Глава 13
Аким Сильвестрович Муханов сердито посмотрел на свое отражение в зеркале, подергал за синий в крапинку галстук, который охватывал его мощную шею под воротничком белой рубахи, делая эту шею мощнее и толще. В зеркале же он встретился с черными глазами своей жены, Агафьи Даниловны, заметил в них отражение всех своих собственных мук, и промычал что-то нечленораздельное.
— Акиша, — робко проговорила Агафья Даниловна, — ты только там не буянь, оказывай людям уважение, глядишь, и они тебе тоже окажут.
— Эка… сказанула, — буркнул Аким Сильвестрович и повернулся лицом к жене, пышной, грудастой, с простоватым, но милым лицом, обрамленным венцом из толстых черных кос, в которые будто вплетены редкие серебристые нити седых волос. — Уважение! При чем тут уважение, если речь идет о деле? Хоть бы подумала своей головой!
В лице Агафьи Даниловны от этой ворчни ничего не изменилось: она все так же смотрела на своего мужа с робостью и обожанием. Не обращая внимания на суровый и неприступный вид Акима Сильвестровича, она поправила одну из множества его медалей, благоговейно потрогала холодный лак ордена, сняла с рукава волосок и шумно вздохнула, словно провожала мужа на смертный бой.
— Ну, присядем, — сказал Аким Сильвестрович и сел на продавленную кушетку.
Агафья Даниловна опустилась на краешек стула и пригорюнилась.
Старинные настенные часы пробили четыре раза. Аким Сильвестрович поднялся и пошел в прихожую. Здесь он надел на себя пальто, очень напоминающее флотскую шинель, черную шапку-ушанку, натянул на руки толстые кожаные перчатки, сунул ноги, обутые в хромовые сапоги, в блестящие галоши с выступающей красной подкладкой.
Агафья Даниловна суетилась рядом, подавая, поправляя, одергивая.
— Ничего не забыл, Акиша? — спрашивала она уже в который раз, и в который раз Аким Сильвестрович терпеливо объяснял, что все бумаги, какие нужно, у него в кармане.
— А партвзносы уплачены? — не унималась жена.
— Уплачены, уплачены.
— А штамп… штамп-то стоит?
— И штамп стоит… Ну, все! — решительно прекратил всякие разговоры Аким Сильвестрович. — Пошел я.
— Иди с богом, — и Агафья Даниловна мысленно перекрестила мужа, а когда тот скрылся за дверью, то осенила их широким крестом, задвинула железную задвижку и пошла в комнаты.
Бывший боцман хотя и считал себя ревностным коммунистом-большевиком, то есть верил во всемирную победу пролетариата, в грядущее светлое коммунистическое будущее и в силу этого не имел права верить в существование бога, в бога действительно не верил, но в Николая-чудотворца, заступника моряков, и в Андрея Первозванного, под чьим флагом начинал когда-то морскую службу, в этих святых верил, несмотря на то, что революция святых отменила и что в восемнадцатом году он записался в партию большевиков.
Однако вера в святых у Акима Сильвестровича была своеобразной — в том смысле, что, как считал бывший боцман, у каждого человека должен быть кто-то, к кому можно запросто обратиться в трудную минуту или на ком сподручнее отвести душу. Когда сторожевичок, на котором служил Муханов, напоролся на мину, да так, что нос вместе с ходовой рубкой разнесло вдребезги, а корма, на которой стоял зенитный пулемет с прикипевшим к его рукояткам боцманом Мухановым, стремительно пошла у него из под ног, окутываясь свистящим паром, тогда боцман взмолился Николаю-чудотворцу, и тот, надо думать, услыхал его молитву и не дал безжалостному водовороту втянуть боцмана в свою бездонную пасть.
А еще раньше была гражданская война, и там Николай-чудотворец помогал ему ни раз, с тех пор и повелось, что Аким Сильвестрович в трудных случаях поминает своих святых, и не исключено, что благодаря их заступничеству остался жив сам и семья сохранилась тоже.
Нынешний случай вряд ли надо было относить к случаям трудным, но все-таки неожиданный вызов в райком партии с отчетом о работе артели инвалидов и об осуществлении руководящей и направляющей роли партячейки — вызов этот не казался боцману случайным и не возымеющим никаких последствий. За этим вызовом что-то крылось — что-то непонятное и пугающее, а в таких случаях не вспомнить Николая-чудотворца было никак нельзя. Тем более что с зятем своим боцман не успел посоветоваться по причине отсутствия того в течении нескольких дней по служебным делам. Уж они бы с ним просчитали, как любит выражаться капитан милиции, все возможные варианты. Хотя боцман и сам пытался это сделать, но без зятя как-то не очень получалось. Стало быть, вся надежда на святых. Не к Ленину же или, тем более, к Сталину обращаться в подобных случаях. Для бывшего боцмана Муханова и нынешнего директора артели инвалидов эти имена даже более святы, чем имена Николая-чудотворца и Андрея Первозванного. Хотя и менее понятны. И это несмотря на то, что с именами святых связано нечто воздушное, неосязаемое, а с именами вождей — все вещное, материальное: сам Ленинград, который боцман по старой привычке называет Питером, каждая его улочка, камни его мостовых — на всем лежит печать с их именами. Все, что разрушено за годы советской власти и создано — это тоже они, Ленин и Сталин. Даже собственная жена и дети связаны с ними, потому что не сверши они великую революцию, не встретился бы боцман со своей Глашей. Конечно, он встретился бы с какой-нибудь другой женщиной, но та, другая, наверняка была бы хуже. Да и множество бронзовых и мраморных фигур Ленина и Сталина, устремленных вдаль, как бы подчеркивали их сугубо материальную сущность и причастность к судьбам всех людей и народов.
