Толпа рабочих долго пережидала длинный товарняк, влекомый на север двумя мощными ФД. На открытых площадках все то же самое: стальные трубы, арматура, рулоны листового железа, прокат, что-то накрытое брезентом; а еще уголь, а еще пульманы не известно с чем: страна восстанавливается, растет, крепнет, ей много чего надо. Не успел товарняк скрыться из виду, как с севера загрохотал другой, с бревнами и досками, экскаваторами, грузовыми автомобилями, с цистернами с нефтью и разной химией.
Дитерикс провожал глазами вагоны, изумленно качал головой и что-то пытался сказать, но за грохотом ничего разобрать было нельзя. Однако Малышев, догадываясь, что именно хотел сказать немец, самодовольно улыбался ему и показывал большой палец.
— Я понимать, почему Советски Союз есть победить Гитлер, — произнес Дитерикс, когда они пересекли железнодорожные и трамвайные пути. — Вы есть сами богаты страна на весь мир. Я-я! Так есть! И самы бедны люди. Нет диалектик. — И пожал недоуменно плечами. И даже вздохнул.
Малышев весело рассмеялся. Да и что возразишь? Все правильно. Однако промолчать было бы невежливо, и он повторил некогда сказанное Дитериксом:
— Большой ишак — маленький порьядок? Да?
— Нет! — запротестовал Дитерикс. — Ви не есть ишак, ви есть киндер. Ви есть маленьки дети! Прошу извинять мне.
— Мы вырастем, — убежденно пообещал Малышев.
У пивного ларька остановились, Дитерикс взял пива, они отошли в сторонку.
Единственный фонарь на столбе освещал крохотный пятачок вытоптанной до бетонной тверди земли, усеянной всяким мусором: окурками, бумажками, опавшей листвой.
— Я давно не видать Костя-морьячок, — произнес Дитерикс, оглядывая ларек и толпящихся рядом мужчин.
— А-а, Костя! Костю-морячка отправили в инвалидный дом, — ответил Малышев. — И много других инвалидов тоже. Их там кормят, лечат, за ними ухаживают. Им там хорошо. Не то что здесь, у ларька-то… Да по базарам всякой дрянью торговать, — убежденно закончил Михаил.
— О-о! — воскликнул Дитерикс. — Это есть настоящи социалисмус! Это есть хорошо! Государство должен иметь большой забота на маленький человек. Это я понимать. Это есть настоящи диалектик!
— Вот видишь, — оживился Малышев. — Я же говорил: все у нас еще наладится: и думать мы будем, и говорить, и делать. А как же!
Они допили пиво, пошагали вверх по дорожке мимо рабочих домов. Из кучи мальчишек, игравших на деньги «в стеночку» раздался насмешливый голос:
Битый фриц,
Жрал мокриц,
из навоза пек блины,
наложил себе в штаны.
Малышев погрозил пацанам кулаком. Франц сделал вид, что ничего не слыхал.
Они дошли до итээровских домов и расстались, обменявшись дружеским рукопожатием. Но не успел Малышев сделать и десяток шагов, как Дитерикс окликнул его.
Они снова сошлись вместе.
— Микаэл! Я совсем забывать! — возбужденно заговорил Дитерикс. — Я хотеть делать тебе памьять. Маленьки презент. Книжки и всяки другой ирунда. Как это по-русски?..
— Да ни к чему все это, — начал было отнекиваться Малышев, но Дитерикс взял его за руку и потащил к себе.
Они не заметили, что в отдалении вслед за ними шел Олесич, и когда они останавливались, останавливался и он и либо отворачивался, либо укрывался за деревом или углом дома. А еще чуть сзади незаметно скользил в полутьме молодой парень в поношенной телогрейке, едва сходящейся на выпуклой груди.
Через полчаса Малышев уже шел домой со связкой книжек на русском и немецком языках и еще небольшим свертком. В свертке был отрез на костюм и золенгеровская опасная бритва, почти новая, вымененная год назад Дитериксом у одного из своих соотечественников за буханку хлеба.
Малышев шагал к себе домой и размышлял о том, что бы ему такое подарить Францу, чем бы отдариться, чего нет и не может быть в Германии. Дома-то — шаром покати, а вот если в воскресенье пойти на барахолку, то там наверняка что-нибудь исконно русское приобрести можно. А если и там ничего не удастся найти, то он тогда выточит Францу какую-нибудь штуковину — подсвечник, например, или кубок замысловатый, чтобы Дитерикс в своей Германии, глянув на эту вещь, сразу же вспомнил Малышева и всю свою жизнь в России.
Михаил не успел свернуть на свою улицу, когда сзади послышалось урчание машины. Черная «эмка» обогнала его, резко вильнула на тротуар перед самым носом Малышева, перегородив ему путь. Открылись с обеих сторон дверцы машины, из нее выскочили трое парней в серых пиджаках, и не успел Малышев сообразить, что к чему, как получил удар в висок чем-то тяжелым и рухнул бы на землю, но парни ловко подхватили его обмягшее тело и, словно куль, кинули на заднее сидение машины. Туда же полетели книги и сверток. Двое парней сели прямо на Малышева, третий рядом с шофером, и машина, резко рванув с места, понеслась в обратном направлении.
Через пару минут машина уже стояла возле двухэтажного дома из серого силикатного кирпича, где жил Дитерикс и откуда недавно вышел Малышев. Малышева вытащили из машины и поставили на ноги.
