Вот и в это утро я иду к развалинам старой турецкой крепости, которая почти вся ушла под воду. Но еще торчат из воды замшелые камни, остатки полукруглой башни. В шторм море гулко бьет волнами в эти камни, вздымая над ними тучи брызг, иногда доставая до старых сосен, растущих на берегу. Старики говорят, что крепость раньше стояла далеко от воды, но море приблизилось и теперь добивает ее остатки, пощаженные временем. Эту крепость когда-то русские войска отвоевали у турок, потом горцы Шамиля осадили ее, и русские, не желая сдаваться, взорвали пороховые погреба, погребя под развалинами и себя и нападающих.
Сидя на замшелом камне, я иногда оглядываюсь: мне чудится, будто за моей спиной в зарослях орешника прячутся горцы со своими кинжалами и саблями, и вот они сейчас повалят густой толпой под заунывные звуки зурны и бубнов, крича что-то на своем языке — на языке Армена Манукяна. И если закрыть глаза, то звуки эти можно расслышать в клекоте волны, разбивающейся о камни, перетирающей гальку.
Ловить бычков не так интересно, как усачей или голавлей: закинул пару удилищ с несколькими крючками в воду, сиди и жди. Потом тащишь, а оно иногда не тащится: это бычок заглотнул крючок, а сам залез под камень. Лезешь в воду, ныряешь, находишь этого бычка, вытаскиваешь из-под камня, а он такой маленький — чуть больше мизинца. Зато голова у него — о-го-го! Тогда берешь этого бычка и насаживаешь на крючок вместо червяка. На бычка иногда попадаются крупные бычки же. Или морские собаки. Собаку надо в руки брать осторожно: у нее ядовитый спинной плавник. Однажды с крючка я снял целых четыре бычка, заглотнувших друг друга. Вот умора-то! Жаль только, что никто не видел этого удивительного зрелища: снимаешь одного бычка, а там другой, поменьше, снял и этого, а там еще один, снял наконец и его, а на крючке тоже бычок, но уже совсем маленький. Этого снимаешь с крючка и заглядываешь в его пасть — нет ли там еще? Нету! А жаль: было бы пять.
Море сонно плещется о берег, вдали неподвижно висит над водой рыбачий парус, солнце расплылось желтым пятном, погрузившись в серую дымку. Хочется спать. В голове сами собой складываются стихи:
Маленький бычок,
Проглотил крючок
Спрятаться куда бы,
Да под камнем крабы…
Мама бычков жарит на постном масле, и они так вкусно хрустят на зубах вместе с костями. Мама вздыхает и гладит меня по голове: «Добытчик ты мой. Кормилец».
Весь остальной день я работаю с папой. Домик наш растет быстро, но все делает папа, а я лишь ему помогаю: где гвоздь забить, где что-то подстрогать, подтесать или отпилить. Я еще многого не умею, хотя, со стороны глядя на папину работу, так и кажется, что и сам бы сделал то же самое. Но как возьмешься, так то же самое не получается, а получается что-то совсем не то, и тогда папа говорит, что я еще мало ел каши. Но когда кто-то приходит к нам из взрослых, папа показывает им мою работу и хвастается: сын, мол, сделал то-то и то-то. Дяди качают головами: надо же! Тети удивляются еще больше: такой маленький, а, смотри-ка! Я скромно ковыряю мозоль на руке: подумаешь! И вовсе не маленький: уже почти двенадцать лет.
Дома все-таки хорошо: не надо самому варить борщ, жарить рыбу. Да и море почти под боком. Иногда слышно, как оно шумит и бухает. Особенно ночью. Засыпаешь под убаюкивающее: «Бух-ш-шии! Бух-ш-шии!» С одной стороны шумит море, с другой — железная дорога. Поезда идут часто то в сторону Грузии, то из Грузии, долго слышится сперва нарастающий, затем затихающий перестук колес, и снова возникающий, когда поезд идет по железному мосту.
В тихую и жаркую погоду я на море не хожу. Да и многие местные мальчишки тоже. В такую погоду вода в море теплая, ленивая, она не остужает тело, не бодрит, высыхая, оставляет на теле соль, которая стягивает кожу. Впрочем, местные вообще на море бывают редко: дела. Разве что какая-нибудь мелюзга, у которой никаких обязанностей. Как у моей сестры Людмилки. Хотя в ее годы у меня свои обязанности уже были.
В жаркую и тихую погоду, если не нужен папе, я иду к Мзымте. Иногда туда, где река впадает в море. Мзымта, попав в море, течет по насыпи из песка, который она нанесла, вода здесь прохладная. Можно идти и идти по этой насыпи, подгоняемый течением, слабеющим с каждым метром. Но далеко уходить не стоит, потому что возвращаться против течения тяжело, а плыть к берегу приходится долго и трудно: возле речного потока море неспокойно, крутит водовороты, бьет беспорядочной волной. А отплыл от реки подальше — снова попадаешь в теплую воду.
В самой же реке вода обжигающе холодна, она стремительно несет тебя, крутит и вертит, если ты целиком отдаешься на ее волю. Но нам, мальчишкам, больше доставляет удовольствие борьба с течением, мы соревнуемся, кто быстрее пересечет реку вплавь, кто преодолеет ее, не дав себя унести дальше других. Бросаешься с берега в стремительный поток, молотишь воду руками и ногами, пока не коснешься дна из гладких валунов. По ним и выбираешься на берег. Где выбрался, там и сидишь, другие кидаются следом — так и выясняется, кто самый шустрый.
