Ирэна Яковлевна решительно шагнула к двери и потянула ее на себя за большую бронзовую ручку. Завизжали блоки, дверь отворилась, и она оказалась перед узкой деревянной лестницей, круто уходящей вверх. Едва она дотронулась до перил, как решительность оставила ее, однако ноги сами, помимо ее воли, перешагивали со ступеньки на ступеньку, в то время как Ирэна Яковлевна лихорадочно соображала, что скажет Алексею Петровичу, чем оправдает свой визит, как посмотрят на нее его сослуживцы…
Вдруг он отговорится занятостью или еще чем-нибудь, лишь бы отделаться от нее? Или ляпнет что-нибудь невпопад, какую-нибудь недодуманную остроту, как частенько ляпал другой человек из другой жизни, пока из девяти ляпов не получалось действительно что-то стоящее?..
Ирэна Яковлевна еще не одолела и первого пролета, как наверху открылась и закрылась дверь, вырвались, будто из морской раковины, голоса и снова ушли в раковину, и кто-то стал спускаться по лестнице, что-то бормоча себе под нос, — точь-в-точь, как ее давнишний одесский сожитель, имевший привычку выплескивать накопившуюся желчь в пустоту…
Вот уже видны ноги этого человека, обутые в потерявшие былой блеск галоши, а над галошами обтерханные понизу брючины, вот он ступил на площадку, взгляды их встретились, на вислоносом и толстогубом лице человека появилась широкая ухмылка, из-под меховой шапки пирожком блеснули масляные глаза.
— Ба-а! Ирэна Яковлевна! Вот так встреча! Какими судьбами в наш… э-э… в наш почтенный орган? — воскликнул человек, и Ирэна Яковлевна узнала в нем Ефима Фрумкина, с которым познакомилась где-то году в двадцать пятом на квартире у одного приятеля, потом арестованного за троцкизм.
Фрумкин тогда был совсем еще молодым и начинающим журналистом, на всех смотрел широко раскрытыми от восхищения глазами, постоянно сглатывал слюну — то ли от волнения, то ли от голода, — и, прежде чем что-нибудь произнести, со свистом втягивал в себя воздух через уголки рта, словно боялся, что слюна польется через край.
Теперь он казался человеком солидным, знающим себе цену, и все-таки было заметно, что он взволнован, — может быть, неожиданной встречей, может, чем-то, что осталось за закрытой им дверью, — но очень старается этого не показать.
— А-а, Ефим? Кажется, так вас зовут? — произнесла Ирэна Яковлевна, но таким тоном, который должен удержать Фрумкина на расстоянии и показать, что на разговоры у нее нет времени.
— У вас хорошая память, Ирэна Яковлевна. Да что я говорю! Чекистам и положено иметь хорошую память! — заспешил Фрумкин, не заметив ее тона. — Так вы к нам? Или к соседям? — И он, как и раньше, со свистом втянул в себя воздух и проглотил слюну.
— К соседям, — сказала Ирэна Яковлевна.
— Ну да, разумеется. А я-то подумал… Задонов, между прочим, сейчас у себя. Вы ведь с ним знакомы? — Глаза его еще больше затянуло маслянистой пленкой.
— Знакома, — сухо ответила Ирэна Яковлевна. — И непременно зайду. Кстати, в каком он кабинете?
— В восьмом. Как войдете, так по коридору, а потом направо. Тут восьмой и будет.
— Благодарю вас, Ефим. Всего доброго.
— Всего доброго, Ирэна Яковлевна! До свидания! Рад был снова с вами встретиться.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, — ответила она и мимо посторонившегося Фрумкина стала подниматься по лестнице, чувствуя на себе его изучающий взгляд и решая, подняться ли ей выше или сразу же остановиться перед дверью в редакцию.
"Ну да, он что-то знает, — подумала она. — Что-то о наших отношениях с Задоновым. Но откуда? Не может быть, чтобы Алексей Петрович…"
Внизу затопало по ступенькам, и Ирэна Яковлевна взялась за ручку двери, чувствуя, как сердце ее проваливается куда-то в преисподнюю. Она переступила порог, увидела стол сбоку от двери, за столом благообразного старика, который пил из блюдечка чай, держа это блюдечко на растопыренных пальцах.
Старик вопросительно уставился на Ирэну Яковлевну выцветшими глазами.
— Вы к кому, гражданка?
— К товарищу Задонову.
— Они вам назначали?
— Н-нет. Но я по делу.
— Положено назначать и записываться в книгу.
Старик аккуратно, чтобы не разлить, поставил на стол блюдце и раскрыл толстую канцелярскую книгу, разграфленную на множество столбиков.
— Фио, — сказал старик, беря в руки карандаш.
— Фио? А, ну да, — не сразу сообразила Ирэна Яковлевна, все еще не пришедшая в себя после встречи с Фрумкиным. — Зарницына И. Я.
— Место работы, должность, партийность, цель посещения…
— Наркомат юстиции, — не сразу решилась Ирэна Яковлевна, но тут же нашла, что ничего в ее посещении не будет странным, если не делать тайны из ее командировочного знакомства с Задоновым. — Советник юстиции, член вэкапэбэ. Остальное не ваше дело, — отрезала она, и старик с готовностью согласился.
— Распишитесь, — уже совсем другим — заискивающим — тоном, произнес он, протягивая Ирэне Яковлевне карандаш и разворачивая к ней свою книгу.
Ирэна Яковлевна небрежно черканула в графе "личная роспись", бросила карандаш и зашагала по коридору.
