— Да-да, конечно, — поспешно откликнулся Петр Степанович, хотя ничегошеньки не понял из сказанного. — Я уже думал… голова кругом… сам я все равно ничего придумать не смогу… то есть, простите, я уже решил придти к вам и рассказать… а там что бог даст…
— Ну что ж, рассказывайте.
И Петр Степанович рассказал о встрече и разговоре с техником Кутько, путаясь, поправляясь и постоянно оговариваясь.
Выслушав Всеношного, Артемий сразу же решил, что, во-первых, инженера Всеношного пригнали сюда страх и собственная мнительность, а не желание подставить кого-то вместо себя; во-вторых, этим Кутько следует заняться основательно. Судя по разговору Всеношного с Кутько в меловой балке, тот ищет себе если не сообщников, то, по крайней мере, единомышленников, и ищет их среди тех, кто был за что-то наказан советской властью. Ясно было также, что Кутько не один, — кто-то ведь дал ему информацию на Всеношного, — и если это еще не организация, то Кутько и ему подобные ведут дело именно к этому.
— А кто такой Дубенец? — спросил Артемий, заглядывая в тоскливые глаза Петра Степановича.
— Дубенец? — переспросил Петр Степанович, уже забывший, что он называл эту фамилию.
— Да-да. Дубенец Павел Данилович. Тот, который познакомил вас с Кутько.
— Павел Данилович, — заволновался Петр Степанович, — очень порядочный человек. Он не может состоять ни в какой организации. Поверьте мне, гражданин начальник.
— Я вам верю, Петр Степанович. И все же: что он за человек? Где и кем работает? Как давно вы его знаете?
— Он работает на металлургическом начальником литейного производства… то есть он мой непосредственный начальник.
— Это не там, где произошел выброс металла и погибли двое рабочих?
— Нет! Что вы! — всплеснул руками Петр Степанович. — Этот случай был не у нас, в литейном, а в доменном цехе. И совсем не выброс металла, а опрокинулся ковш с жидким чугуном. Я слышал, что там вели следствие по этому факту, поговаривали, что все там перепутали с точки зрения техники и технологии, а в результате получилась такая картина, какой она и быть не могла в тех обстоятельствах. Нет-нет! Дубенец к этому делу не имеет никакого отношения! Поверьте! А что касается самого Павла Даниловича, то могу о нем сказать лишь одно: это очень порядочный человек и хороший специалист, к советской власти относится вполне лояльно. Между прочим, он закончил Берлинский университет, — добавил Петр Степанович с гордостью, будто сам закончил этот университет, но в глазах нового начальника не заметил ни удивления, ни еще каких-то знаков, говорящих, что его сообщение произвело на того хоть какое-то впечатление. Скорее всего, этот русоволосый начальник даже не представляет себе, что значит в свое время закончить Берлинский университет.
— А вы полагаете, что Берлинский университет и лояльность советской власти одно и то же? — без тени насмешки произнес Дудник.
— Нет, я так не полагаю, — смешался Петр Степанович. — Я просто хотел сказать, что Берлинский университет давал — до революции по крайней мере — очень высокие знания. Я имел в виду только это.
— Никто не видел, как вы входили к нам? — спросил Дудник у Петра Степановича после непродолжительного молчания.
— Н-не знаю… Н-нет, по-моему, никто. Впрочем, я не уверен. Я как-то не смотрел по сторонам, — беспомощно развел руками Петр Степанович.
— Ничего страшного, — успокоил его Дудник. — Давайте мы с вами поступим так: вы занимайтесь своим делом, живите, как жили, ни о чем таком не думайте и ничего не бойтесь. Если названный вами Кутько еще раз обратится к вам, вы не отталкивайте его, но и ничего пока не обещайте. И сразу же сообщите мне. И никому другому. — При этих словах Дудник протянул Петру Степановичу клочок бумажки с адресом. — Прочтите и запомните. Придете по этому адресу, там живет Галина Спивак. Она работает медсестрой в городской амбулатории… Вы ее знаете?
Петр Степанович утвердительно покивал головой и впервые посмотрел в глаза русоволосому начальнику: глаза как глаза, даже, пожалуй, добрые.
— Вот и прекрасно. Попросите у нее порошки от печеночных колик. Пять штук… Запомнили? Именно пять порошков от печеночных колик.
Петр Степанович кивнул головой.
— Получив порошки, идите домой. Я вас сам найду. А теперь повторите, что вы должны сделать.
— Придти по адресу…
— Придти… в каком случае?
— А! Ну да! Значит, так. Если ко мне подойдет Кутько и заведет разговор на ту же тему, ничего определенного ему не отвечать…
— Почему обязательно на ту же тему? Вовсе не обязательно. Он может заговорить с вами на любую тему. Ваше дело его не отталкивать. Но и не проявлять любопытства. Вот и все.
— А-а, ну да, понятно. Значит, ко мне подходит Кутько, мы поговорили, и в тот же вечер… Простите, а если я буду работать в вечернюю смену?
— Ничего страшного. Придете тогда, когда будете работать в дневную. Но если возникнет необходимость, идите прямо в амбулаторию. Галину Спивак найдете в шестой комнате… Кстати, вы давали подписку о сотрудничестве с органами безопасности моему предшественнику?
— Н-нет, не давал.
— А когда-нибудь давали?
— Да, в Харькове, в двадцать девятом.
— И что же?
— Ничего. Меня ни разу не приглашали. Впрочем, я скоро же уехал в Германию в качестве представителя наркомата машиностроения.
