— Что у тебя, товарищ Ватрушкин?
— Вопрос у меня к товарищу Хрущеву имеется.
— Давай свой вопрос. Только по существу.
— Вопрос свой я желаю заострить по существу исторического факта, который образовался за текущий период. Я имею в виду полную, так сказать, фиаску бухаринской оппозиции, которая фактировалась, как убедительно пишет наша большевистская газета «Правда», в результате пленума Цэка. Есть пунктуальные, как говорится, данные, что ты, товарищ Хрущев, в суровый для партии период деятельности на поприще Украины, поддерживал антикомпро… контру… одним словом, зловредную для мирового пролетариата деятельность бывшего товарища Троцкого, которую ты и сам признаешь как уклонение от генеральной линии. Как ты, товарищ Хрущев, разобъяснишь нам своё превратное, так сказать, позици-орование в тот исторический революционный момент?
— Чего ж тут объяснять-то? — развел руками Никита Хрущев. — Молод был, теоретическая подготовка хромала, некоторые старшие товарищи давили своим авторитетом, не разобрался в существе дела — все оттого. Как говорит русская пословица: в темноте и в голой степи на столб налететь можно. Вот и налетел. Набил себе шишек. И те шишки пошли мне впрок. Стал серьезнее относиться не только к делу, но и к людям. Поднажал на марксистско-ленинскую теорию. Увидел, что не всякая птица сокол, хотя и летает. В последующие годы своей партийной работой вину свою искупил, другой раз на те же грабли наступать не собираюсь.
— А если все ж таки сызнова наступишь на старые опуртнистич-ческие грабли? — не отставал Ватрушкин. — Ведь это по тем всемирно-политическим обстоятельствам фактировалось не просто абы куда, как ты нам тут изложил в своих антимарксистских параграфах. Тут с делектической однозначностью просматривается слабая политическая платформа, отсутствие крепкого большевистского духа и принципиальной… это самое… позиции, на которой ты стоял обеими ногами. А ты на старших товарищей киваешь да валишь на столбы, которые образовались посередь голой, извиняюсь за выражение, степи. Откудова они там могли фактически образоваться сами собой? Это нам фактические корни твоей оппортунизмы не вскрывает и вызывает законное партийное недоразумение.
И Ватрушкин сел, довольный собой.
Хрущев даже растерялся от такой настырности. «Экий сучий потрох! Ведь вот как насобачился выражаться! — подумал он с изумлением о вопрошавшем. — Ученые слова из него так и сыплются, так и сыплются… как горох из дырявого мешка».
Однако, как ни изумляйся, а отвечать надо. Тем более что перед тем, как ехать на пленум райкома, Каганович предупредил, чтобы от прошлых ошибок, если они всплывут на пленуме, он, Хрущев, не открещивался, ему достаточно повиниться и обещать не повторять их в будущем. А выходит, что этого мало, нужно что-то еще, а что именно, враз и не сообразишь. Тем более что в голове крутится совсем другое: Троцкого в ту пору он, Хрущев, боготворил, тем более что за его линию на мировую революцию выступали такие корифеи, имена которых говорили сами за себя. И книжку Троцкий написал толковую про то, как совершилась Октябрьская революция, очень даже красиво написал, и по этой книжке он, Троцкий, в этой революции стоял на самом первом месте, а рядом никого, даже Ленина, не было видно. И сама революция совершилась как бы сама собой, с самого низу, а большевики в ту пору очень даже сомневались, надо ли эту революцию делать. Что касается Сталина… кто ж его знал тогда, Сталина-то? Кто вообще имел хоть какое-то понятие о социализме в отдельно взятой крестьянской стране? Тем более что и сам Ленин считал, что в России социализма не построишь без мировой революции. И все, кто стоял в ту пору за Сталина, казались придурками, не понимающими, куда зовут рабочий класс… Как это все сейчас объяснишь? И надо ли?
Никита покосился на Кагановича, но тот перебирал пальцами лежащие перед ним листки бумаги, хмурился и, похоже, не собирался протягивать руку утопающему в пучине слов Хрущеву.
— Я так полагаю, — заговорил Никита, стараясь придать своему голосу побольше уверенности. — Я так полагаю, — повторил он, прокашлявшись от вдруг образовавшегося першения в горле, — что если споткнусь еще раз, можете меня судить и делать со мной, что захотите. Но я заявляю со всей ответственностью, что другой раз не оступлюсь. Политика партии, ее генеральная линия мне ясны, как… как ясное солнце. По солнцу и будем вместе держать свой курс. Потому как райком партии — это что? Это партийный коллектив, единая, можно сказать, семья, где все задачи решаются сообща. И я уверен, что сообща мы можем свернуть с вами горы.