А святой Николай-угодник — это что-то личное, что-то вроде вахтенного офицера, который всегда на своем посту и принадлежит одному боцману Муханову, и он такой, какой нужен только ему одному, потому что у других — совсем другие вахтенные офицеры. Ну и Андрей Первозванный — тоже. Но этот повыше чином, вроде как адмирал, к которому со всяким пустяком не сунешься. Да и не положено, и не услышит. Чудотворец же не обидится, даже если вплетешь его имя в многоэтажное словесное построение, жгучее, как просмоленный канат, потому что на то он и святой, чтобы не замечать худого, а засчитывать только хорошее.
Впрочем, сам Аким Сильвестрович никогда и не пытался объяснить себе, в чем тут дело. Раз душа его требовала общения с Николаем-чудотворцем, значит, так оно и должно быть и объяснять тут нечего. Все эти объяснения — сплошная философия, которую Аким Сильвестрович глубоко презирал как материю, простому человеку совершенно не нужную и даже вредную. Для него общение со святым — это все равно что… ну вот, предположим, берешь в руки кошку: мягкое, теплое, пушистое, ласковое — и у самого душа оттаивает, и на мир уже смотришь другими глазами.
Да и что бы мог посоветовать ему зять? Не ходить в райком, прикинувшись больным? Ерунда да и только. Отрицать все недостатки, какие ни есть в артели? Еще глупее. Потому что не на рынок идет и даже не в райсобес. Понимать надо.
Аким Сильвестрович не любит ездить на городском транспорте: вечно, когда спешишь, трамвая или автобуса ждешь по черт знает сколько, а потом еще давись в нем, наступая другим на ноги. А между тем за это время, пока стоишь и нервничаешь на остановке, пол-Питера пехом отмахать можно. Поэтому боцман чаще всего рассчитывает на свои ноги, и они его пока не подводили.
К тому же, что ни говори, а приятно идти по городу, по которому ты в молодости ходил с винтовкой за плечами, выметая из всех щелей буржуев и всяких других кровопийцев. Время было отчаянное, веселое и злое. Да вот беда — буржуев вроде тогда повымели, зато народились свои и, что особенно обидно, стали даже хуже прежних. Спасибо товарищу Сталину: в тридцать седьмом и других годах многих примазавшихся пустил в расход. Но и десяти лет не прошло, а они снова расплодились — плюнуть некуда. Впрочем, в последние годы кое-что меняется, партийные власти вспомнили, что Питер — город русский, а то, бывалоча, куда ни глянь, вывески на улицах и площадях — сплошь все нахамкинсы да рошали, урицкие да володарские, будто они одни революцию делали и с белыми дрались. Нет, случались и среди них отчаянные, но не шибко много, а все больше по кабинетам рассиживались да по митингам бегали. И в эту войну тоже. Вот и товарищ Сталин русскому народу отдает должное, мол, на русском народе все держалось и держится, и спасибо ему, народу этому, великое, потому как другой какой народ подобного испытания ни за что бы не выдержал.
До назначенного времени еще почти целый час, и Аким Сильвестрович не спеша топает по тротуару, с удовольствием вдыхая морозный воздух и поглядывая по сторонам. Дома, деревья, улицы, покрытые снегом, спешащие куда-то люди — все кажется наполнено глубоким смыслом, все направлено в ту же сторону, куда движется и сам боцман — не в фактическом, разумеется, смысле, а исключительно в идейном.
Вон тот представительный мужчина с коричневым портфелем тоже, быть может, идет в райком партии, потому и вид у него страшно озабоченный и несколько торжественный. И это понятно: в райком партии вызывают не каждый день, и райком партии — это вам не какая-то шарашкина контора, где люди судачат по целым дням о пустяках да гоняют чаи. С этими конторскими, мать их под ватерлинию, коммунизма не построишь, и боцман уверен, что рано или поздно всех их разгонят, и тогда люди начнут жить и работать по справедливости. Более того, Аким Сильвестрович верит, что время это не за горами, что оно бы наступило и раньше, да у Сталина после войны накопилось множество всяких международных дел, и как только он с ними немного разберется, так сразу же и возьмется за всю эту шушеру. Как в тридцатые. И тут уж ему без матросской братвы не обойтись. Пригодится ему и бывший боцман, которому едва перевалило за пятьдесят, следовательно, когда эта чистка начнется, он еще будет в силе.
Эти рассуждения и вид города, живущего кипучей жизнью, привели Акима Сильвестровича в отличное расположение духа. Ко всему прочему, утром он успел побывать в артели и убедился, что там все обстоит более-менее нормально: инвалиды все на своих местах, работа идет, щетины и деревянных заготовок хватает; правда, столярный клей на исходе, однако Валерка Буркаль, нахальный, но хваткий малый, обещал вскорости достать. И отчет Аким Сильвестрович успел написать, и протоколы собраний партячейки выправить и привести в божеский вид, хотя делал все это уже дома, чтобы не мешали и не лезли под руку со всякой мелочевкой.