Возле подъезда жалась кучка людей, в основном женщины с детьми. Тут же топтался пожилой милиционер, не позволявший никому расходиться.
Двое парней поддерживали Малышева под руки, голова его безвольно клонилась из стороны в сторону. Третий, что сидел возле шофера, обращаясь к толпе, спросил:
— Этого человека вы видели выходящим минут пятнадцать назад из подъезда?
Люди молчали; женщины, прижимая к себе детей, смотрели на Малышева с испугом.
— Еще раз повторяю, — нацелился парень на одну из женщин. — Видели вы этого человека?
Женщина утвердительно затрясла головой.
— Что было у него в руках?
— По-моему, книжки, — неуверенно ответила женщина.
— Что еще?
— Я не обратила внимания.
— Кто обратил внимание? Ну, живо!
Парень сверлил глазами испуганных людей, презрительно кривил уголки губ.
— Кажется, сверток какой-то, — промямлил полный низкорослый мужчина с черными выпуклыми глазами, когда взгляд парня уперся в его лицо. — Впрочем, я не уверен.
— Эти книжки? Этот сверток? — парень взял с заднего сиденья машины книги и сверток.
В ответ уже несколько человек закивали головами.
— Только что в вашем доме, на втором этаже, убит ваш сосед Франц Карлович Дитерикс, — торжественно возвестил парень. — Вот этот человек, — показал он на Малышева, — подозревается в убийстве с целью ограбления.
Малышев рванулся, но держали его крепко.
Глава 11
Дело об убийстве немецкого специалиста Франца Карловича Дитерикса слушалось при закрытых дверях. Это было одно из самых простых дел, которые когда-либо вела народный судья Морева, приятная женщина с тугим пучком каштановых волос на затылке. Оно оказалось даже проще дела о хищениях соцсобственности, проведенного ею же на выездном заседании всего лишь два месяца назад.
Как явствовало из следственных документов и чистосердечного признания подсудимого, Франц Дитерикс был убит ударом молотка по теменной части головы с разрушением черепа и глубоким проникновением орудия убийства в мозг. Убийство произошло во время совместного распития спиртных напитков убитым и убийцей. Причина убийства — ограбление. Все вещественные доказательства: молоток, отрез на костюм и опасная бритва в футляре — вот они, лежат на столе. Сам подсудимый, молодой человек двадцати пяти лет, сидит между двумя милиционерами, опустив голову и безвольно сложив сильные руки у себя на коленях. Известно, что во время войны он служил сапером, следовательно, молоток держать в руках умеет, и не удивительно, что Франц Дитерикс был убит одним единственным ударом.
— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово, — говорит народный судья Морева, и взгляд ее равнодушно скользнул по поникшей фигуре убийцы.
Малышев тяжело поднялся на ноги. Тело его — одна сплошная боль. Вчера он, по подсказке всезнающего сокамерника, потребовал бумаги и написал заявление на имя прокурора, что признание в якобы совершенном им убийстве у него получено с помощью физического воздействия. Следователь, молодой парень, разве что на год-два старше самого Малышева, долго хохотал, читая его заявление, потом порвал его на мелкие кусочки, швырнул Малышеву в лицо, сбил ударом кулака на пол, долго тузил ногами, при этом несколько раз повторил, что если Малышев вякнет о своей невиновности на суде, то из него сделают отбивную котлету.
— Я не убивал, — говорит Малышев тихо.
— Что вы там бормочите? — судья прикрыла ладошкой рот и подавила зевоту.
Два народных заседателя — женщина лет сорока, из учителей, с усталым лицом, во все время заседания не проронившая ни слова, и молодой парень, помощник машиниста паровоза, задавший Малышеву какой-то несущественный вопрос, — уставились на него широко раскрытыми изумленными глазами.
— Я не убивал Франца Дитерикса! — громче повторил Малышев.
— Как же не убивали! — воскликнула Морева и откинулась на спинку высокого стула с гербом. — Ведь вот же ваши показания и ваша подпись! И в квартиру убитого кроме вас никто не входил, что подтверждается свидетельскими показаниями.
— Меня заставили подписать… Меня били…
— Ну, эти сказки мы уже слышали. Вы б чего поновей придумали, — усмехнулась судья Морева и с негодованием посмотрела на подсудимого красивыми глазами золотистого цвета.
Малышев качнулся, медленно поднял руки к вороту рубахи и вдруг, тихо застонав, рванул рубаху и разорвал ее донизу. Открылось тело, сплошь покрытое синими и красными кровоподтеками.
— Это вот — тоже сказки? — прохрипел он.
Милиционеры схватили его за руки и вывернули их за спину.
Судья Морева, глянув мельком на подсудимого, пожала плечами и принялась складывать бумаги.
Малышева приговорили к двадцати пяти годам строгого режима и пяти годам поражения в правах.
На свободу он должен выйти в год своего пятидесятилетия — в 1973 году.
Франца Дитерикса похоронили на самом дальнем кладбище. Провожать его в последний путь выделили несколько человек от парткома, профкома и дирекции. От литейного цеха провожатым назначили сменного мастера Олесича. Среди провожатых сутулилась высокая фигура главного технолога завода Петра Степановича Всеношного. Если Олесич постоянно вертел своей коротко остриженной головой и прислушивался к каждому произнесенному слову, то Петр Степанович смотрел себе под ноги, никого, казалось, не замечая, и двигался лишь тогда, когда начинали двигаться остальные.