Хрущев видел, что его речь все еще не убедила никого: члены райкома морщились и переговаривались, а чертов Ватрушкин так и вообще кривил свою рожу, будто Хрущев выражался на китайском языке. И тогда Никита решил взять искренностью:
— Я сыздетства знаю, что такое труд на собственном горбу. Сперва на селе подпаском, потом на шахте. Революционные академии мы проходили в забоях, работая за гроши на бельгийских, французских и прочих капиталистов. Для нас революция была избавлением от рабства, и мы, юзовские рабочие, поголовно тогда считали, что должны способствовать мировому пролетариату сбросить свои оковы. На этом многих из нас Троцкий и подловил. Спасибо товарищу Кагановичу, он приехал к нам в Юзовку и открыл глаза на истинное положение тогдашнего текущего момента. И с меня как бы пелена с глаз долой, я прозрел и увидел, насколько товарищ Сталин со своими товарищами ближе к партии и трудовому народу, чем заклятые враги пролетариата Троцкий и его приспешники. Они, как оказалось в дальнейшем периоде жизни, старались угодить мировой буржуазии. Второй раз смотреть на мир спеленутыми глазами меня не заставишь никакими силами! — выкрикнул Хрущев и рубанул воздух сжатым кулаком.
— Товарищ Хрущев доказал в Юзовке, в Харькове, в Киеве и здесь, в Москве, что его слова не расходятся с делом, — подал голос Каганович. — Я полагаю, что этот вопрос можно закрыть как несущественный… Веди собрание дальше, товарищ Крепухин, — велел он второму секретарю райкома.
— Будут еще вопросы к товарищу Хрущеву? — поспешно вскочил Крепухин и даже что-то уронил на пол.
— А с чего, товарищ Хрущев, ты собираешься начать свою работу на посту первого секретаря райкома? — спросила молодая женщина, сидящая в первом ряду, нога на ногу. — С какого такого конкретного дела по выполнению пятилетки в четыре года?
— Прежде всего, — начал Хрущев более уверенно, потому что на предыдущей работе уже кое-чему научился и кое с какими неувязками столкнулся. — Прежде всего надо навести порядок в строительстве вообще и промышленных предприятий, в частности. Здесь мы имеем множество разных мнений, норм и инструкций, которые только мешают нормальной работе. Все это надо пересмотреть, привести к единой системе, понятной каждому рабочему. Второе — промышленность. Здесь то же самое. Нет правильных норм выработки, тарифных ставок, нет специализации и налаженной кооперации между предприятиями. Каждый завод, каждая фабрика для своих нужд производят все: от гвоздей до машин. Каждый варится в своем соку. Хорошего качества труда от этого мы не получим. Да и количества тоже. Третье — рабочие кадры. Нужна единая система подготовки рабочих кадров. Четвертое — ударничество! Только на основе коммунистической сознательности мы можем двигаться вперед семимильными шагами. Мы должны усилить идеологическую работу среди нашей молодежи, выковывать из нее решительных сторонников социализьма и коммунизьма, борцов за дело партии Ленина-Сталина. Я не стану перечислять другие проблемы: их много. И большинство из них выходит за рамки районного масштаба. Но с помощью горкома и обкома партии, с помощью Цэка и всей московской партийной организации мы эти задачи решим. А решим эти задачи, решим и остальные.
В зале раздалось несколько хлопков. Хрущева они взбодрили. И он продолжил:
— Мы должны с большевистской решительностью вести преобразования в нашем районе не только на промышленном уровне, но также в жилищном и гражданском строительстве. Мы должны преобразовать наш район в часть города-парка, где трудящемуся человеку будет жить приятно и удобно. Горком партии поставил перед москвичами задачу превратить Москву в лучшую столицу мира, и мы должны все вместе работать в этом направлении денно и нощно. И, наконец, последнее… А может, первое по важности. Да, правая оппозиция разгромлена. Но сторонники Бухарина существуют, никуда не делись. Мы должны решительно выявлять противников курса нашей партии на коммунистическое строительство, выявлять и искоренять их как сорную траву. В этом я вижу нашу общую задачу. Эту задачу ставит перед нами товарищ Сталин. И мы должны соответствовать ее историческому значению.
Захлопали громче.
Каганович наклонился к ведущему собрание, что-то сказал. Тот кивнул головой.
Хрущев вытер платком взопревшее лицо, отпил из стакана воды, смелее глянул в зал, различая в нем теперь каждое лицо и даже выражение на каждом лице. Похоже, он все-таки переломил отношение к себе членов райкома в лучшую сторону.
— Кто за то, чтобы товарища Хрущева ввести в состав бюро Краснопресненского райкома партии? — вопросил ведущий собрание товарищ Крепухин. — Кто против?.. Воздержался?.. Кандидатура товарища Хрущева принимается единогласно.
Домой Никита Сергеевич вернулся поздно, однако в отличном расположении духа.
— Вижу, вижу, что все прошло хорошо, — встретила его Нина Петровна на пороге квартиры с теплой улыбкой на широком лице.
— Хорошо не хорошо, а избрали, — сообщил Хрущев сварливо, однако не без гордости. — Но это полдела. А вот работать на этой должности… И район я знаю плохо, а городское хозяйство так вообще. Вот и получается: ехал за знаниями, а попал опять на политическую должность…
— Ничего, Микита, научишься, — заворковала жена, помогая раздеться. Она слишком хорошо знала своего мужа, чтобы принимать все его слова за чистую монету. — Ты, главное, не чинись. И к инженеру прислушайся, и к ученому, и к рабочему тоже. Глядишь, и лучше других все знать будешь. Потом они же к тебе и придут за советом.