Пьеса о белорусских партизанах действительно оказалась слабой. Хотя актеры старались. После спектакля вся труппа театра, режиссеры, критики и прочая «белорусская общественность» собрались в зале за накрытыми столами. Михоэлс устроил подробный разбор спектакля и самой пьесы, но не критически, а как бы в расчете на будущее: тема-то актуальная и далеко не исчерпана. Опять же, неизвестно, как Сталин отнесется к самому Михоэлсу и его роли в Комитете по премиям, если пьесу раздраконить. Но если над пьесой хорошенько поработать, то есть усилить роль партии и самого товарища Сталина в развертывании партизанского движения в Белоруссии, если особой строкой выделить интернационализм и патриотизм всего белорусского народа, если более наглядно показать зверства фашистов…
Пили, ели, провозглашали тосты за здоровье товарища Сталина, за партию, за дружбу народов, за здоровье самого Михоэлса… — в общем, все вполне пристойно, не придерешься.
Потом провожали Михоэлса с его спутником до гостиницы.
В номере люкс застолье продолжилось, но уже в тесном еврейском кругу. Здесь разговоры велись более откровенные, кто-то даже утверждал, что здесь нет прослушки и можно говорить, не стесняясь. Не обошли и самый острый вопрос: реально или нет заиметь советским евреям Крымскую еврейскую автономную республику. Одни были решительно за, другие нерешительно против. Против было меньшинство. Сетовали, что недавно принятая резолюция ООН о разделе Палестины на Израильское и Палестинское государства и о выделении древней столицы Израиля в отдельный город под управлением независимой от этих стран администрации, никак не может отвечать интересам всемирного еврейства. Говорили и о возможной репатриации всех евреев в Биробиджан. Но при этом мало кто верил, что такое возможно в принципе хотя бы потому, что отличить еврея от нееврея весьма затруднительно.
Однако слишком долго разговаривать на такие опасные темы — большой риск. Да и Голубев, отговорившийся усталостью и закрывшийся в своем номере, может что-нибудь заподозрить. Если же иметь начавшуюся в СССР борьбу с космополитизмом, то и подавно. Поэтому разговор свернулся сам собой, и представители общественности приуныли.
Тут кто-то вспомнил, что было приглашение на еврейскую свадьбу. Загомонили. Пошли будить Голубева — как же без него? Вытащив критика из постели, куда-то долго ехали на трамвае, потом шли, чертыхаясь, по глубокому снегу среди развалин и пустырей. Наконец вдали показался дом, ярко освещенный огнями. Оттуда с порывами ветра доносились звуки скрипок и барабанов.
Свадьба была в полном разгаре. Там тоже пили и ели. И спорили о том же, уже не заботясь о прослушке, наседая на Михоэлса: как же, и в Америку он ездил, и к самому Сталину вхож. Михоэлс ничего определенного сказать не мог, на вопросы отвечал общими фразами. Однако общие фразы оставили впечатление у пирующих, что он знает обо всем, но выложить все не может, потому что связан какими-то тайнами. И от него отстали. И даже почти перестали обращать на него внимание.
Потом… потом, уже глубокой ночью, Михоэлс вместе с Голубевым очутился на улице. И, странное дело, вдвоем, без сопровождения общественности. То ли потому, что все закончилось, то ли сами они так решили, то ли что-то произошло. И не удивительно: столько было выпито, что и сам себя уже не упомнишь.
Здесь, как и в Москве, мела поземка. Хотя Михоэлс столицу Белоруссии знал хорошо еще по довойне, однако долго блуждали среди развалин, пока не вышли на улицу с трамвайными рельсами, лишь кое-где едва выступающими из-под снега. Шли, прикрываясь от ветра и колючего снега бобровыми воротниками. Смотрели под ноги. Ни машин, ни трамваев, ни прохожих.
— У меня такое ощущение, — прокричал Михоэлс в ухо своему спутнику сквозь вой ветра и шорох колючего снега, — что сейчас из-за поворота покажется немецкий патруль. «Хальт! Хенде хох! Фойер!» И куда нам уже бежать?
— Типун тебе на язык, Соломон! — ответил Голубев, отогнув воротник. — У тебя слишком разыгралось воображение! К тому же, поговаривали, тут не столько немцы зверствовали, сколько прибалты и хохлы… Кстати сказать, мне один знающий товарищ как-то признался, что минское подполье ничем себя проявить не успело, как было выдано предателем, схвачено и развешано по столбам. А в пьесе, между прочим, ничего об этом нет.
— Ничего этого и не может быть! — прокричал Михоэлс в воротник спутника. — Когда пишется не о том, что было на самом деле, а что должно было быть, тогда, сам знаешь, ничего хорошего не получается.
— И все-таки, Соломон, я бы на твоем месте не поддержал эту пьесу, — заговорил Голубев, беря своего спутника под руку. — Ты учти: если Сталин послал тебя в Минск, это значит, что до него дошли слухи о полном провале этой пьесы. И сам ты свидетель: театр полупустой, хлопали еле-еле. И вдруг ты приезжаешь и говоришь, что если пьесу тут ужать, там расширить, внести изменения в режиссуру, то, пожалуй… и так далее. И что тебе на это скажет Сталин?
