Дымок все приближался. Вот заиндевелые кусты ивняка, шарообразные заросли терна с сизыми ягодами, за ними открылся деревянный мосток через овраг, несколько старых дуплистых ив и… и под одной из них кружком — с десяток красноармейцев, составленные в козлы винтовки, колья пообочь костра, а между кольями над огнем не то поросенок, не то барашек.
— Тпр-рру-уу! — вскричал Матов, натягивая поводья. — Вы почему здесь? Вы что здесь делаете? — набросился он на красноармейцев, вскочивших и теперь с испугом широко раскрытыми глазами взирающих на знакомого взводного. — Кто у вас старший?
Произошла небольшая заминка, из круга выступил рослый красноармеец, поспешно оправляя шинель и ремень.
— Командир отделения Кудря, товарищ комвзвода. Несем дежурство согласно приказу.
— Какое ж это дежурство, если вы ничего не видите и не слышите! А вдруг казаки? Что тогда? Да они вас тепленькими, одними кинжалами…
Весь страх, только что испытанный Матовым, все напряжение его душевных сил, направленное на преодоление этого страха, выплеснулись теперь на этих растерянных красноармейцев. Хотя взводный в своей жизни не видел ни одного настоящего казака, он был уверен, что они где-то рядом. Ему представлялось, что вооружены они длинными кинжалами и шашками, такими же, как на фотографиях, и таятся за каждым деревом и кустом, так что стоит лишь зазеваться, как они тут как тут.
Но главное было не в этом, главное заключалось в том, что вот он, командир взвода Матов, его взвод, командир роты Левкоев и все-все-все несут службу, охраняют советскую власть и советский трудящийся народ от темных сил и элементов, а другие… другие в это время…
И откуда у них этот поросенок? Это же настоящее мародерство!
— Из какого вы взвода?
— Из первого. Взводный Кореньев.
— Какое задание вы получили? — все так же резко продолжал допрашивать Матов красноармейцев, но уже понемногу отходя и успокаиваясь. Во-первых, не казаки; во-вторых, не из взвода Сургучова, что было бы почему-то обидно для Матова, ну а что касается взводного Кореньева, так от этого недоучки только таких результатов и можно ожидать.
Матов недолюбливал Кореньева за его самонадеянность, за глупые словечки, за желание показать, что он на практике, то есть служа в войсках от рядового, понимает в военной службе больше, чем те, кто кончал училище.
— Чапай ничего не кончал, а как беляков крошил, генералов всяких и полковников! Человек или родится быть военным, или гражданским, — говаривал он к случаю и не к случаю. — А если вот здеся, — стучал себя костяшками пальцев по лбу, — ни хрена нету, то учи не учи, и не будет.
— Так какое задание вы получили? — повторил Матов свой вопрос, в упор глядя на отделенного Кудрю потемневшими глазами.
— Так что задание — патрулировать дорогу, товарищ комвзвода, — неуверенно отвечал Кудря. — Да мы только на минуточку, погреться и… и вот, — он кивнул на костер, над которым исходил салом поросенок. И все с сожалением посмотрели на обгорающего с одного бока поросенка, но никто не осмелился даже шевельнуться.
— Вы что, голодные, что ли? — уже с насмешкой в голосе спросил взводный, застегивая кобуру. — И поросенок… Откуда у вас поросенок? Только не говорите, что вам его подарили.
Никто ему ничего не ответил, все смотрели под ноги или на вершины деревьев.
— Ладно, кончайте этот бардак и займитесь службой. Иначе вам не поздоровится, — пригрозил Матов и заметил, как ослабли напряженные позы красноармейцев, а отделенный Кудря вскинул руку к буденовке и отчеканил звонким голосом:
— Есть заняться службой, товарищ командир!
Уже отъехав с полсотни метров от оврага, Матов оглянулся и увидел, как красноармейцы поспешно что-то расхватывали там, у костра, а трое уже шли по дороге вверх, за спинами у них торчали винтовки с примкнутыми штыками, а сами они шли как-то странно, согнувшись и выставив в стороны локти.
"Едят, — подумал Матов. — Небось, поросенок-то не дожарился. Да и то сказать, молодые, а кормят-то не шибко, — пожалел он красноармейцев. — Но все равно: если армия начнет заниматься воровством и не будет исполнять свой долг, тогда никакое учение, даже самое передовое, не поможет, тогда никакого коммунизма не построить. Это уж как пить дать".
Хутор Вострюков почти ничем не отличался от Матюхинского: те же белые саманные хаты под камышовыми крышами, которые никак нельзя назвать избами и даже домами, а именно хатами, как их называет Петрук; такая же просторная площадь с церквушкой — с одной стороны, с низкими кирпичными лабазами — с другой, такие же вытянутые к небу тополя вкруг церкви и самой площади, такие же вороны и галки на них.
По хуторской площади маршировали красноармейцы, командиры отделений надрывали глотки, командуя: "Левой! Левой! Ать! Два! Три! На-ап-пра-ву! Ать-два! Кру-уг-гом! Ать-два-три!"
