Обручев поднялся из-за стола, обошел мужичонку, постоял несколько секунд у него за спиной, кашлянул — мужичонка втянул голову в плечи, ожидая удара, но капитан повернулся и вышел из комнаты.
Через минуту в проеме двери показалось испуганное лицо хозяина хутора. Его черные глазки некоторое время рассматривали мужичонку, сидящего боком к двери, потом скользнули по капитану Красникову, но на нем не задержались, обежали комнату — и лицо пропало.
Вернулся Обручев, прикрыл за собой дверь, занял за столом свое место.
— Ну что ж, — произнес Обручев равнодушно, — не хочешь говорить, не надо. Утром повезем тебя по округе и выясним, кто ты и откуда. Сегодня у тебя еще есть шанс подпасть под указ о помиловании для тех, кто добровольно сдастся советской власти. Завтра этого шанса уже не будет. Выясним, кто ты такой — и под трибунал. А семью — в Сибирь.
— А вона и так у Сибири, — тихо произнес мужичонка, не поднимая головы. Однако через минуту, вздохнув, спросил: — А шо я должен зробыть, паночку? — и остановил на Обручеве затравленный взгляд.
— Ответить на все мои вопросы.
— Пытайте, — согласился мужичонка.
Выяснилось, что зовут мужичонку Микола Жупан, что он из соседнего села, но живут там только его дальние родственники, потому что весь многочисленный род Жупанов — отца, мать, их братьев и сестер, их сыновей и дочерей с зятьями, снохами, внуками весной сорок первого раскулачили и отправили в Сибирь, в Красноярский край. Миколу и многих других молодых Жупанов и их свояков в сорок втором забрали в армию, но воевать Миколе пришлось не долго: под Харьковым их полк попал в окружение, и Микола очутился в плену.
Немцы сразу же отправили его в лагерь, расположенный неподалеку от Львова, куда собирали уроженцев Западной Украины, еще не зараженных советизмом и большевизмом, но уже от них пострадавших. Там его определили в национальное формирование, которое вело борьбу с партизанами и парашютистами, и Микола с легкостью сменил красноармейскую форму на немецкую. Когда же немцы ушли, он, как и многие другие, подался в лес, ни на что, в общем-то, не надеясь, а просто потому, что податься больше было некуда. Кто смог, тот ушел с немцами, а вот у него не получилось. Впрочем, он и не выбирал: делал то, что приказывали.
Микола Жупан рассказывал свою историю на довольно сносном русском языке, и капитан Красников, слушая его, испытывал к нему презрение, смешанное с жалостью. И тихий голос, и поникшая фигура, и затравленные глаза — все говорило о покорности судьбе, о безысходности.
— Много людей у Крыля? — спросил Обручев, избегая выражений типа «бандит», «предатель» и тому подобное.
— Та ни, паночку капитан, — мотнул головой Микола. — Осьмнадцать чоловик усего.
— Какое вооружение?
— Усе германьске: автоматы та два кулымета… Тильки патронив трохи зусталось, — дополнил он со вздохом.
— А с продуктами как?
— Та нема продуктив. Зовсим немае. Тильки кукуруза.
— На хутор зачем приходил?
— Та за салом же.
— Понятно. Ну а какие планы у Крыля?
— Та нема нияких планив, паночку капитан. Нема нияких. Була думка сходить до Дрибници, но забоялись.
— Чего ж испугались?
— Та вас же…
— Про указ об амнистии известно?
— Звестно, паночку капитан, звестно.
— Почему же не выходите?
— Та хто ж его знае, почему не выходимо. Боимось.
— Чего ж боитесь?
— Та вас же боимось.
— Ясно, прошлое не пускает, — заключил Обручев и спросил: — Что ж нам с тобою делать, Микола Жупан?
Микола Жупан не ответил, только еще ниже опустил голову.
— Ну а если мы тебя отпустим, дадим сала, ты пойдешь к своим и скажешь, что солдаты были, но ушли? Как ты на это смотришь?
— Та як на це я можу дывытись? Нияк я на це не дывлюся. Як вы скажете, так я и зроблю.
— А не обманешь?
— Та якый ниякый, а усе конець. Чотыре роки усе у лесе та у лесе. Вши ось, чирьи замурдувалы. Нема нияких сил. Шо там помирать, шо тута.
Когда Микола Жупан ушел, а провожавший и инструктировавший его капитан Обручев вернулся, оба офицера некоторое время сидели молча. Первым нарушил молчание капитан Красников.
— Ты веришь этому Жупану?
— А что ты предлагаешь?
— Я предлагаю пойти за ним по следу. С собаками. Они нас приведут на их базу.
— Никуда они нас не приведут. У них отработана целая система запутывания следов. Он знает в лесу каждый кустик, каждый камушек, а у тебя в роте одна молодежь, ребята все городские — их за версту и глухой услышит.
— Тогда пусть бы он сам повел нас к базе… Или как там она у них называется…
— Тоже не получится. У них наверняка есть промежуточные посты, которых нам не миновать. Нет, Андрей, если он их приведет, то приведет, а нет, придется нам самим искать их схроны. Судя по карте, путей отхода у них только два: на запад, к польской границе, и на юг. Перекрыть эти пути в непосредственной близости от их схрона мы сумеем. Если успеем, конечно. А там освободится рота курсантов погранучилища — просеем лес сквозь пальцы. Нам главное не допустить банду в ближайшие села: без продуктов они долго не продержатся и обязательно куда-нибудь да сунутся… Кстати, а где твой замполит? — свернул Обручев на другую тему.
