— Почему так долго шло?
— Поначалу письму не придали должного значения, товарищ Сталин. Только связавшись с академиком Вернадским, удалось выяснить, что проблема, поднятая в письме товарищем Флёровым, заслуживает самого пристального внимания.
— Академиков вызвал?
— Так точно. Ждут в приемной.
— А Берию?
— И он тоже.
— Приглашай.
Поскребышев вышел, и почти тотчас же в кабинет вошел нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия, а за ним еще двое: благообразный, с бородкой клинышком, высоким лбом, седовласый президент Всесоюзной Академии наук профессор Вернадский Владимир Иванович и академик Иоффе Абрам Федорович, мешковатый, круглоголовый, подвижный здоровяк.
Сталин вышел им навстречу, пожал каждому руку, показал на кресла возле небольшого стола. Сели. Женщина в белом переднике принесла поднос с чаем, печеньем, булочками и пирожками.
— Я получил письмо от товарища Флёрова, — начал Сталин, разливая чай по чашкам гостей. — Товарищ Флёров бьет тревогу по поводу того, что в западной печати исчезли публикации по проблемам атома. Он полагает, что это неспроста. Отсюда он делает вывод, что на Западе ведутся работы по созданию оружия небывалой разрушительной силы. В том числе и в Германии… Прошу, — произнес Сталин, указывая на чашки. Затем спросил: — Что вы можете сказать по этому поводу?
— До войны, товарищ Сталин, — начал Вернадский, поблагодарив хозяина за чай и отхлебнув из чашки, — все мало-мальские открытия в области исследования атома незамедлительно публиковались в научных журналах. В основном — в западных. Более того, ученые спешили, так сказать, застолбить за собой каждый шаг, сделанный в этом направлении. Последняя конференция по вопросу атома, как вам известно, проводилась в нашей стране в сороковом году. Никто ни от кого никаких секретов не держал. С тех пор, действительно, как отрезало: ни одной публикации. А товарищ Флёров, кстати сказать, очень талантливый ученый, работавший в этой области, сделал из этого соответствующие выводы. Должен заметить, товарищ Сталин, не лишенные основания.
— То есть вы хотите сказать, что такое сверхмощное оружие вполне реально?
— Именно так, товарищ Сталин. Но пока лишь исключительно теоретически.
— Так что же получается, товарищи академики? Получается, что техник-лейтенант Флёров, который служит в боевой авиации, заметил эту закономерность, а товарищи академики не заметили?
— Получается, что так. При этом для академиков, товарищ Сталин, есть смягчающие обстоятельства: они этой проблемой непосредственно не занимались.
— А кто занимался?
— Занимался доктор физико-математических наук товарищ Курчатов Игорь Васильевич. Он у нас является главным атомщиком.
— И где сейчас этот ваш главный атомщик? — спросил Сталин.
— Не могу знать, товарищ Сталин, — усмехнулся Вернадский. И пояснил: — В членах академии он не числится. Следовательно, мне не подчинен. Правда, в тридцать девятом его выдвигали на членкора, но товарищи академики прокатили его на выборах.
— Почему?
— Полагаю, что большинство академиков посчитало проблему расщепления атома урана не столь существенной для народного хозяйства. Во всяком случае, не ко времени.
Сталин глянул на Берию, тот вдавил в переносицу пенсне, ответил, предварительно достав из папки небольшую бумажку:
— Доктор физико-математических наук Курчатов И.В. находится в командировке в Севастополе. Цель командировки — размагничивание кораблей как средство против немецких магнитных мин.
— Так, понятно. Ваши предложения? — обратился Сталин к академикам.
— Надо браться за эту проблему со всей серьезностью, товарищ Сталин, — тут же ответил Иоффе. — И прежде всего создать соответствующие лаборатории для исследований, отозвать всех ученых из армии, создать некий научный центр. До войны у нас проблемой атома занимались в Ленинграде, в Москве, в Харькове, немного в Казани. В Харькове была хорошая лаборатория. Не знаю, вывезли из нее оборудование, или нет. Из Ленинграда, точно знаю, не вывезли.
— Кто, по-вашему, должен возглавить эту работу?
— Курчатов! — в один голос воскликнули академики. — В тридцать девятом под его руководством в Ленинграде был создан циклотрон, в сороковом открыто спонтанное деление ядер урана. Кроме него некому, товарищ Сталин.
— Похвальное единодушие, — усмехнулся Сталин в усы и поднялся.
Встали и все остальные.
— Спасибо за информацию, товарищи академики, — говорил Сталин, провожая ученых до двери. — Надеюсь, этот разговор останется между нами.
— Разумеется, товарищ Сталин! Разумеется! — заверили его академики, по очереди пожимая руку Верховному.
Закрыв за академиками дверь, Сталин обратился к Берии:
— Что известно по твоему ведомству?
— Известно, что как только немцы захватили Харьков, туда приехали из Берлина немецкие ученые и все приборы увезли в Германию.
— Этого нам еще не хватало… Что еще?
— Пока ничего. Мы этой проблемой до сих пор не занимались.
— Так займитесь! Во-первых, этого Курчатова немедленно в Москву… Впрочем, нет. Для начала — в Казань. Во-вторых, всех ученых, занимавшихся атомной проблемой, вернуть из армии, отправить туда же. В-третьих, необходимо выяснить, чего добились американцы в создании сверхоружия. И немцы тоже. И вообще — реальна ли атомная бомба… или что там из этого атома может получиться. Все это срочно, не откладывая в долгий ящик. Иди, работай.