"Делать им нечего, — подумал Матов, глядя на марширующих красноармейцев, имея в виду командира шестой роты Постромкова. — После такого-то марша…"
Матов заметил с краю площади просторный дом под железной крышей и над его крыльцом красный флаг, а возле крыльца топчущегося часового. Подъехав к дому, он спросил у часового, где можно найти комвзвода Сургучова, и красноармеец — с видимым удовольствием, но с какой-то нехорошей усмешкой, — стал объяснять Матову, в какой хате остановился взводный:
— Вот как поедете по улице, так в той хате, где ветряк крутится с петухом. Прямо там вот и будут, товарищ командир. Да там все сейчас! — добавил часовой, но Матов не придал этому добавлению никакого значения.
Матов ехал по хутору неспешной рысью, вертя головой по сторонам. Он еще на въезде заметил, что хутор обитаем: то в одном дворе, то в другом мелькнет вдруг черный полушубок и барашковая папаха, а то и цветастый полушалок. Вот навстречу показались розвальни, а в них полулежит на сене усатый дядька лет пятидесяти с кирпичным лицом. На дядьке драный полушубок, мохнатая шапка, на ногах валенки, подшитые кожей, над валенком выцветший лампас.
Дядька из-под лохматых заиндевевших бровей сурово глянул на Матова и лениво дернул вожжами.
"Казак, — подумал Матов и удивился, что этот казак так свободно разъезжает по хутору на виду у красноармейцев. — Наверное, это красный казак… Но как он на меня глянул! Как на врага какого-нибудь".
Еще издали Матов заметил жестяного петуха над коньком крыши. Маленькие лопасти вращались едва-едва, да и то, наверное, потому, что из трубы шел дым и создавал какое-то подобие движения воздуха. Во дворе под навесом стояла лошадь, запряженная в сани и жевала из торбы, висящей у нее на голове.
Глава 10
Матов подъехал к воротам, соскочил на снег, намотал вожжи на воротный столб, потом взял тулуп из саней и накинул его на заиндевевшую спину жеребца. Отворив калитку, вошел во двор, и тут же увидел Сургучова, не подпоясанного и без шапки, выходящего из-за угла хаты.
— А я гляжу: кто бы это мог быть? Ба! Матов собственной персоной! — радостно закричал Сургучов. — Ну, молодец, Николай! Вовремя приехал: мы только что обедать сели. Впрочем, и завтракать тоже. Давай заходи! — Он облапил Матова за плечи, дохнул на него самогонным перегаром. — А мы тут маленько… после вчерашнего перехода, — торопливо объяснялся он. — Хозяин у меня, знаешь, золотой мужик: у Буденного воевал с беляками, эскадроном командовал, настоящий большевик! Да ты сейчас сам увидишь…
Матов, чувствуя некоторую неловкость за своего товарища и какой-то даже подвох, что-то неправильное во всем, что он успел заметить на хуторе: и в том, как несли службу встретившиеся ему в овраге красноармейцы, и в ненужной муштровке на площади, и в самогонном перегаре от своего товарища, и в хмуром, неприязненном взгляде встречного казака, и в язвительной интонации часового, показавшего хату, где остановился Сургучов, — от всего этого, ожидая еще чего-то, даже более неприятного, с тяжелым сердцем прошел вслед за взводным в горницу, пригибаясь в низких дверях и раздумывая над тем, как бы ему поделикатнее отказаться от обеда.
Едва Сургучов открыл дверь, как на Матова обрушился гул голосов, пахнуло спертым воздухом, самогонкой, жареным мясом, табачным дымом.
Гул тотчас же стих, и в наступившей выжидательной тишине резко прозвучал как всегда нахальный голос комвзвода Кореньева:
— О-о! Кто к нам пожаловал! — вскричал наголо бритый коротконогий крепыш с резкими и неприятными чертами лица.
Чем эти черты были неприятны, Матов объяснить не умел да и не старался, но при встрече с Кореньевым взгляд почему-то сам собою скользил в сторону, будто неловко было рассматривать человека, обиженного природой: и нос какой-то вывернутый, и лоб как-то слишком уж нависал над лицом, как у обезьяны, а подбородок, наоборот, проваленный какой-то, недоразвитый. И все бы было ничего, если бы не глаза — нахальные, наглые, жестокие.
Матов остановился у порога уже с твердым намерением отказаться от обеда, но тут, к своему удивлению, разглядел своего ротного Левкоева, и комроты шесть Постромкова, сидящих на дальнем конце стола, и других командиров шестой роты, а с ними и хозяина хаты, худощавого казака с загнутыми вверх усами и таким же кирпичным лицом, как и у того, что встретился на улице.
Матов топтался в нерешительности у дверей. Он никак не мог понять, как умудрился прозевать отъезд своего ротного; каким образом, наконец, Левкоев сумел не заметить в овраге костер и столпившихся вокруг него красноармейцев, а если заметил, то почему не принял никаких мер?
— Входи, взводный, садись, — разрешил Левкоев. При этом комроты поморщился так, будто у него только что заболел зуб.
Пока Матов раздевался, за столом молчали, лишь слышно было, как стучат ножки передвигаемых табуреток.
Когда Матов сел, Левкоев спросил зачем-то, будто сам только что не из роты и не ехал той же дорогой, что и Матов:
— Как там дела, взводный? Как наши службу несут?
— Нормально наши несут службу! — нажав на слово "наши", ответил Матов, оглядывая стол. И подумал: "А замполита-то нету. Странно, однако".