— Откуда я уже знаю, что скажет мне Сталин, — проворчал Михоэлс. — Мы с тобой всего этого не видели — и слава, как говорится, господу! Так что не нам и судить…
— Что? Что ты сказал? А-а, ну да! Я и не сужу. Что касается товарища Сталина, Соломон, могу предположить с точностью до девяноста девяти процентов, что он скажет следующее: «Я вижю, что товарища Михаельса слишком настойчиво уговаривали товарищи из Минска. Можит бить, товарищу Михаельсу поработать в Минске и навести там порядок?» — вот что он тебе скажет, — засмеялся Голубев дребезжащим смехом, потому что ему показалось, будто он очень здорово скопировал товарища Сталина.
Они переходили какую-то улицу. Михоэлс остановился, хотел ответить, но не успел: раздался визг тормозов, удар, короткий вскрик… Шофер «студебеккера» открыл дверцу машины, высунулся, не покидая кабины, заглянул под передние колеса и, видимо, испугавшись содеянного, рванул с места и вскоре исчез в метельной круговерти.
Через несколько дней в газетах появилось сообщение «о внезапной и безвременной кончине» выдающегося деятеля театрального искусства, народного артиста СССР, лауреата Сталинской премии Соломона Михайловича Михоэлса.
О «внезапной и безвременной кончине» театрального критика Голубева в газетах не было ни слова.
Глава 30
Между тем жизнь шла своим чередом. Решение ООН о разделе Палестины и придание Иерусалиму особого статуса не устраивало ни палестинцев, ни евреев. Но если первые надеялись на Лигу арабских государств, созданную в 1945 году, объединившей двадцать стран, то евреям надеяться в ту пору было не на кого, кроме как на самих себя, на американских покровителей и на бога, который, если верить Библии, когда-то привел их на земли древнего Ханаана из «египетского плена», дав обет, что земли эти будут принадлежать только Израилю, как одному из колен Авраама, в ту пору даже не знавшим, что в будущем они станут прозываться евреями. И в начале 1948 года боевые группы сионистов, проживавших в Палестине, начали готовить захват земель, населенных палестинцами. До этого они вели террористическую борьбу против англичан, имевших мандат на управление Палестиной и не желавших даже слышать о создании государства Израиль. Взрывы гостиниц, в которых проживали офицеры британских войск и их семьи, пароходов с беженцами, неугодными будущему государству Израиль, убийства отдельных английских чиновников — вот путь, по которому шли сионисты. Многие из них воевали в составе союзнических войск против армии Роммеля в Ливийской пустыне, высаживались в Нормандии и дошли до Эльбы. Так что боевой опыт у них имелся, было чему учить еврейскую молодежь.
Вечером 8 апреля 1948 года, едва начало смеркаться, во дворе одного из окраинных домов восточной части Иерусалима начали собираться евреи, одетые так, как одеваются арабы. Они бесшумными тенями скользили вдоль высоких глиняных дувалов, дергали за железное кольцо, укрепленное на глухой дощатой калитке, называли пароль и, едва калитка приоткрывалась, исчезали в темной глубине двора под густыми кронами смаковниц, покрытых нежной весенней листвою. Во дворе становилось тесно от прибывающих людей, однако ни единый звук не выдавал их присутствия.
До начала комендантского часа оставалось совсем немного времени, улицы Иерусалима стремительно пустели, между тем английские патрули не забредали в темные лабиринты узких улочек и проулков городских окраин, предпочитая освещенные улицы вполне европейского центра.
Последними явились руководили боевыми группами Менахем Бегин и Ицхак Шарон, в тридцатые годы пытавшиеся договориться с Гитлером об идеологическом и военном союзе против Англии. Они о чем-то пошептались с встретившими их людьми, затем вышли на свободный от людей пятачок утрамбованного глинистого двора. Зажглись несколько керосиновых фонарей, вырвав из тьмы плотную массу сидящих на земле людей.
И в мертвой тишине зазвучал голос Менахема Бегина:
— Завтра мы с вами перевернем первую страницу будущего государства Израиль, которое целиком и полностью зависит от нашей решительности, бесстрашия и неумолимости. Ибо если у нас есть Библия, если мы считаем себя народом Библии, мы должны владеть всеми библейскими землями. Ибо богом нашим, выбравшим народ Израиля из всех народов земли, сказано: «Потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрат». И разве не сказано в книге Чисел, когда началось завоевание нашими предками Палестины: «Господь услышал голос Израиля и предал Хананеев в руки ему, и он положил заклятие на них и на город их». А позже об аморреях и их царе: «И поразили они его и сынов его, и весь народ его, так что ни одного не осталось, и овладели землею его». И далее: «И предал Господь Лахис в руки Израиля, и взял он его на другой день, и поразил его мечом и все дышащее в нем, что было в нем… И пошел Иисус и все Израильтяне с ним из Лахиса к Еглону. И взяли его в тот же день, и поразили его мечом, и все дышащее, что находилось в нем… И пошел Иисус и все Израильтяне с ним из Еглона к Хеврону и воевали против него. И взяли его, и пор