Зато море наше, когда разыгрывается настоящий шторм. В таком случае я стараюсь ускользнуть из дому так, чтобы не заметила мама: она очень боится, что в шторм я могу утонуть. Все мамы боятся этого, но еще не было случая, чтобы кто-то утонул из местных мальчишек и девчонок. Приезжие — да, случалось, и даже взрослые.
Мы собираемся в стайки, идем к морю деловито и спокойно. На берегу стоят отдыхающие, любуются разбушевавшейся стихией — так они говорят. Случается, что кто-то из них отваживается входить в воду, но лишь тогда, когда идет малая волна. Как только вдалеке покажутся пенные гребни, с берега кричат: «Волны! Волны!» — и купальщики выскакивают из воды.
Это и есть тот миг, которого мы ждем.
Перед чередой «девятых валов» вода у берега не то чтобы затихает, а укорачивает свой бег, плещется и кипит в полосе прибоя, отступая все дальше и дальше в море, как бы подготавливая дорогу для старших сестер, медленно поднимающихся из глубин моря и шествующих к берегу в пене и гуле.
И вот уже у самого берега поднимается первая волна. Она встает почти отвесной стеной, гребень ее трепещет, готовый обрушиться вниз, верх зеленоватый, а низ синий, и сквозь него смотрит на нас мрачная глубина моря. Это еще не «девятый вал», это его младшие сестры-волны. «Девятый» еще чуть виднеется вдали.
Мы не спеша идем навстречу первой волне. Под ногами текут ручьи, сгоняя в море песок и мелкую гальку, потом становится глубже и дно каменистее. Волна вспухает, зеленый гребень начинает нависать над ее синим брюхом, и… мы разом срываемся с места и кидаемся в эту стену. Позади нас с пушечным гулом волна обрушивается на берег, ноги выкручивает кипящий поток, иногда камни взлетают вверх и касаются ног, но все остальное тело находится почти что в неподвижной воде. Длится это состояние одно лишь мгновение. Если задержаться на месте, непременно втащит в водоворот, закувыркает, и тогда ударов камней не миновать.
Но самая опасная не эта волна, а следующая. Следующая еще больше, поднимается из глубин еще дальше от берега, и все пространство от нее до берега — сплошные водовороты, одни тянут тебя вниз, другие крутят, третьи выбрасывают наверх. И нет никакой возможности вырваться из этой кипени. И тут-то тебя и накрывает следующая волна и тащит к берегу. А это уже опасно. Тут можно и захлебнуться, потому что в этом случае почти ничего от тебя не зависит, можно получить и удар по голове камнем.
Если не успел вонзиться в толщу воды, потерял мгновение, то главное — не надо сопротивляться, не надо паниковать, надо лишь задержать дыхание, раскинуть руки и ноги и отдаться на волю течения, а когда волна растеряет свою злость и силу в извечной борьбе с берегом, начать энергично грести либо к берегу, либо в открытое море, потому что оставаться в полосе прибоя опасно, а следующая волна будет еще больше.
Все это проверено на собственной шкуре, и не раз. И как только я вонзаюсь в толщу надвигающейся волны, я гребу изо всех сил руками и ногами, уходя в мутновато-синюю толщу, иногда даже охристо-желтоватую, где тихо и прохладно. Волна уходит, кидается на берег, вода светлеет, и я выныриваю на мористом скате следующей волны. Оглядываюсь, вижу головы и лоснящиеся спины своих товарищей и ору от восторга.
А над нами поднимается девятый вал, неся на себе белопенный гребень. Меня стремительно несет к этому гребню, но за несколько метров до него я ныряю в неподвижную толщу волны — и все повторяется, с одним лишь исключением: здесь нет бурунов, здесь не грозят тебе обкатанные волнами булыжники и водовороты.
Но опасность стережет и здесь: вдруг замечаешь, что какая-то сила помимо твоей воли несет тебя в море, и берег удаляется, и кипарисы на нем все дальше, и люди на берегу все меньше и меньше — почти букашки. Начинаешь выгребать против течения, борешься изо всех сил, и когда выбираешься на берег, ноги дрожат и руки висят, как плети. Поэтому мы балансируем на некой грани относительного спокойствия до тех пор, пока идет череда если не девятых, то седьмых и восьмых валов.
Впрочем, мы не слишком задумываемся об опасности, гоняемся друг за другом, играя в пятнашки, а, наигравшись, кидаемся к берегу, используя верхний поток уже не слишком больших волн.
И кто-нибудь скажет на берегу, увидев нас, веселых и беспечных, удирающих от новой волны, обрушившейся на берег, готовой схватить нас в свои пенные объятия и утащить в море:
— Ну и чертенята! И куда только смотрят их родители?
Я возвращаюсь домой, мокрый и довольный.
— Купался? — спросит мама.
— Да я только с краешку, мам, — успокаиваю я ее.
— Знаю я этот ваш краешек, — ворчит мама и вздыхает.
А я иду к ручью, чтобы смыть с себя соль.
Глава 15
На другой стороне ручья, чуть наискосок и ближе к другой улице, стоит большой старый дом, окруженный густым садом. С нашего участка виднеется лишь его крыша. В этом доме живет девчонка в длинном цветастом платьице. И все время что-то поет, да так звонко и весело, будто она одна в целом мире. Я не знаю, как ее зовут, не помню, встречал ли ее