Сталин прошел вдоль стола, вернулся, уперся взглядом теперь уже в Ягоду.
— У меня вопрос к наркому внутренних дел… — Помолчал, провел чубуком трубки по усам. — Скажи, Генрих, ты уже не хочешь быть наркомом внутренних дел? Или не можешь им быть?
Теперь вскочил Ягода.
— Я прикладываю все свои силы, товарищ Сталин, для выполнения решений съезда партии и ваших личных указаний…
— Может быть, Генрих, у тебя осталось мало сил? Или ты стал жалостливым к врагам советской власти?
— Я не понимаю, товарищ Сталин…
— Вот видишь, Генрих, ты даже товарища Сталина перестал понимать так, как понимал раньше. Может быть, ты позабыл основной закон революционной борьбы?
Генрих Григорьевич молча смотрел на Сталина, медленно поворачивая голову вслед его невысокой фигуре.
— Вот видишь, Генрих, ты даже позабыл основной закон революционной борьбы. А что гласит этот закон? Этот закон гласит: никакой пощады врагам революции. А ты все возишься с врагами революции Зиновьевым и Каменевым. Или они обещали тебе более высокий пост после свержения советской власти и устранения товарища Сталина?
Лицо у Генриха Григорьевича помертвело, на лбу выступил пот.
— Идет следствие, товарищ Сталин, — произнес он сиплым голосом. Тихо кашлянул в кулак. — Выявляются новые обстоятельства, новые соучастники…
— Какие такие обстоятельства? — Сталин снова остановился напротив Ягоды, смотрел не мигая.
— Выяснена еще одна подпольная типография. На этот раз в Ленинграде. Нащупываются связи с Киевом и Дальним Востоком. Есть подозрение о существовании связи с командованием Красной армии. Все это надо проверять, разрабатывать, подводить доказательную базу…
— Наши враги не станут подводить под нас доказательную базу, — перебил Ягоду Сталин. — Случись им свергнуть советскую власть, они подведут нас под виселицу. И тебя, Генрих, тоже. Не надейся на снисхождение.
— Я и не надеюсь, товарищ Сталин… — глухо проговорил Генрих Григорьевич, глядя в лицо Сталину глазами, исполненными глубокого страдания. Но вдруг вскинул голову, воскликнул звенящим голосом: — Никто не может сказать, что я когда-нибудь, — хоть одним словом! — дал основание сомневаться в моей преданности партии и лично товарищу Сталину!
— Не надо кричать, товарищ Ягода, — тихо произнес Сталин. Сделал несколько шагов к дальнему концу стола, повернулся, повел перед собой рукой с зажатой в ней трубкой, будто прислушиваясь к наступившей тишине. — Товарищ Сталин не глухой. Товарищ Сталин не сомневается в твоей преданности. Но одной преданности мало. Нужны действия. Нужны решительные действия, товарищ Ягода. И сразу на всех направлениях, а не только на одном или двух, где допускается преступная халатность в подборе и расстановке кадров… Надеюсь, что вы оба это понимаете…
Ежов вскочил, вытянулся рядом с Ягодой.
— Так точно, товарищ Сталин, понимаем, — почти в один голос произнесли оба.
— Это хорошо, что вы понимаете товарища Сталина. Нужны действия, а не только понимание.
— Разрешите, товарищ Сталин, — снова выступил Ягода. — У меня есть предложение… у нас есть предложение, — поправился он, — товарища Вейнштока перевести с кадров на другой отдел. Товарищ Вейншток слишком долго руководит кадрами, он потерял чутье. Мы предлагаем его на тюрьмы.
— А кого на кадры? — спросил Сталин.
— На кадры есть предложение поставить… — Генрих Григорьевич замялся и глянул на Ежова.
Николай Иванович думал не долго:
— Я предлагаю Литвина, товарищ Сталин. У него есть опыт…
— Кандидатуру Литвина мы обсудим потом, — перебил Ежова Сталин. — Как и по поводу перемещения Вейнштока. Все это не главное. Я никак не могу понять, почему в предстоящем процессе Троцкому отводится как бы второстепенная роль? Только потому, что Троцкий сидит в Париже, а не на Лубянке?
— Троцкого на днях высылают в Норвегию, товарищ Сталин, — решил показать свою осведомленность Генрих Григорьевич. — Из Парижа его выслали. По линии Наркоминдела на правительство Норвегии оказывается давление…
— Вот видишь, Генрих, Троцкий уже собирается в Норвегию… Спрашивается, куда уходят народные деньги, которые выделяются Инотделу НКВД для борьбы с врагами советской власти?
— Троцкий окружен нашими людьми, товарищ Сталин, — ответил Генрих Григорьевич, мучительно морща лоб. — Его сын, Лев Седов, который находится в Париже и руководит оттуда троцкистским движением, тоже окружен нашими людьми. Мы знаем о каждом их шаге.
— Знать мало, товарищ Ягода. Мало отслеживать каждый шаг наших врагов. Надо делать все, чтобы они вообще никуда не шагали. Надо показать всему миру, что Троцкий всеми силами борется не с товарищем Сталиным, а с первым в мире государством рабочих и крестьян, оплотом революционных сил всего мира. Надо показать, что Зиновьев и Каменев не имеют самостоятельного значения, что они лишь агенты Троцкого.
— Так точно, товарищ Сталин!
— Будет сделано, товарищ Сталин!
