Рокоссовский поднял осунувшееся лицо с темными тенями под глазами и встретился с тяжелым взглядом командующего фронтом Жукова. Их разделял стол, на котором лежала карта.
— Здравствуй, генерал Рокоссовский, — произнес Жуков, тиснув протянутую руку, затем снял с головы фуражку, положил ее на край стола, провел ладонью по обритой наголо голове, расстегнул кожаную куртку, засунул два пальца за стоячий воротник кителя, покрутил головой, поморщился, сел на табуретку. Делал он все медленно, словно никуда не спешил и ничем занят не был. Закончив возиться с самим собой, сообщил: — Только что звонил Верховный, приказал разобраться, почему ты сдал Волоколамск. Давай разбираться. Но сперва прикажи, чтобы дали чаю. И покрепче. А то я тут у тебя усну над картой. А мне еще отчитываться…
Принесли чаю в стакане из тонкого стекла в мельхиоровом подстаканнике. Чай был заварен настолько крепко, что казался черным. Жуков отпивал по глотку, вглядывался в карту, Рокоссовский докладывал с обидой в голосе:
— Я все эти дни дневал и ночевал на участке 316-й дивизии. Именно на нее пришелся основной удар противника. Мы этого ждали и сосредоточили здесь практически всю артиллерию фронта. На этом участке наступали 26-я моторизованная и 2-я танковая дивизии 4-й танковой группы генерала Гепнера при поддержке пехотной дивизии. Соотношение сил три к одному. К тому же наша авиация практически бездействовала…
— Все это я знаю, — перебил Жуков. И пошел рубить сквозь зубы, довершая каждую фразу ударом ребра ладони по безропотному столу: — Ты почему не организовал оборону города? Почему не создал местные отряды самообороны, не устроил в городе баррикады и противотанковые заграждения? Согласно объявленному военному положению ты имел право призвать городские власти к такой работе. Три-четыре батальона ты бы имел и мог бы ими воспользоваться. Ты обязан был взять часть сил у генерала Доватора, поскольку в полосе обороны его кавкорпуса немцы не проявляли активности. В крайнем случае, батальоны самообороны перебросил бы севернее, а часть конников Доватора переместил на угрожаемый участок. Наконец, ты оставил свою артиллерию без пехотного прикрытия, и она понесла неоправданные потери не от авиации немцев, не от их танков, а от огня пехоты. У тебя были резервы, но ты ими не воспользовался. Более того, ты поставил на главное направление удара противника самый слабый полк, не прошедший полный курс боевой подготовки, находящийся в стадии формирования. Полк не выдержал удара и побежал. Ты можешь сказать, что не ты ставил, а комдив, но ты был здесь и не поправил своего комдива. Значит, не совсем представлял себе направление главного удара противника. А когда это направление определилось, не подтянул сюда резервы, не укрепил этот полк грамотными командирами и политработниками. Наконец, ты обязан был сосредоточить огонь всей своей артиллерии в этой точке, — Жуков ткнул пальцем в карту, — но ты не сделал и этого. Что касается авиации, то она у тебя имелась, но ты не наладил с ней тесного контакта, поэтому летчики летали тогда, когда считали нужным, а не когда в них возникала нужда у твоей пехоты.
Жуков замолчал, налил себе еще стакан чаю, с шумом отпил несколько глотков.
Молчал и Рокоссовский. Да и что он мог сказать? Все правильно, возразить нечего: не подумал, не учел, никогда с гражданским начальством дела не имел, а когда на позиции полка были направлены резервы, их попросту смело валом бегущих людей, потерявших от страха голову.
— И еще, — снова заговорил Жуков, продолжая цедить слова сквозь сомкнутые зубы. — Ты должен был поставить сзади заградительный отряд и предупредить командиров, политработников и рядовых красноармейцев о тех последствиях, которые их ожидают в случае оставления занимаемых позиций. Ты не сделал и этого. Ты не выполнил мой приказ! — повысил Жуков голос. — Если ты не будешь выполнять мои приказы, пойдешь под трибунал! Войсками Западного фронта командую я! — отрубил он. — Приказываю тебе, генерал Рокоссовский, командира и комиссара полка, допустившего панику и бегство с позиций, судить трибуналом и расстрелять перед строем полка! Тебе все ясно?
— Ясно, товарищ командующий фронтом, — дернулся Рокоссовский, как от удара по лицу.
— И учти: в Генштабе на тебя уже лежат телеги за гибель 17-й и 44-й кавдивизий, 58-й танковой…
— Я выполнял твой приказ на незамедлительное использования прибывших войск в контратаке…
— Свои грехи на меня свалить хочешь, генерал Рокоссовский? — перешел чуть ли ни на шепот Жуков. — Бросаешь танки и конницу в контратаки без разведки, без поддержки артиллерии и даже без знания местности — и не считаешь себя в этом виновным? Ты почему танковую дивизию послал в болото? Жуков виноват? Жуков командует фронтом, а не армией! Если я буду еще и армией вместо тебя командовать, то немец завтра будет не только в Москве, но и на Волге! Учти, я тебя предупредил. Поблажек не будет, не надейся.
— Я и не надеюсь, — сквозь зубы же ответил Рокоссовский и отвел глаза.
