Из-за Василия не пошла на демонстрацию и Мария. Грела на керосинке молоко, добавляла туда сливочное масло и мед, отпаивала. А еще брусничный и клюквенный морс, чай с малиновым вареньем — до седьмого пота. Когда Василий отталкивал чашку, грозилась вызвать "скорую". Болезнь Василия пугала Марию, но и доставляла в то же время удовлетворение: она была ему нужна, он без нее никак не обошелся бы. Изо всех сил старалась угодить ему, каждый каприз его воспринимала как должное, кидалась со всех ног что-то подать, принести. Кутала, обволакивала его своей лаской, заботой, уходом. Тихо радовалась.
Так получилось, что к двум дням праздника подгадало воскресенье, поэтому обошлись без врачей, собственными силами. И без необходимости идти к кому-то в гости. Заболел — причина вполне уважительная. Только восьмого заскочил Сережка Еремеев, побыл с час и убежал, провожаемый тоскливым взглядом угрюмых Васильевых глаз. А больше никто не приходил. И слава богу. Так и провели они все три дня вдвоем. К концу третьего Василий перестал кашлять, спала температура, он повеселел, хорошо поужинал, выпил немного водки и даже запел. Сперва свою любимую: «Когда я на почте служил ямщиком…» Потом другие.
Пел Василий, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза. У Марии, слушавшей его пение, тоскою, как тугим лифчиком, стягивало грудь, на сердце скребли кошки: казалось ей, что Василий поет не просто песню, а вспоминает о бывшей у него любви к другой женщине, и ей мерещился его давний горячечный бред, в котором он часто поминал какую-то Наталью Александровну… Наверняка не напрасно поминал он эту женщину, было что-то у него с этой Натальей Александровной — чуяло Мариино сердце. Но виду она не показывала, вилась вокруг мужа тонкой хмелинкой вкруг насупленной ольхи, разглаживая пальцами поперечные складки, невесть когда разрезавшие широкий мужнин лоб.
Глава 14
Когда колонна светлановцев, пройдя свой демонстрационный маршрут, рассосалась по боковым улицам и переулкам, на остановке трамвая Зинаида неожиданно столкнулась с учителем русского языка и литературы Иваном Спиридоновичем Огуренковым.
Растерялся Иван Спиридонович при виде своей ученицы, засуетился, стал подсаживать в переполненный трамвай, сам попытался уцепиться за поручень, да куда там — остался на остановке, не смог втиснуться. Тогда Зинаида, движимая накатившим на нее озорством, соскочила с подножки уже тронувшегося вагона и, смеясь и играя своими ростепельными глазами, предложила Ивану Спиридоновичу пройтись пешком.
Учитель согласился с суетливой радостью. И они пошли.
К полудню дождь прекратился. Сплошные серые облака, опорожнившись, медленно уплывали на юго-восток, охвостья их наливались фиолетовой мутью. По густо ультрамариновому, рано вечереющему небу уже раскидывала свои крылья багряная заря. В ее пламени, будто отбившиеся от стада барашки, сгорали в неподвижной вышине жиденькие облачка, давая простор ярким звездам и скособоченному прозрачному лику луны.
На бывшем Невском проспекте засветились фонари. Громада Исаакия черной глыбищей сказочного Святогора, по плечи погрузившегося в землю, чернела могучей ошеломленой головой. На противоположной стороне Невы трепетал поминальной свечой шпиль Петропавловки. Под замшелыми стенами крепости сонно текла река, ластилась к граниту набережных чернильной волной.
Иван Спиридонович и Зинаида долго шли вдоль Невы, по мосту перешли на другую сторону. Празднично взбаламученный народ, сновавший туда-сюда с хохотом и песнями, то и дело разъединял их, и сама Зинаида в конце концов предложила Ивану Спиридоновичу взять ее под руку. Шли почти молча, лишь иногда перебрасываясь короткими фразами, чувствуя, как между ними растет непонятное напряжение, придающее каждому слову и движению как бы двойной смысл. Зинаида хмыкала, косилась на спутника, будто нечаянно прижимала его горячую руку к своему боку.
Остановились возле старинного трехэтажного дома. Иван Спиридонович зашаркал подошвами и сообщил, что в этом доме он как раз и проживает со своими родителями и будет очень рад, если товарищ Ладушкина… — только пусть она ничего такого не подумает, избави бог! — а только его родители тоже будут рады, если она соизволит… если, разумеется, у товарища Ладушкиной нет никаких планов на этот вечер…
Говорил учитель совсем не так складно, как на уроках, но Зинаиде была приятна эта нескладность, она с нежностью смотрела на Ивана Спиридоновича, и ей почему-то очень хотелось снять с него очки и шляпу, погладить по редковолосой голове, наполненной всевозможными знаниями.
Они поднялись на второй этаж по широкой лестнице, еще сохранившей следы от лежавших на ней когда-то ковровых дорожек. Иван Спиридонович, путаясь в полумраке лестничной площадки, долго не мог попасть в замочную скважину ключом, хохотнул сам над собой, махнул рукой и нажал кнопку звонка.