— Хорошо, Петр Степанович, вы можете идти. Если вас кто-то спросит, зачем вы приходили в управление НКВД, скажите, что обязаны время от времени являться на собеседование как бывший осужденный по пятьдесят восьмой статье и освобожденный досрочно. Вам все ясно, товарищ Всеношный?
— Да-да! Все ясно, — закивал головой Петр Степанович.
— Вот и прекрасно. Думаю, что мы с вами сработаемся, — деловито произнес Дудник и только после этого представился: — Кстати, меня зовут Артемий Евлампиевич, фамилия моя Дудник. Но в ваших интересах о нашем знакомстве лучше не распространяться. Даже собственной жене.
— Да-да, разумеется, — снова закивал головой Петр Степанович. Затем, помолчав, произнес с жалкой улыбкой: — Я вам должен признаться, Артемий Евлампиевич: вчера я поделился со своей женой… Она, видите ли… вернее сказать, я… и все это так неожиданно получилось… я, честно говоря, растерялся…
— То есть, вы хотите сказать, что о своем разговоре с Кутько рассказали своей жене…
— Да, именно так, — развел руками Петр Степанович. — А жена моя вознамерилась встретиться и поговорить на эту тему с начальником поселкового отделения милиции товарищем Мельник… — И пояснил: — Его сын учится в ее классе…
— Ну что ж, что сделано, то сделано. Не волнуйтесь. С Мельником я поговорю сам. Но больше на эту тему ни с кем не говорите. — Дудник поднялся из-за стола, протянул Петру Степановичу руку. — Всего доброго, товарищ Всеношный. Не забывайте о нашем уговоре.
Петр Степанович, не ожидавший такого жеста, поспешно ухватил руку Дудника мокрой от пота рукой, крепко тиснул, ощутив ответное, не менее крепкое рукопожатие.
— Всего доброго, Артемий Евлампиевич. Всего доброго. Большое вам спасибо за понимание. Большое спасибо. А об уговоре я не забуду. Конечно, не забуду! Не извольте беспокоиться…
И, пятясь к двери, чуть ли ни плакал от благодарности к этому маленькому, похожему на подростка, человеку, так близко к сердцу принявшему его беду.
Глава 5
В то же утро, когда Петр Степанович сидел перед начальником районного управления государственной безопасности товарищем Дудником и рассказывал ему о вчерашней встрече и разговоре с техником Кутько, сам Кутько встретился на складе готового кирпича с угрюмым человеком с косым сабельным шрамом от подбородка до виска и, в свою очередь, рассказал ему о встрече и разговоре с инженером Всеношным.
— Чоловик вин перелякатый на усю жизнь, — заключил свой рассказ Кутько. — Толку вид его для нашего святого дила нэ будэ ниякого.
— Будэ чи нэ будэ, а с переляку може побечь у гепеу та й настучать на товарища Кутько, — произнес человек со шрамом одной стороной рта хлюпающим голосом, будто во рту у него была вода, которую ни проглотить нельзя, ни выплюнуть.
— Може, конечно, — согласился Кутько. — Считаешь, товарищ Яремный, шо его треба кокнуть?
— Ни у коем рази! Кокнешь, зачнуть шукать, хто кокнул. А шукають вони… сам знаешь, як вони шукають: закинуть широку сить, бачь, яка-нэбудь рыбешка та й попадэться, бо иначе вони нэ умиють. А як зачнуть чишую сдирать, безголоса — и та заголосыть. Ни, кокнуть — цэ на остатний случай. А ще погутарить з цим Усеношным — о цэ дило. Ввечеру з им и погутарь. Успокой, а колы що ни так, припугни трошки. Уразумив?
— Уразумив.
— Тоди до побаченьня.
— Хай живе Украина!
Человек со шрамом кивнул головой и быстро пошел прочь, лавируя между штабелями кирпича, и скоро его мешковатая фигура, облаченная в брезентовую робу, пропала из глаз.
Кутько отправился к себе в конторку. Настроение у него было паршивое. Говорил он Яремному, что не стоит связываться с этим инженером, потому что за версту видно: Всеношному все равно, какая власть, лишь бы его не трогала. Этот Всеношный, пока истинные украинцы сражались под знаменами Скоропадского, Петлюры и Махно с белыми и красными за самостийность Нэньки-Украины, сидел дома, вцепившись обеими руками в жинкину юбку, и дрожал от страха. Он и теперь дрожит от страха, и нет никакой силы, которая бы заставила подобных ему людей переменить свою подленькую натуру. Надо было еще в прежние годы изводить их под корень, потому что только на их страхе москали, большевики и жиды-комиссары воздвигли свою власть и продолжают эту власть укреплять, изводя под корень украинский народ.
Кутько сел за стол, сцепил пальцы рук, скулы его свела судорога неутоленной ненависти.
За стеклом конторки на просторном дворе лениво копошились рабочие, раскладывая на солнце прессованные кирпичи, увозя на обжиг уже высохшие. Кирпичи дрянь: крошатся, ломаются. Технология не отработана. Если бы в доменный шлак добавлять немного жидкого стекла… Но комиссары ничего не дают, утверждая, что за границей добавок никаких не делают, а кирпич получается хороший. И черт с ними! Без добавок так без добавок. Не нужно вредительства, не нужно ничего взрывать или жечь, и так все рано или поздно развалится само собой. Но когда что-то подожжешь своими руками или взорвешь, тогда и чувство другое, и люди начинают шептат