спецпочты, в которой обычно содержались последние инструкции из Москвы или Киева, или из округа, а также ориентировки по части определенной категории лиц, подозреваемых в тех или иных антисоветских деяниях. Правда, в эту категорию с некоторых пор уже почти не попадали старые спецы, зато все чаще советские и партийные деятели районного масштаба, либо утратившие революционный настрой и большевистскую принципиальность, либо пролезшие в органы власти с корыстными и даже злонамеренными целями.
Ровно в десять в кабинет Дудника вошла Дора, положила перед ним на проверку и подпись рапорт о событиях вчерашнего дня. Пока Артемий читал его, Дора сходила к милиционерам и принесла чайник кипятку, заварила чай, нарезала белый хлеб, выдаваемый в буфете, крупными ломтями, намазала четыре куска маслом.
Артемий подписал каждый лист рапорта, глянул на девушку. Взгляды их встретились, Дора своего не отвела, она вообще имела неприятную привычку смотреть прямо в глаза, не чувствуя при этом никакого смущения или неудобства. Артемий ее взгляда долго выдержать не мог. Он не понимал, чего такого, не высказанного словами, этот взгляд ее выражал. Иногда ему кажется, что Дора ждет от него ухаживаний и прочих интеллигентских штучек-дрючек. Не исключено, что она состояла любовницей Соломона Жидкого. Во всяком случае, замужем не была и ничто не говорило, что собирается в ближайшем будущем. Может, здоровье не позволяет, может, еще какие причины.
Что ж, любовницей так любовницей. Артемий против такого поворота в их отношениях не возражал: иметь под рукой женщину, которую при желании можно тут же завалить на диван, совсем не так уж плохо. Везде, где до этого работал Дудник, любовные связи в чикистской среде были явлением обычным, лишь бы они не мешали делу, не влекли за собой скандалов и разбирательств по партийной линии. И хотя Артемий сегодня провел довольно бурную ночь с черноглазой хохлушкой, запаса энергии ему бы хватило и на Дору.
На этот раз он несколько дольше выдержал ее взгляд, потом, скользнув по ее едва заметным припухлостям на плоской груди, отвел взгляд в сторону, произнес:
— Садись. Давай вместе пить чай, — и кивнул на стул для посетителей. И когда Дора с готовностью уселась, будто только и ждала его приглашения, добавил, чуть усмехнувшись:
— А то одному скучновато как-то.
— Да, — согласилась девушка. — Мне тоже скучно уже одной.
— Вот видишь.
Когда с хлебом было покончено, Дора сходила в свою каморку и принесла еврейские лепешки. Чай допивали с этими лепешками, пресными и, на взгляд Дудника, совершенно безвкусными, если бы в них не были завернуты кусочки сыра.
Артемий посматривал на Дору, прикидывал: "Сейчас, что ли? Или ближе к вечеру? Пожалуй, вечером будет лучше. А то еще припрется кто-нибудь".
— А ты почему не замужем? — спросил он, чувствуя на себе упорный взгляд своей секретарши.
— Так как-то, — ответила Дора. И как эхо повторила: — А вы почему не женаты?
— Тоже так как-то…
Дора прыснула сдержанным смехом и тут же зажала рот ладошкой.
"Э-э, да ты вон какая! — подивился про себя Артемий и решил: — Пожалуй, можно и сейчас. Вряд ли кто придет".
Но не успел он об этом подумать, как зазуммерил телефонный аппарат. Звонил дежурный милиционер:
— Товарищ Дудник, к вам тут посетитель. Впустить?
— А что ему надо, вы спросили?
— Говорит, по важному делу.
— Ладно, пустите, — разрешил Дудник.
Дора тут же поднялась, собрала чашки и недоеденные лепешки, быстро вышла, зыркнув на Артемия своими чего-то ждущими глазами. И опять он не понял, чего ожидала от него Дора, что выражал этот ее взгляд: сожаление, что чаепитие закончилось ничем, или вообще ничего не выражал.
Глава 4
Петр Степанович Всеношный осторожно постучал в знакомую филенчатую дверь и, услыхав неожиданно звонкое "Войдите!", нерешительно приоткрыл ее и перешагнул порог комнаты. За обшарпанным канцелярским двухтумбовым столом сидел вовсе не Соломон Абрамыч, который вызывал к себе Всеношного прошлые разы, а незнакомый русоголовый человек, тоже будто бы молодой, но с усталым лицом и внимательными серыми глазами.
— Здравствуйте, — произнес Петр Степанович, снимая шляпу. Огляделся и, переминаясь с ноги на ногу, спросил с глупой ухмылкой на бескровных губах: — А Соломона Абрамыча сегодня нет?
— Его и завтра не будет, — ответил русоголовый, бесцеремонно рассматривая Петра Степановича. — А вам что, непременно надо Соломона Абрамыча?
