Об этом, то есть о том, где она училась, Марипална как-то проговорилась нам во время репетиции драмкружка. Проговорилась с обычными своими ужимками и виноватым хихиканьем. Именно тогда мы поняли, как много лет Марипалне.
А еще Марипална пишет рассказы. Да-да! Самые настоящие рассказы! И один такой рассказ она нам прочитала. Не на уроке, конечно, а в перерыве между репетициями драмкружка. Я и сейчас помню этот рассказ со всеми подробностями.
Вот представьте себе: необитаемый остров, на котором каким-то образом оказались молодожены. Это у буржуев называется свадебным путешествием и медовым месяцем. Она, молодая женщина, – из высшего света, разумеется, – очень и очень красивая, но наивная и не знающая жизни, – и вдруг очутилась в такой вот ужасной дикости. А мужчина, – тоже молодой благородный красавец, – он-то много чего уже повидал, попутешествовал, поэтому и выбрал такой способ проведения их первого супружеского месяца. Все бы нечего, да на острове полно огромных удавов. И молодая женщина, естественно, панически их боится. А кто бы не боялся? И я бы испугался тоже, и кого ни возьми. И вот, чтобы отучить свою жену от этой боязни, этот благородный муж, пока жена загорала на берегу океана, убивает удава и кладет его в их хижине, свив его кольцами и положив на кольца его хищную голову, направленную на вход в хижину. И возвращается к жене. И вот они идут с купания, он пропускает жену вперед, запирает за нею дверь и ждет, когда она перестанет бояться. Сперва женщина вскрикнула, еще и еще раз, все тише и тише. И замолчала. Привыкла, стало быть.
Благородный муж подождал еще немного и вошел, довольный и счастливый. И что же он увидел? О, ужас! Он увидел свою молодую красавицу жену в смертельных объятиях удава. Но не того, что он убил: тот продолжал лежать там, где его положили, а другого. Оказывается, удавы, это такие существа, что живут парами, и куда один, туда и другой. Тогда мужчина убил и другого удава и застрелился…
Такая вот невероятная и жуткая история. Почти как про Ромео и Джульетту. Наших драматических девчонок она, конечно, потрясла. Иные даже прослезились. А меня потрясла не история, а тот факт, что обыкновенная учительница, обычная, можно сказать, Марипална, пишет рассказы. Как настоящая… настоящий писатель: писательниц я себе представить не мог. Впрочем, и писателей тоже. Они казались мне людьми совершенно необыкновенными. Однако эта их необыкновенность не бросается в глаза обыкновенным людям: она таинственна и удивительна. Больше я ничего о писателях сказать не могу. Но это, впрочем, и неважно. Важно другое: я уже все-все перепробовал писать для нашей стенной газеты. А вот чтобы рассказ – этого еще не пробовал. И я решил, что тоже попробую написать рассказ. Или даже повесть. Повесть, пожалуй, лучше. Потому что длиннее. А рассказ – не успеешь начать читать, а он уже кончился. Я даже романы, которые мне особенно нравятся, всегда закрываю с сожалением. Нет чтобы продолжать и продолжать. Ведь часто бывает так, что герой остается жив, то есть его не убивают и сам по себе он не умирает от болезни или от старости, остается жить в таинственной неизвестности, а роман закончился – и что дальше? Взять, например, «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Ну, вернулся Григорий Мелихов домой, утопив свою винтовку в промоине… А дальше что? Как дальше-то он жил-поживал? Неизвестно. Скорее всего, вернулся Михаил Кошевой и арестовал Григория. Потом его судили и расстреляли. А Дуняшка осталась с Кошевым. Но это мои домыслы. А что думал об этом Шолохов, не известно. И почти все писатели заканчивают свои романы на самом интересном месте. Потом вот мучайся и сам выдумывай, что стало с героем дальше. Несправедливо!
И я начал писать повесть, взяв для этого совершенно новенькую тетрадку в клеточку, в сорок восемь листов, в клеенчатой обложке. И на каждой строчке убористым почерком. Сперва, правда, я не знал, что это будет – повесть или роман. Но потом понял, что для романа тетрадка тонковата. Для романа надо таких тетрадок штук пять-шесть. А для начала сойдет и повесть. И тема для нее у меня имелась. И с очень, можно сказать, давних пор. Потому что не нравилось мне, что у Шолохова в «Тихом Доне» большевик Мишка Кошевой такой какой-то недотёпистый, иногда и трусоватый, а беляк Гришка Мелихов талантливый, умелый и храбрый. И как же тогда Мишки Кошевые умудрились победить Гришек Мелиховых? Не могли они их победить. Значит, все было как раз наоборот. И я решил восполнить этот недостаток. Мой герой будет большевиком, но ни в чем не уступит Гришке Мелехову. А Гришку, признаться, я любил, переживал за него и очень хотел, чтобы он перешел к большевикам. Но Шолохов почему-то этого то ли не хотел, то ли не смог придумать.
Я довольно быстро написал свою повесть. Очень получилась хорошая повесть. Героическая. И без помарок. А мой герой получился так и вообще выше всяких похвал. Но давать кому-нибудь читать свою повесть я не решался, уверенный, что, попадись она на глаза Марипалне, жизни мне не будет никакой: засмеют. Я даже Герке Строеву, своему другу, не показал ее. И по той же самой причине.
