— Вы спросили, довольна ли я? — Ирэна Яковлевна посмотрела в окно, точно ища там ответа. — Нет, я не довольна. Но я знаю, что человеку всегда хочется большего, чем он имеет, о чем вы только что сказали. И что он всегда торопит время. Еще я знаю, что ничто не дается без борьбы, без жертв, без разочарований. Увы, нам постоянно приходится снова и снова проходить через это.
В коридоре раздался звонкий девичий голос:
— Граждане отдыхающие! Просимо вас обедать! Граждане отдыхающие…
— Ты права, моя деточка, — задумчиво ответила Кремер. — Но не сидеть же, сложа руки! Не ждать же, когда Джугашвили поумнеет или станет более лояльным к евреям! Этак можем досидеться до того, что нас начнут резать, как в Испании или в Англии в пятнадцатом веке… Впрочем… — встрепенулась она, — пойдем обедать. Это все, что нас еще может порадовать.
В полукруглой столовой с лепными потолками, с тяжелой люстрой и некогда огромными окнами от пола до потолка, теперь заложенными кирпичом и оштукатуренными, невнятно гудела отдыхающая масса, стучали ложки, слышалось чавканье и сопение. Зарницына вслед за Кремер прошла к столу в центре зала, за которым сидели мужчина и женщина лет сорока, оба кругленькие, пухленькие, с одинаковыми испуганными глазами.
— Добрый день, товарищи, — произнесла Кремер ледяным тоном и, поддернув юбку, уселась за стол. — Затем добавила: — Надеюсь, нам на этот раз не испортят аппетит.
Мужчина и женщина одновременно покивали головами, с вымученными улыбками ответив на приветствие.
Ирэна Яковлевна догадалась, что эти пухленькие человечки панически боятся старую революционерку.
— Так, — произнесла Кремер, оглядывая зал. — Чем нас сегодня потчуют?
Мужчина услужливо протянул меню.
— Вот, пожалуйста, взгляните.
— Спасибо, товарищ, — кивнула головой старуха, нацепила очки на свой крючковатый нос, поднесла листок бумаги к глазам. — Тертая морковь со сметаной, — прочитала Кремер настолько громко, что в ее сторону обернулся весь зал. — Так. Суп с фрикадельками, с лапшой по-домашнему. Так. Картофельное пюре с котлетами по-киевски. Так. Компот из сухофруктов. Так. Что ж, не так уж плохо. Не так уж плохо. Не так ли, товарищ Зарницына?
— Да-да, очень неплохо, — подтвердила Ирэна Яковлевна.
— Я и говорю: очень неплохо. И обрати внимание, моя деточка, что в этот самый момент вся Малороссия голодает. Просто мрет от голода. А мы — мы ничего, мы — власть, нас голод не касается. И после этого они смеют утверждать, что Сталин и его шайка ведут страну к социализму!..
Возле стола неожиданно возник человек в сапогах, пиджаке и расшитой белой рубахе, с выпирающим животом и вислыми запорожскими усами.
— Я вас очень прошу, товарищ Кремер, — заговорил он, придушенным голосом, склонившись над старухой. — Очень вас прошу… Нельзя же, в конце концов… в таком тоне… Мы все понимаем, но… сами понимаете… А остатки мы раздаем детям… Да. Как вы и предлагали, товарищ Кремер. Власти разрешили… Мы даже ваши порции уменьшили на тридцать грамм котлового вложения… Именно для голодающих детей… Оч-чень вас прошу.
— Ладно, не буду, — умерила свой митинговый голос старуха. И тут же погрозила пальцем: — Только смотри у меня, чтоб детям — и никому больше. А то я вас знаю.
— Как можно, товарищ Кремер! Как можно! Все до последнего грамма. До последней граммушечки! Да-с!
Вот это «Да-с!» Ирэна Яковлевна ждала после каждого слова упитанного человека, оказавшегося директором дома отдыха, оно так и витало в воздухе, недоговоренное, и наконец прорвалось.
«Боже мой! Куда я попала? И когда эта чертова старуха говорит искренне, а когда беспардонно лицемерит?» — воскликнула она мысленно, поглядывая на своих соседей, которые во все время разговора директора с Кремер упорно смотрели в стол.
Директор, сказав все, что хотел, повернулся и величественно неся впереди круглый живот, двинулся по проходу к двери в конце зала, а ему навстречу официантка катила столик с посудой, супницей, хлебом и всем остальным.
— Вот, полюбуйтесь, — кивнула в сторону окон Кремер, к которым прилипли детские мордашки в шапках и платках. — Тут как тут. Кусок в горло не лезет. Ведь просила же, требовала, чтобы прекратили это безобразие. Нет, как об стенку горох.
Официантка в белом переднике и косынке равнодушно расставляла тарелки с тертой морковью, разливала суп. Похоже, для нее эти сцены не в новинку.
Кремер сердито завозила ложкой оранжево-белое месиво. Каждый смотрел в свою тарелку, и трудно было понять, о чем думают эти люди.
За окнами исчезли детские мордашки.
Зарницыной показалось, что она попала в дом глухо-немых. На нее вдруг накатила такая тоска, что хоть вой. Она попыталась представить здесь Задонова — он наверняка сбежал бы отсюда в первый же день. А ей что делать? Целых десять дней терпеть эту полусумасшедшую старуху? Или поменять номер?
Так ничего и не решив, она тоже принялась за морковь со сметаной.
Но Зарницыной не пришлось терпеть все десять дней. На третий день, вернее утро, она проснулась, глянула на часы — восемь тридцать пять. Все предыдущие утра ее ровно в семь будила Кремер одними и теми же словами:
— Хватит спать, моя дорогая! Жизнь и так коротка, чтобы тратить ее на сон.
Вторая фраза могла быть другой, но в том же духе. Сегодня Кремер почему-то проспала.
Зарницына глянула на соседнюю койку — старуха лежала на спине. В полумраке зарождающегося утра показалось, что она не дышит. Обычно она храпела, особенно если спала на спине. Сегодня не слышно даже сопения.
Зарницына включила настольную лампу и увидела четкий заострившийся профиль своей соседки, ее открытый рот и глаза. Боясь разбудить, села на койке, потом, помедлив, встала, подошла, тронула пальцами впалую щеку Кремер — щека была холодной. Тронула шею возле уха — тоже самое. И ни малейшего биения жизни.
«Так», — произнесла Зарницина полушепотом, почувствовав неизъяснимое облегчение, точно ее все эти дни заставляли читать отвратительную книгу, в которой все было правдой, но как бы вывернутой наизнанку. И стала торопливо одеваться. В ее изощренном мозгу возникла смутная фигура следователя, который выдвинет не менее двух версий: смерть естественная и насильственная. Во втором случае, при большом желании, виновницей могут признать ее, Зарницину, хотя серьезных мотивов для такого преступления подыскать будет трудно. Но она знала, как иногда это делается, исходя из революционной необходимости, и особых иллюзий на сей счет не питала. Следовательно, надо потребовать вскрытия. И самой присутствовать при нем. Тем более что для нее это не бог весть что.
Но ничего не понадобилось. Санаторные эскулапы сразу же признали смерть естественной, и старую революционерку увезли куда-то с такой поспешностью, какая в этом случае и не требовалась. Постель поменяли, и до конца своего срока Зарницына жила одна: мертвая старуха по ночам ее не беспокоила, а в самом санатории ничего не изменилось.
Май 1994 — январь 1995, сентябрь-ноябрь 1996, июнь-июль 1998, ноябрь-декабрь 1999, февраль-апрель 2000, декабрь 2006, январь 2007, июнь 2008, июль 2017 годов.