— Садытэсь, — вяло махнул Сталин рукой с зажатой в ней потухшей трубкой. — Раскричались, будто на параде. А Троцкий не кричит, он действует и заявляет во всеуслышание, что в Советским Союзе существует самая большая секция его Четвертого Интернационала. Но если существует секция, должны существовать и ее руководители. Кто эти люди? У меня нет ни малейшего сомнения, что это Зиновьев и Каменев. Именно они в октябре семнадцатого выдали Временному правительству план восстания против этого правительства. Именно они в двадцать седьмом выступали вместе с Троцким против построения социализма в СССР. Именно они наиболее полно выражали троцкистские взгляды на политику партии в деле индустриализации и коллективизации. Разве это так трудно понять? Партия не для того назначила товарища Ягоду руководить НКВД, чтобы он не замечал этой секции и ее руководителей. Партия была уверена в обратном. Что может сказать партии товарищ Ягода в свое оправдание?
— Мне нет оправдания, товарищ Сталин, — снова вскочил Ягода. — Но я заверяю партию, что приложу все свои силы…
— Хорошо, — остановил Сталин наркома. — Поверим товарищу Ягоде еще раз. Учитывая его заслуги перед партией. Но это будет последний раз, товарищ Ягода.
— Так точно, — товарищ Сталин.
— Хорошо. Какие будут просьбы к товарищу Сталину? Какие предложения?
— Если позволите, товарищ Сталин… — Генрих Григорьевич на мгновение замялся: мысль рассказать Сталину об изобретении Берга пришла в голову неожиданно, хотя это был не самый лучший момент для такого рассказа. Но хоть что-то должно же лечь на пустую чашу достижений его наркомата. И он, вскинув голову и глотнув воздуху, заговорил:
— Докладываю: следуя вашим указаниям, товарищ Сталин, на всемерную экономию и бережливость, в наркомате внутренних дел разработана принципиально новая система приведения в исполнение приговоров врагам народа к высшей мере пролетарского возмездия. Суть системы заключается в использовании специального автофургона с герметически устроенным корпусом, в который подаются выхлопные газы от работающего мотора автофургона…
Генрих Григорьевич перевел дыхание, облизал губы. Сталин стоял к нему боком, почти спиной, раскуривал трубку, водя над нею горящей спичкой. Лицо его оставалось спокойным, невозмутимым. И Генрих Григорьевич продолжил свой доклад:
— В фургон помещается до тридцати человек, двери закрываются и фургон отправляется к месту погребения. На это место он привозит уже трупы… Мы проверили спецфургоны в действии: эффект превзошел все ожидания. Ни стрельбы, ни долгой процедуры приведения приговоров в исполнение — все решается как бы между делом. Я полагаю, что за этой системой приведения приговоров в исполнение большая будущность, товарищ Сталин.
Сталин молча пошел к окну. За ним тянулся легкий шлейф дыма. Постояв у окна, повернулся лицом к Ягоде и Ежову, произнес:
— Можете быть свободны.
Первым к двери шел Генрих Григорьевич. За ним семенил Ежов. Оба, почти не оборачиваясь, обратили внимание на сидящего в самом углу приемной несколько полноватого лобастого человека лет пятидесяти, в строгом сером костюме. Человек этот приподнялся и проводил большое начальство долгим взглядом сквозь стекла круглых очков. И не сразу расслышал тихий голос Поскребышева:
— Товарищ Вышинский! Товарищ Сталин ждет вас.
А Ягода и Ежов шли по кремлевским коридорам друг за другом, не обмолвившись ни словом. И только на площади, стоя возле открытой дверцы своей машины, Николай Иванович бросил:
— Слыхивал я о твоих душегубках, Генрих. Зря не пригласил меня на испытания.
Сел в машину и захлопнул за собой дверцу.
Генрих Григорьевич лишь пожал плечами.
Две машины выехали из ворот Спасской башни. Одна свернула в сторону, другая покатила дальше.
Глава 17
Лобастый человек среднего роста, прямой, точно проглотивший аршин, — человек, которого Поскребышев назвал товарищем Вышинским, шагнул в кабинет Сталина и задержался на несколько мгновений в дверях: окна были зашторены, в люстре горели всего две лампочки, да еще одна на столе, и в этом полумраке виднелся силуэт, в котором вошедший не сразу узнал Сталина — так тот изменился с тех пор, как они виделись последний раз.
И произошло это в 1908 году.
Тогда они сидели в общей тюремной камере по обвинению в подстрекательстве рабочих к забастовке и свержению законной власти. До этого иногда встречались на нелегальных квартирах в Баку или Тифлисе. Тогда большевики и меньшевики принадлежали к одной и той же партии — РСДРП. И когда сходились вместе, спорили до хрипоты и кулаков. Зато Вышинский привлек внимание Джугашвили-Кобу-Сталина своим доскональным знанием уголовного права и прочих достижений человечества в этой области, логикой своего мышления, помог ему добиться смягчения наказания за антиправительственную деятельность, но затем, освободившись, пропал из виду. А Джугашвили-Коба-Сталин отправился в Сибирскую ссылку.
С тех пор миновало много лет. Каждый шел своим путем. Вышинский закончил юридический факультет Киевского университета, из которого его выгнали семь лет назад за антиправительственную пропаганду, работал на Украине, затем снова в Баку, пытаясь выбиться в адвокаты, в 1915 году перебрался в Москву, где случай свел его с известнейшим в то время адвокатом Малянтовичем, защищавшим в суде Троцкого, Воровского, матросов с восставшего крейсера «Азов», отсудившего для большевиков сто тысяч из наследства миллионера Саввы Морозова.