Жукова, никогда особенно не вдававшегося в психологию своих подчиненных, поразил тоскливый, можно сказать, собачий взгляд генерала. Что-то кольнуло его в сердце, он запоздало пожалел о грубости и жестокости своих слов, и только сейчас догадался, что для Рокоссовского, как и для многих других, подвергшихся необоснованным репрессиям в тридцать восьмом году, буква его приказа была выше его смысла: незамедлительно, значит, незамедлительно, следовательно, без рассуждений. И не только для подвергшихся репрессиям, но и для подавляющего числа других. И что с этим фактом еще долго придется считаться. Но он не привык уговаривать, психология тут была ни при чем; он привык требовать, ломать через колено как неумех, бездарей, так и строптивцев, возомнивших себя гениями. И он, в нерешительности помяв колючий подбородок, произнес примиряюще: — Ладно, что сделано, то сделано. Перед Верховным как-нибудь отчитаюсь. Теперь смотри: Гепнер, скорее всего, снова ударит в стык твоей 16-й и соседней 5-й армии. Основной удар придется на твой левый фланг. Твоя задача — маневрировать по фронту не только живой силой, но и артиллерией. Ты должен поставить ее так, чтобы она могла сосредотачивать огонь на особо угрожаемых участках. Пусть твой командующий артиллерией договорится с командующим артиллерией 5-й армии о взаимодействии. Для вашей же совместной пользы. Что касается резервов, то кое-какие резервы я тебе дам. Но на многое не рассчитывай. И еще. Получишь пару дивизионов реактивной артиллерии. Имей в виду: отвечаешь за эффективность ее работы. А то они мудрецы: приедут, пальнут по неразведанным площадям и в тыл. Ищи их там за полста километров. Бензин только зря жгут и снаряды. Держи их в полосе своей армии, используй по разведанным сосредоточениям живой силы и техники противника. И непременно закрепляй результаты работы «катюш» огнем ствольной артиллерии и атаками пехоты. Немцы панически боятся наших «катюш», после хорошей их работы долго не могут придти в себя, этим надо пользоваться. Все ясно?
— Почти. Как с авиацией?
— Пока плохо. Все что можно, будет использовано. Они, наши доблестные летуны, между прочим, тоже еще не очень-то хорошо работают: то одно у них не так, то другое. Возьми от них представителей с рациями, посади на командные пункты дивизий. И вообще, появление немецкой авиации для вас уже не должно быть неожиданностью: она прилетает тогда, когда их пехота и танки натыкаются на серьезное сопротивление. Изучать противника — твоя задача как командующего армией. Без этого изучения мы будем драться вслепую и расплачиваться за это лишними жизнями наших солдат. — Жуков помолчал немного, снова помял пальцами шершавый подбородок. Продолжил устало: — Все мы учимся, но надо учиться быстрее. Верховный прав: долго учимся… — Стукнул по столу кулаком, задребезжал в подстаканнике стакан, сверкнули серые холодные глаза, точно камни падали слова: — Держаться! Вцепиться зубами в землю и держаться! За оставление позиций без письменного приказа — трибунал. Паникеров и трусов — к стенке! На месте. А если обстановка позволяет, перед строем. И никаких лобовых атак! Не те времена, чтобы с шашками на танки и пулеметы. За каждую лобовую атаку ты обязан спрашивать со своих командиров по всей строгости. Все ясно?
— Так точно, товарищ командующий!
— Ну, то-то же. — И пошутил: — Держись, генерал, маршалом будешь. — Тяжело поднялся, протянул руку, задержал руку Рокоссовского в своей, закончил потеплевшим голосом: — Нам, Костя, Москву отдавать никак нельзя. Нынче не 812-й год, и немцы пришли сюда не на день или месяц, а, как они запланировали, навсегда. Вот в этой земле… — Жуков ткнул под ноги себе пальцем, — они и должны остаться… именно навсегда. Чтоб другим неповадно было.
Глава 14
Погода уже несколько дней ни к черту: то дожди, то мокрый снег. Небо затянуто низкими облаками. Танковые колонны Второй танковой группы под командованием генерал-полковника Гудериана растянулись на десятки километров по разбитому шоссе Орел-Мценск-Тула. Рядом по насыпи тянется железная дорога, тоже во многих местах разрушенная немецкой же авиацией, мосты взорваны отступающими русскими войсками, под откосами валяются мертвые паровозы, вагоны, искореженная техника. А вокруг, куда ни глянь, безбрежная степь, перерезанная оврагами, ложбинами, высятся меловые холмы, кое-где к дороге подступают лесные массивы, притихшие и будто прижавшиеся к земле деревушки, к которым через унылые поля, припудренные снегом, тянутся черные колеи дорог, наполненные стылой водой. И во все стороны одно лишь низкое небо, вселяющее в танкистов чувство неуверенности и почти мистического страха. А главное — русских нигде не видно, точно они испарились. Может, и правда, их армии разбиты, а их остатки откатились к самому Уралу? Но слева и справа слышно погромыхивание артиллерии, значит, стоят, держатся и, следовательно, снова попадут в котел. Надо думать, последние дивизии в последний котел. А там и войне конец. Уж скорее бы.
Колонна танков, бронетранспортеров и машин движется еле-еле. Стоит где-то вп