— Во Львов уехал: жена у него родить вот-вот должна. Ну, командование и отпустило.
— Как он, ничего?
— Мальчишка еще. В этом году только училище закончил. А так, что ж, дело свое знает.
— Ладно, давай спать.
Они легли в той же комнате, где допрашивали Миколу Жупана, подстелив под себя большие мешки с сухими кукурузными листьями. Донимали блохи, во дворе без умолку брехала собака; иногда выходил хозяин хутора, цыкал на нее, но через минуту она начинала снова: видать, никак не могла успокоиться оттого, что на хуторе вдруг объявилось так много чужих людей.
Под окнами чавкали шаги часового, в ветвях деревьев и кустов шумел ветер, время от времени в серое окошко хлестал косой дождь.
Красников представил себе, как Микола Жупан пробирается сейчас по темному лесу — маленький затравленный человечек, которому куда ни пойди, везде плохо.
Почему-то вспомнился подполковник Дудник, так неожиданно исчезнувший во время боя в начале января сорок пятого. Странный человек. Вот и этот Микола Жупан — будто оторванный от газеты клочок, на котором непогода стерла печатные строчки, превратив бумагу в серый и грязный обрывок, который гонит ветер и кружит вода, наступит кто-нибудь и втопчет в грязь, и исчезнет этот клочок, ничего после себя не оставив.
Красников вздохнул, заворочался на своем шуршащем матрасе.
— Не спишь, Андрей? — спросил Обручев.
Щелкнул портсигар, чиркнула зажигалка, огонек осветил лицо особиста, его тонкий, прямой нос.
— Да так что-то, — не сразу ответил Красников и тоже полез за папиросами.
— У меня вопрос к тебе… — Обручев затянулся дымом. — Не для анкеты, из любопытства: ты как попал в эти края?
— А я думал, тебе известно…
— Откуда! Вызвали, сказали, что майора Ясельника ранило и что я должен срочно отправляться на его место. А там, мол, на месте, капитан Красников, он в курсе дела. Взял вещички — и к тебе.
— Да как попал… После войны два года служил на Кавказе, на границе с Турцией. Должность — замначальника заставы. Оттуда направили сюда… с повышением. Приехал в округ, а мне говорят: «Застава от тебя не уйдет, надо с бандами кончать». Дали под команду роту новобранцев, поучил малость, ну и…
— Женат?
— Да. Жена сейчас в Москве, у матери. Ждет, когда вызову. А куда вызывать, я еще и сам не знаю… Сынишке полгода всего, — вздохнул Красников. И добавил: — У жены молоко пропало.
— Да, от такой жизни не только молоко… — посочувствовал Обручев. — Я вот женат три года, дочери скоро два, а, собственно, как не было семьи, так и нет: она в Минске, я — черт знает где, и неизвестно, когда все это кончится.
— Ты считаешь, что с бандами — это надолго? — приподнялся на локте Красников.
— Не знаю. Я как в сентябре сорок четвертого начал, так вот до сих пор. Сперва в Польше — против Армии Крайовой, потом в Литве — против «лесных братьев», теперь — против бандеровцев. Вот так вот надоело.
В противоположном углу зашуршало, и Красников догадался, что Обручев провел у себя под подбородком ладонью.
— Я ведь всю войну, — снова заговорил Обручев, — все больше по немецким тылам шастал. Сперва в дивизионной разведке, потом во фронтовой, потом… потом с партизанами работал… С кем только не работал! В этих краях, между прочим, тоже бывать приходилось.
— А что, в Прибалтике — до сих пор еще? — осторожно спросил Красников. И поправился: — Если нельзя, не отвечай.
— Похлеще, чем здесь, — с готовностью откликнулся Обручев и снова завозился, зашуршал своим матрасом, закуривая очередную папиросу.
Помолчали.
— О чем задумался, ротный? — спросил через минуту Обручев.
Красникову послышалась в его голосе усмешка. Он не ответил, лишь пожал плечами.
— Да, действительно, думай не думай, а ничего, кроме головной боли, не придумаешь… Кстати, майор Ясельник тебе ничего не говорил насчет оперативной обстановки в районе?
— Н-нет, не говорил, — осторожно ответил Красников, пытаясь понять, куда клонит особист. — Да у нас и времени на разговоры не было: прибыли сюда — через два дня бой, а еще через день Ясельника ранило.
— Понятно. Ну и тебе, разумеется, все равно, что делать и как, — заключил Обручев.
— В штабе мне сказали: майор Ясельник ищет банду, используя свои средства. Моя задача — эту банду уничтожить, — отчеканил Красников.
— Ясно: службист, человек не любопытный, каждый сверчок знай свой шесток. Ну и так далее, — гнул свое Обручев.
— Что-то я тебя не пойму, капитан. — В голосе Красникова послышалась угроза. — Да, я службист, но при этом очень не люблю, когда кто-то пытается совать нос в мои дела.
— Ты меня не так понял. Извини, — засмеялся в темноте Обручев. — Я вовсе не собирался тебя обидеть. В то же время мне не хотелось бы, чтобы ты смотрел на меня, как на человека, который выискивает в твоем поведении компромат.