Дверь открыла пожилая женщина в длинном до пят черном бархатном платье, с гладко зачесанными назад темно-каштановыми волосами, уложенными в старомодный узел. Женщина, в которой Зинаида тотчас же угадала мать учителя, строго посмотрела на Ивана Спиридоновича, потом на Зинаиду, и у той от этого испытующего взгляда по спине пробежал противный холодок страха: ей, Зинаиде, еще ни разу не доводилось бывать в семьях интеллигентов, люди эти казались Зинаиде какими-то особенными, будто чужестранцами, и говорящими промеж себя на особенном языке, который трудно будет понять. Сколько себя Зинаида помнит, слово "антелигент" среди работниц и рабочих всегда звучало как ругательное, с оттенком презрения и зависти, а те из рабочих, кто доучился до инженера, врача или учителя уже при советской власти, сами себя интеллигентами не считали, а если употребляли это словцо по отношению к себе, то непременно с добавлением "рабочая", чтобы их не путали с другими.
— Входите, Зинаида… — замялся Иван Спиридонович, пропуская Зинаиду вперед, и женщина отступила в коридор, выжидающе глядя то на сына, то на негаданную гостью.
Учитель закрыл за собой дверь и только после этого представил Зинаиду матери:
— Мама, это — Зинаида… — и снова замялся и выжидательно глянул на Зинаиду.
— Серафимовна, — подсказала Зинаида, уверенная, что здесь все друг друга зовут непременно по имени-отчеству.
— Да, Зинаида Серафимовна, — подтвердил Иван Спиридонович. — Она работает на "Светлане", учится в школе рабочей молодежи… — И пояснил, точно оправдываясь: — Мы случайно встретились с нею после демонстрации, и я пригласил ее к нам.
— И очень хорошо сделал, — ласково улыбнулась женщина, близоруко щуря большие черные глаза, так похожие на глаза сына. — Меня зовут Ксения Капитоновна. — Лукаво улыбнулась, сразу помолодев: — О чем мой сын давно, видимо, позабыл.
— Ма-а-ма! — взмолился Иван Спиридонович.
— Молчу, молчу. Проходите, милая Зиночка… Если позволите, я вас так буду называть. Проходите, вы приехали очень вовремя: мы уже собирались сесть за стол… Ваня, помоги девушке раздеться… Да, вот сюда… Спиридон Акимович! Иди, встречай сына! Посмотри, какую прелесть он привел в наш дом!
Из комнаты, откуда доносился нестройный рокот голосов, вышел, гулко покашливая, высокий прямой старик в белой шапке волос, с морщинистым длинным лицом и близко посаженными глазами под лохмами черных бровей; он подпер головой дверной проем, загудел, тщательно выговаривая слова:
— Очень мило. Очень. Рад познакомиться. Как вы сказали? Зинаида Серафимовна? Зиночка? Очень приятно, милая. Очень-с. — С этими словами взял обеими большими руками руку Зинаиды и поднес к губам.
Зинаида вспыхнула и оглянулась на Ивана Спиридоновича: руку ей целовали впервые в жизни, в этом было что-то старорежимное, чужое, пугающее, хотелось, чтобы ее защитили. Но Иван Спиридонович только улыбался в усы, поглядывая на отца, лукаво, по-матерински щуря черные близорукие глаза.
— Спиридон Акимович, — послышался из комнаты насмешливый голос Ксении Капитоновны. — Не увлекайся. Помоги мне расставить посуду.
Старик, все так же гулко покашливая, попятился в комнату. Вслед за ним Иван Спиридонович ввел туда Зинаиду, слегка поддерживая ее под локоток.
Комната оказалась огромной, с высоким лепным потолком, с вылинявшими на нем рисованными амурами и диковинными цветами. Большая бронзовая люстра с хрустальными висюльками бросала по комнате веселые многоцветные пятна света, как это бывает в весеннем березовом лесу, окутанном зеленой дымкой и пронизанном косыми солнечными лучами. Длинный стол под белой накрахмаленной скатертью, в углу черный сверкающий рояль, книжные шкафы, плотно уставленные книгами с разноцветными корешками и золотым теснением, тяжелые гардины на больших окнах, старинные стулья с атласными сиденьями и спинками, голый здоровенный мужик с окладистой в колечках бородой облокотился в углу на бронзовые часы, прижимая к боку шишкастую дубину. Мужик мучительно морщил бронзовый лоб, раздумывая, что делать ему с часами.
За столом сидело пятеро: двое мужчин и три женщины пожилого возраста. Иван Спиридонович представил им Зинаиду, женщины благосклонно и важно покивали головами, мужчины подходили к Зинаиде и целовали руку, будто она была архиереем или настоятельницей монастыря. После их прилипчивых поцелуев Зинаиде казалось, что правая рука ее обожжена кипятком, ей хотелось сунуть ее в холодную воду.
Будто прочитав ее желание, вошедшая в комнату с подносом Ксения Капитоновна обратилась к сыну:
— Ваня, может, Зиночке надо помыть руки? Проводи ее в туалетную комнату.
Иван Спиридонович, хлопнув себя ладонью по лбу, подхватил Зинаиду под руку, повел из комнаты в коридор, открыл одну из дверей, произнес:
— Здесь, Зинаида Серафимовна, вы можете привести себя в порядок. А вот за этой дверью туалет. Горячая вода — вот этот кран, холодная — вот этот, полотенце — вот это, с красной каемкой. — И, засмеявшись: — Надеюсь, мои старики не слишком вас утомили?
— Нет, что вы, Иван Спиридонович! — воскликнула Зинаида искренне. — Они мне очень понравились. Честное слово! И все остальные тоже.