Едва она завернула за угол, как увидела Алексея Петровича, идущего ей навстречу с какой-то женщиной, низенькой и широкой. Женщина семенила рядом и что-то торопливо говорила ему, потрясая листами бумаги, а Алексей Петрович шагал и смотрел прямо перед собой.
Они увидели друг друга одновременно и одновременно же остановились: Алексей Петрович от неожиданности, Ирэна Яковлевна от охватившего ее страха. Женщина прошла еще несколько шагов вперед, продолжая говорить и все так же потрясая листами бумаги, потом остановилась и она, глянула на Ирэну Яковлевну, пожала плечами и обернулась к Алексею Петровичу.
Ирэна Яковлевна пришла в себя первая.
— Алексей Петрович! — воскликнула она, натянуто улыбаясь и заставляя себя сдвинуться с места. — Я недавно вам звонила, но меня отвлекли. А тут пришлось по делам оказаться рядом, вот я и решила зайти. Я вас не слишком оторву от важных дел?
— Нет-нет, конечно! Да-да, здравствуйте! Я, признаться, не ожидал, но… Пожалуйста, проходите, вот сюда… Впрочем, н-нет, нет, не сюда! Пойдемте лучше… У нас тут есть комната, специально для… А то у нас народу…
Алексей Петрович был явно растерян — это бросалось в глаза. И куда только подевалась его барственная снисходительность, с которой он рассеянно внимал торопливым словам семенящей рядом женщины. Он даже не пытался сострить и, похоже, лишь старался сделать вид, что встреча эта ничем не отличается от множества других встреч, имевших место сегодня и еще предстоящих.
— Так я пойду, Алексей Петрович, — произнесла женщина со значением, разглядывая Ирэну Яковлевну и будто раздевая ее догола. — Мы потом с вами договорим.
— Да-да, конечно! — поспешно согласился Алексей Петрович, резко повернулся спиной к женщине и боком к Ирэне Яковлевне, движением руки приглашая ее идти вперед.
Зарницина, привычная к превратностям судьбы, пришла в себя и уже жалела, что не переборола своего порыва. Она шла чуть впереди Задонова по длинному и узкому коридору, и ей казалось, что он непременно нырнет сейчас в первую же попавшуюся дверь. Более того, она хотела этого, чтобы ничего не было из того, что неминуемо сейчас произойдет: ни предстоящего разговора ни о чем, ни мучительного прощания, ни стыда, ни последующей пустоты.
Алексей Петрович открыл одну из дверей и пропустил вперед Ирэну Яковлевну. Проходя мимо него, она мельком глянула в его глаза, увидела в них все ту же растерянность и сразу же успокоилась, как успокаивалась когда-то при виде матерого преступника, которого ей предстояло допрашивать.
Стремительно войдя в комнату, не оглядываясь, Ирэна Яковлевна прошла к одному из двух столов, села на стул, сняла шляпку, расстегнула две пуговицы на своем стареньком пальто. Только после этого посмотрела на Алексея Петровича, который, не садясь, нерешительно возил стулом по полу, будто не зная, как ему лучше на него сесть.
— Садитесь, Алексей Петрович, — произнесла Ирэна Яковлевна ледяным тоном. — Я понимаю, что мой приход неуместен. Возможно, он вызовет в вашей среде разговоры определенного толка. Но я только что встретила известного вам Фрумкина и из его слов поняла, что разговоры о нашем с вами березниковском знакомстве и без моего прихода будоражат умы ваших коллег. Так что вам вроде бы ничего сверх этого не грозит.
Алексей Петрович сел верхом на стул, сложил руки на его высокой спинке, уперся в них подбородком. Растерянность его прошла, он смотрел на Ирэну Яковлевну с любопытством и даже с каким-то сожалением.
— Значит, вы ничего не знаете, — то ли спросил Алексей Петрович, то ли удостоверил свое наблюдение.
— Что вы имеете в виду? — Ирэна Яковлевна подалась к Алексею Петровичу в предчувствии беды и сняла запотевшие очки.
— Не знаю, надо ли мне об этом говорить, но рано или поздно… Дело в том, товарищ Ирэна, что небезызвестный вам Смидович написал на нас с вами донос. Меня вызывал по этому поводу главный редактор, показывал письмо. Беда в том, что в этом письме почти все — голая правда: и про наши с вами отношения, и про то, что вы вместе с раскаявшимися будто бы выпустили и нераскаявшихся врагов советской власти. Не без моего на вас мелкобуржуазного влияния.
Ирэна Яковлевна смотрела на Алексея Петровича во все глаза и думала, что если бы такое письмо пришло на нее в наркомат юстиции, она бы и словом не обмолвилась Алексею Петровичу о существовании этого письма. Зачем же он…
Алексей Петрович, будто догадавшись о ее мыслях, усмехнулся и потерся подбородком о рукав своего пиджака.
— Мой шеф — человек с юмором, — произнес он все с той же усмешкой. — Дав прочитать мне это письмо, он тут же его и порвал на моих глазах. Но дело в том, что в письме Смидович сообщает, что он послал аналогичное послание не только в редакцию "Гудка", но и в ваш наркомат, и в комитет партийного контроля. А это уже серьезно. Теперь вы понимаете, что я не мог вам этого не сказать.
— Понимаю, — прошептала Ирэна Яковлевна. — Но зачем, зачем он это сделал, господи? — тихо воскликнула она, глядя на Алексея Петровича преданными г