— Н-нет, нет! Но я как-то… — испуганно дернулся Петр Степанович: ему показалось, что ссылка на Соломона Абрамыча, фамилии которого он не помнил, чем-то не понравилась этому русоволосому человеку в черной косоворотке, с закатанными по локоть рукавами.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ, — приветливо произнес русоволосый и ободряюще улыбнулся, хотя глаза его оставались такими же внимательными и безулыбчивыми. Предложил: — Садитесь. Вот вода, если угодно… На дворе-то экая жарынь, вороны дышат открытыми клювами… А что касается Соломона Абрамыча, то теперь я за него, — выговаривал новый начальник звонким мальчишеским баритоном, пододвигая к Петру Степановичу стеклянный поднос с графином и двумя перевернутыми вверх дном стаканами. Однако себя почему-то не назвал.
Петр Степанович сел на знакомый стул, стул под ним знакомо скрипнул, налил воды полный стакан, выпил залпом. Вода оказалась неожиданно прохладной и приятной на вкус.
— Моя фамилия Всеношный, — заговорил он, отдышавшись. И уточнил: — Петр Степанович Всеношный. Работаю сменным инженером на металлургическом. До этого, то есть до приезда в Константиновку, жил и работал в Харькове на машиностроительном… — Набрал в легкие воздуху, выдохнул, решительно продолжил: — Привлекался по Шахтинскому делу, но был оправдан за отсутствием состава преступления. В тридцать первом был привлечен по делу о спецах наркомата машиностроения. Приговорен к трем годам. Отбывал в Березниковском спецлагере, освобожден на следующий год, то есть досрочно…
Петр Степанович выпалил все это на одном дыхании, судорожно вздохнул, посмотрел на нового начальника: в глазах у того не было заметно ничего, кроме скуки, и в груди у Петра Степановича похолодело: может, зря он пришел сюда, только накликает беду на свою голову.
— Можно я еще… это… воды? — произнес он, затравленно озираясь, боясь встретиться со взглядом русоволосого чекиста и прочесть в нем свой приговор.
— Да, конечно, пейте на здоровье, — встрепенулся русоволосый. Выдвинул из стола ящик, из ящика достал початую пачку папирос "Эра", предложил Петру Степановичу, едва тот поставил стакан на поднос: — Курите, пожалуйста.
— Да-да, большое спасибо!
Петр Степанович выудил из пачки папиросу непослушными пальцами, приподнялся, перегнулся через стол, прикуривая от спички русоволосого, вспомнил при этом Березники, пустую гулкую комнату и как предлагал ему закурить Алексей Задонов. А у Петра Степановича пальцы тогда были грязные, отмороженные, с синими обломанными ногтями…
Сделав несколько жадных затяжек дымом, заговорил снова:
— Понимаете, я никакой вины перед советской властью за собой не знаю… Простите, наверное, все так говорят, но я всегда старался работать честно, в политику не лез… Может, это и плохо, но, согласитесь, не все же непременно должны быть политиками… Да. И сюда, в Константиновку, перебрался с женой… она у меня в школе преподает, в начальных классах… — переехал потому, что надеялся, что здесь мне не будут колоть в глаза моим прошлым. Но вот… Как бы это вам сказать? — замялся Петр Степанович. — Я, признаться, очень сейчас боюсь, что мои… мои показания могут обернуться против человека, который, быть может, ни в чем не виноват. Но вы должны понять, что после двух арестов и всего остального я уже не понимаю, что должен делать в том или ином случае, то есть когда человек говорит просто так, от обиды, а когда с определенным смыслом…
— Поверьте, я вполне понимаю ваше состояние, — произнес Дудник, стряхивая пепел с папиросы в укороченную гильзу из-под трехдюймового снаряда.
Говоря так, Артемий ничуть не лукавил: люди, подобные этому инженеру Всеношному, запутавшиеся в стремительных событиях послереволюционных лет и все еще не сумевшие найти в них свое место, оказывались перед ним, следователем ГПУ, довольно часто. Кто-то из них искал понимания своему отчаянному положению и даже защиты, хотя недавнее ГПУ, а нынешнее ГУГБ, не та организация, которая защищает отдельных граждан от собственной, мягко говоря, деятельности. Но в этой организации, как и везде, работают разные люди, которые по-разному относятся к своим соотечественникам. Да и сами соотечественники, по собственной воле приходившие в органы, вели себя тоже по-разному. Иные, например, пытались защититься тем, что подставляли вместо себя других. Этих, иных, Дудник презирал.
— Давайте поступим так, — снова заговорил он, изучая растерянное лицо посетителя. — Вы еще пару минут подумаете, прежде чем говорить о том, что с вами случилось, а уж потом, если не передумаете, подумаем вместе. Договорились?