воюйте. Так-то вот, коллеги.
— Болтовня, — отрезал Капутанников, у которого с юмором было весьма туговато. — Жуков, как всем известно, был начальником Генштаба, он не может отдать такой приказ, потому что знает: хорошего штабного офицера можно сделать не менее чем за пять лет практической работы, а без штабов воевать нельзя. Кстати, я слышал, что Ворошилов приехал вместе с Молотовым в качестве члена комиссии гэкао. И никаким универмагом не руководил.
— За что купил, за то и продаю, — не смутился Майкин, вылавливая в банке перочинным ножом ломтик селедки.
Алексей Петрович решил разрядить обстановку:
— Мифология — это как раз то, на чем держится популярность или, наоборот, непопулярность военачальника. Она всегда склонна к преувеличению одного и принижению другого. Так что не стоит удивляться, если завтра станут говорить, что Жуков самолично водит в атаку полки или даже батальоны. Хотя, насколько мне известно, он не из тех, кто склонен на такие поступки ради популярности или достижения местного успеха.
И все согласились с Задоновым.
Сыто отдуваясь, выбрались из машины покурить. Капутанников как-то незаметно оттер Алексея Петровича от остальных, и они теперь стояли в стороне и смотрели, как саперы, кряхтя и матерясь, укладывают бревна под настил моста.
— Скоро закончат, — произнес Капутанников таким тоном, будто именно от него зависят ремонтные работы. И тут же, без всякого перехода, спросил: — А вы, Алексей Петрович, не встречались с новым командующим фронтом?
— С Жуковым? Нет, не доводилось.
— А с Тимошенко?
— Два раза.
— А с Павловым?
— С Павловым тоже не довелось.
— А я с Жуковым встречался в Кишиневе. Еще в сороковом. Он там командовал армией вторжения, которая вытеснила из Бесарабии и Северной Буковины румынские войска. А с Павловым встречался в Борисове. В июле сорок первого. Очень, знаете ли, неблагоприятное впечатление произвел он на меня.
— Почему же?
— Неврастеник, знаете ли. Командующий фронтом должен быть не таким. Вот Конев — совсем другое дело! У него чувствуется хватка настоящего полководца. — И сообщил, понизив голос: — Только ему не дают развернуться.
— Если другое дело, тогда почему вместо него поставили Жукова? — спросил Алексей Петрович, проигнорировав последнюю фразу, которая показалась ему если не провокационной, то весьма неосторожной.
Капутанников пожал плечами, произнес со значением:
— Сверху виднее.
Алексей Петрович давно уже заметил, что люди, попав на фронт, становятся раскованнее, откровеннее и даже легкомысленнее в своих суждениях. Ни Майкин, ни Капутанников, случись их встреча где-нибудь вдали от фронта, не позволили бы себе так вольно судить о большом начальстве, тем более пересказывать нелепые слухи. А тут, где смерть подстерегает человека на каждом шагу, страх перед властью будто бы притупляется, развязывая языки даже самых робких. Но где гарантия, что кто-то из них — тот же Капутанников — не пойдет в особый отдел и не перескажет разговор, сопроводив его своими домыслами? Такой гарантии нет, и не ему, Задонову, пережившему смерть брата, пытать свою судьбу.
А еще Алексея Петровича во все время этого разговора не покидало ощущение, что Капутанников не зря увел его в сторону от остальных, что ему что-то нужно. К тому же подмывало спросить, чем закончилось дело о заговорщиках, выявленных тогда еще Капустанниковым на курсах «Выстрел». Однако повода не находилось, и он спросил о другом:
— Как ваш роман о сапожниках?
— Так и не написал, — оживился Капутанников. — После курсов меня послали в командировку на Север, вернулся из командировки, призвали в армию, отправили в Одесский военный округ.
— А чем закончилась та история… помните? — не удержался Алексей Петрович.
— А-аа, это… Честно говоря, не знаю, — замялся Капутанников. — Да и, как я уже говорил, то в командировку, то в армию… Не до того было.
Алексей Петрович покивал головой и повернулся спиной к ветру, прикуривая очередную папиросу. Ему вдруг стало до того скучно, что захотелось зевнуть во все челюсти, до хруста в скулах и звона в ушах. И тут он услыхал за своей спиной торопливый шепот Капутанникова:
— У меня к вам, Алексей Петрович, большая просьба… Только вы не поворачивайтесь! — умоляюще произнес он, предупреждая любое движение Задонова. — И, пожалуйста, не отказывайте мне.
— Так в чем дело, Степан Георгиевич?
— Дело в том, что этот Майкин… он повсюду таскается за мной. Буквально повсюду! Один раз попросился подвезти, и с тех пор… Меня уже от него тошнит. Честное слово! И потом… он все время на что-то намекает. Может, на ту историю, о которой вы спросили. Не знаю. Но мне кажется… Да что там кажется! Я уверен, что он меня постоянно провоцирует, что его специально подсадили ко мне. Я с ним все время на нервах. Уж я и так, и этак, все впустую. Уж я его и гнал, и унижал, и все такое, а он… а с него как с гуся вода. Прямо и не знаю, что делать. И потом, он ворует у меня темы. Вот и сейчас: я еду к танкистам, и он увязался за мной. И будет тоже писать о танкистах же. И тиснет в своей газетенке. А я пока напишу, пока отошлю, пока в «Труде» напечатают…
— Чем же я-то могу быть вам полезен? — занервничал Алексей Петрович, чувствуя, что сбываются его опасения при виде Капутанникова.