Глава 19
Генерал Власов вышел из ворот Кремля, пошагал через площадь к поджидавшей его машине, выкрашенной в белое. Прежде чем сесть в нее, оглянулся на Кремль, будто пытаясь запомнить его навсегда. Там, за высокими стенами, укрытыми маскировочными сетями, остался Сталин, странно не похожий на самого себя, вроде бы радушный, но с недоверчивым блеском в желтых глазах, вроде бы великий и мудрый, но почему-то высказывающий прописные истины. И все-таки, конечно, это Сталин. И тот трепет в душе, который Власов испытывал, идя на прием, до сих пор владел его сознанием. Что ж, он, Власов, постарается доказать, что ему армию доверили не зря. Да и дело такое — гнать немцев с родной земли — дело великое. Именно о том, что наступит час расплаты, мечтал он, пробираясь сквозь немецкие кольца окружения в начале осени сорок первого года, напялив поверх обмундирования гражданскую одежду, оставив при себе документы и партбилет. Но не только об этом. Он мечтал, что придет время, и будет спрошено с тех, кто отвечал за безопасность страны, кто так бездарно начал войну. И одним из спрашивающих он видел себя, окруженного генералами, выигравшими эту войну. Уж он-то, маршал Власов, позаботится, чтобы никто из этих бездарей не ушел от заслуженной кары. В том числе и за то, что доставляли ему, Власову, столько всяких неприятностей, суя нос в его личную жизнь, подсиживая, кляузничая, поучая. Все им зачтется, и не на том, а еще на этом свете. В том числе и Сталину, ибо он стоит во главе всех этих мерзостей и мерзавцев.
Власов глянул на циферблат кремлевских часов: стрелки показывали четырнадцать часов сорок одна минута. Один-четыре, четыре-один. Что слева направо, что справа налево. Как странно! Первая мировая началась в четырнадцатом, немцы напали на СССР в сорок первом. Один-четыре, четыре-один. В этом есть что-то мистическое. Как в числе 666. Только там весь фокус в перевертывании, а тут в расстановке. И заметил эту особенность только он, Власов: ничего подобного ни от кого он не слыхивал. Может, это божий перст, дающий знать ему, Власову, что его судьба с этой минуты пойдет круто вверх? А почему бы и нет? Ведь он когда-то хотел стать священником, и не по чьему-то принуждению, а исключительно по собственной воле. А не стал им по принуждению. Богу это должно быть хорошо известно. А Сталин, например, священником быть не хотел. И не стал им. А кем он стал? Бичом божьим — вот кем! Но бог рано или поздно сменит гнев на милость, и тогда… Тогда засияет звезда генерала Власова. Как засияла она когда-то Наполеону, ефрейтору Шикльгруберу, кому-то там еще… Но для начала надо завоевать победу с помощью своей армии. И не просто победу, а победу громкую, Победу с большой буквы. Затем Сталин наверняка даст ему фронт. А это уже вступление в когорту избранных. Да только в этой когорте он не останется одним из рядовых ее членов, он станет лидером. Он должен им стать! 14–41. Нет, есть Бог, господа большевики, и он на стороне генерала Власова.
Генерал-майор Власов решительно открыл дверцу машины, уселся на заднее сидение.
— Поехали, — произнес он и махнул рукой в кожаной перчатке.
— Куда, товарищ генерал? — спросил водитель.
— Туда, где куется победа.
Генерал армии Жуков встретил генерал-майора Власова холодно. Он почти ничего об этом генерале не знал, кроме того что тот перед войной командовал Четвертым механизированным корпусом, проходившим формирование в районе Львова, что, потеряв в боях технику или бросив ее, оказавшись в окружении, будто бы сумел часть бойцов и командиров корпуса вывести к своим. Жуков не помнил даже, встречался ли с этим Власовым лично, будучи командующим Киевским особым военным округом. Вряд ли. В ту пору тот, скорее всего, командовал не более чем дивизией. Впрочем, менее чем за год своего командования округом Жуков далеко не со всеми командирами успел познакомиться: время было такое, что… времени на все не хватало.
Жукову генерал-майор Власов не понравился с первого же взгляда… и черт его знает, почему. То ли его неестественно прямая, как верстовой столб, высокая фигура; то ли малоподвижное лицо с этаким высокомерным взглядом серых глаз сквозь круглые очки; то ли сухой голос человека, желающего удержать между собой и командующим фронтом некую непреодолимую дистанцию; то ли слух о том, что генерал Власов прибыл в штаб фронта прямо из кабинета Сталина, хотя в этом и нет ничего необычного: Сталин почти всех назначенцев на армию и выше приглашает к себе; то ли плохо скрываемое нетерпение, с каким Власов слушал обычные в таких случаях наставления старшего младшему по званию, вступающему в должность; а скорее всего, всё вместе взятое. И, наконец, войска вот-вот пойдут в наступление, с каждым из командующих армиями Жуков успел провести соответствующую работу, объяснить, что, когда и почему, а в Двадцатой ударной эта работа проведена с начальником штаба, замещавшим неожиданно заболевшего Власова — и начинай теперь все сначала? Сначала начинать не хотелось.