Впрочем, речь сейчас не об этом.
Итак, Марипална села на стул, поерзала маленько, успокоилась и стала раздавать домашние сочинения. Тема сочинений была: «Как я провел лето».
– Толочко! – говорит Марипална, глядя поверх очков на самого маленького парнишку в нашем классе, подстриженного лесенкой, с большими оттопыренными ушами. – Вам, Толочко, двойка. И ошибок много и… Это же не сочинение, Толочко! – возмущается Марипална, и все ее лицо и шея покрываются красными пятнами от возмущения. – Это же бог знает что такое! Сочинение – и всего на две странички! А? Вот, полюбуйтесь! – и она показывает нам тетрадку с этими двумя страничками, испещренными красными пометками. – Ну, никакого воображения! Просто стыд и позор, Толочко! А ошибок! Просто невозможное количество! Вам очень плохо, Толочко. Кол!
Толочко стоит, понурив голову, переминается с ноги на ногу, шмыгает конопатым носом. Рядом с ним сидит самый высокий парень в нашем классе, Андреев, – их головы шевелятся на одном уровне.
– Я старался, – мямлит Толочко, устремляя взгляд в потолок.
– Забирайте свою тетрадку и подумайте о своем будущем, Толочко, – выговаривает Марипална, но выговаривание у нее получается жалобное, кажется, что она вот-вот заплачет.
Весь класс притих и каждый ждет своей участи. Самое удивительное, что иногда Марипална прощает Толочко его неумение писать сочинения. И даже ошибки. Но не на этот раз. Видать, когда она проверяла их у себя дома, у нее было дурное, как она говорит, самочувствие. В этом все дело.
Марипална раздает тетрадки, коротко давая оценку способностям авторов сочинений. Она ко всем обращается на «вы», никогда не кричит, она немножечко смешная, немножечко странная, но мы ее любим за все сразу, но более всего за доброе к нам отношение.
Начинает Марипална всегда с худших, заканчивает лучшими.
– Краснов! – восклицает Марипална, когда тетрадок на ее столе осталось совсем немного, но восклицает каким-то странным голосом, то ли от изумления, то ли от негодования.
Краснов поднимается с первой парты. Он белобрыс и вообще несколько блекловат, но смотрится значительно старше своих лет. Наверное, потому, что у него папа – директор «Чайсовхоза», по местным меркам – большо-ое начальство. На Краснове всегда белая рубашка, пиджак, брюки с острой складкой. Он главный общественник в нашем классе: сперва был председателем совета пионерского отряда, теперь секретарь комсомольской ячейки. И учится он хорошо. Не отлично, но и без троек. Как и положено сыну директора. Когда он вырастет и выучится, тоже наверняка станет директором – широким и солидным.
Краснов стоит и смотрит на Марипалну белесыми глазами из-под белесых бровей.
– Что ж, добротное сочинение, – говорит Марипална скучным голосом. – И всего одна ошибка. Я думаю, по невнимательности.
Краснов забирает сочинение и с достоинством возвращается на свое место: он знает, что в будущей жизни ему сочинения писать не придется.
Затем идут другие сочинения хорошистов и отличников. И чем тоньше становится стопка тетрадей, тем большее волнение я испытываю, хотя тоже отношусь к хорошистам. Но не стабильным: случаются и тройки и даже двойки. Более того: прошлой осенью мне пришлось пересдавать математику. И не то чтобы я чувствовал себя в ней дурак дураком, а исключительно потому, что собирался стать художником. А художнику зачем математика? Совершенно незачем. И собирался поехать в Ленинград. Ведь там где-то учится Николай Иванович, от которого я прошлой зимой получил два коротеньких письма, адрес и обещание помочь на первых порах. К тому же Ленинград – моя родина. И там живут мамины родственники. Но сперва надо закончить школу, а до окончания еще о-е-ей как далеко…
– Русанова! – выкликает Марипална.
Светка Русанова красивая девчонка и время от времени я бываю в нее влюблен. Но она страшная задавака. Поэтому я периодически разлюбляю ее и влюбляюсь в других. Русанова отличница. Это видно по ней даже невооруженным глазом: всегда серьезная, целеустремленная, и никаких влево-вправо, только по прямой.
– Очень хорошее сочинение, – говорит Марипална, довольно улыбаясь. – В нем рассказывается, как автор работала в совхозе, помогала взрослым. О грамотности я и не говорю. Твердая пятерка.
На столе последняя тетрадка. Кажется, уже все получили. Все, кроме меня. И я уже чувствую некоторый неуют. Потому что… это должно быть мое сочинение, а, следовательно, сейчас Марипална начнет меня хвалить. А я всегда страшно стесняюсь, когда меня хвалят. Тем более Мапа.
Марипална встает, открывает тетрадку и начинает читать:
– Еще окрестные вершины гор освещены закатным солнцем, а ночь уже начинает выползать из темных ущелий, скользя по зеленому бархату склонов, по серым осыпям и охристым скалам своими сине-фиолетовыми холодными щупальцами, и мир начинает тускнеть, съеживаться и постепенно затихать. Лишь река продолжает шуметь, и даже отчетливее и звонче, чем днем, перекатывая по камням прозрачные струи,