— О, вы все можете! Вам только стоит сказать Мехлису… товарищу Мехлису то есть, и он вас послушает. К тому же, я не обязан всюду таскать этого Майкина за собой.
— Так и пошлите его на все тридцать три буквы русского алфавита!
— Посылал. Без толку. Пробовал уезжать среди ночи — никак! Он будто и не спит, караулит. Или у него сговор с моим шофером. Я с этим Майкиным скоро завою.
Алексею Петровичу тошно было это слышать, но отказать Капутанникову он тоже не мог по своей всегдашней деликатности и нерешительности, особенно если его так униженно и так страстно просят. И он решил пообещать, лишь бы отделаться, а там как-нибудь само образуется:
— Хорошо, при случае я скажу начальнику политуправления фронта. Но и вы проявите изобретательность сами. Не может быть, чтобы все так выглядело безнадежно, как вы мне обрисовали.
— Именно! Именно безнадежно! — воскликнул Капутанников, нервно чиркая спичками о коробок.
— Пойдемте, мост, кажется, уже починили, — прервал этот тягостный разговор Алексей Петрович и направился к своей машине.
Мост, действительно, починили. Вставший на мосту регулировщик пропускал машины с ранеными, ехавшие в тыл, за ними все остальные с той стороны, и только затем стал пропускать те машины, что ехали в сторону фронта.
— Не напишет старший политрук о саперах, — уверенно сделал вывод из этого обстоятельства Чертков. — Вот если бы его машину пустили первой, тогда другое дело.
Алексей Петрович встал на сторону Капутанникова:
— Именно поэтому и напишет. Этот штрих очень даже не лишний в портрете старшего лейтенанта. Если бы все так же ревностно выполняли инструкции, порядку было бы значительно больше.
Глава 25
Через пару часов мучительной езды поднялись на взгорок и сразу же услыхали весьма недалекую стрельбу орудий: бах-ба-ба-ба-бах! Короткая пауза и снова: бах-ба-ба-ба-бах! Но, главное — совсем не страшно. Более того, эти бабаханья как-то не вязались с тем, что там гибнут и калечатся люди, царит злоба, ненависть и отчаяние. Орудийная пальба была просто звуками, назойливыми и ненужными в этом затянутом туманной пеленой мире. К ним прислушивались какое-то время, затем перестали обращать внимание. Да и не до них было: мерзкая дорога, сырой, замешанный на прокисших запахах прелой листвы воздух, когда хочется в тепло, поближе к огню, и чтобы рядом была женщина, молодая и красивая.
Машины спустились в низину. Перед мостом через речушку стоит танкетка, из люка торчит голова в черном шлеме, пулемет смотрит в сторону подъезжающих машин; в десяти метрах от дороги лошади под навесом, на мордах торбы, рядом конармейцы в длинных кавалерийских шинелях — КПП.
Остановились. Предъявили документы. Задонов спросил у пожилого лейтенанта в кубанке с голубым верхом, где расположен штаб армии.
— А ось по цьёму шляху усе прямо тай прямо, а потим наливо, — показал вдаль лейтенант щегольской витой плетью. — Тама якись хатыни, тама и будэ штаб армии.
Свернули за мостом направо. Дорога — еще большая дрянь: грязь, глубокие колеи, наполненные водой; ни влево, ни вправо — лес. В одном месте застряли намертво: «эмка» Капутанникова, ехавшая первой, села на брюхо и ни с места. Все выбрались из машин, стали ломать и рубить хворост, бросать под колеса, толкать машину — без толку.
— Надо выволочить ее назад на буксире, а уж потом все остальное, — посоветовал Чертков.
Сцепили машины тросом. Перед решающим штурмом решили перекурить. В это время на дороге показались две встречные легковушки.
— Начальство какое-то едет, — определил всезнающий Майкин.
Передняя машина остановилась, почти упершись радиатором в радиатор Капутанниковой «эмки». Из нее выскочил лейтенант, заорал:
— Кто старший? Почему встали?
— Я старший, — выступил вперед Задонов. — И попрошу вас не орать. Видите, застряли.
— Так вытаскивайтесь! Чего встали? Сейчас же освободите дорогу!
— Да пошел ты! — разозлился Алексей Петрович. — Перед тобой командир, старший тебя по званию! А если бы даже и рядовой, не имеешь права орать!
Открылась задняя дверь, наружу высунулась нога в высоком сапоге, синих галифе с широким красным лампасом, затем вывалился широкий генерал в кожаной куртке без знаков различия. Фуражка надвинута на глаза, узкий рот, тяжелый раздвоенный подбородок.
Генерал вступил в грязь, произнес глухим металлическим голосом:
— Интендант, подойдите сюда!
Он стоял изваянием из камня, держась одной рукой за дверцу, гипнотизировал неподвижным взглядом глубоко утопленных глаз.
Алексей Петрович с любопытством оглядел незнакомого генерала, глаза которого прикрывал лакированный козырек фуражки. Затем подошел, не выказывая ни поспешности, ни страха.