Однако, раз уж Сталин требует наступления, Конев, приказ выполнит, но в лепешку расшибаться не станет, как расшибался в лепешку, атакуя немцев под Вязьмой. Зато потом, когда немцы выдохнутся окончательно, ударит так, что они побегут до самого… самого… хотя бы до того же Ржева. И все увидят, кто чего стоит на самом деле.
И несколько дней Конев вел наступление, бросая в лобовые атаки отдельные батальоны и полки, которые застревали в глубоком снегу под огнем пулеметов и минометов противника, густой россыпью черных пятен на белом снегу отмечая свое движение к немецким опорным пунктам. При этом командующий фронтом не спешил отчитываться о результатах своих атак, при случае жаловался на отсутствие резервов, боеприпасов и некомплект своих дивизий, чуть ни вдвое занижая численность своих войск, их оснащенность и завышая немецкие.
Москва на все сетования Конева отделывалась лишь туманными обещаниями. И он решил, что Сталину не до Калининского фронта, когда Западный трещит по всем швам. Неплохой момент для перегруппировки своих войск, пополнения поредевших дивизий присланными из резерва Ставки маршевыми батальонами.
И над Калининским фронтом установилась тишина. Лишь южнее слышался гул орудий, где продолжала бесплодные атаки Первая ударная армия Западного фронта.
Конев только что вернулся с наблюдательного пункта 31-й армии. В стереотрубу оттуда хорошо видны немецкие окопы, доты, колючая проволока, зарытые в землю танки. И это только то, что удалось выявить в результате разведок боем и бесплодных наступлений практически без поддержки артиллерии и авиации, при полном отсутствии танков. А что находится у противника во вторых эшелонах, не знает никто.
Впрочем, и сами немцы не наступают в полосе Калининского фронта, но южнее Третья танковая группа немцев продолжает упорно рваться к Москве, форсировала канал Москва-Волга, вышла к Яхроме и Крюково. В результате в конфигурации фронта образовалось нечто, похожее на нарыв, который непременно должен прорваться, но куда выплеснется накопленный там гной, сказать почти невозможно.
С другой стороны, если судить по немногим пленным, являвшим собою жалкое зрелище, то сам собой напрашивается вывод: немцы дошли до ручки, продолжение их наступления основывается не столько на силе, сколько на отчаянной решимости сломить русских, на страстном желании взять Москву и обеспечить себе зимние квартиры. В результате и по ту и по эту сторону фронта все чаще возникает сравнение немецкого наступления на Москву с наполеоновским, и если для советских командиров всех степеней и даже рядовых это сравнение греет душу и укрепляет уверенность в конечной победе, то для немцев оно пророчит гибель в чудовищных русских снегах.
Вечером из Ставки прислали новую директиву. По этой директиве Конев должен продолжать наступление всем своим фронтом, и не отвлекающее, а с самыми серьезными намерениями. Задачи все те же: основной удар в направлении Ржева, освобождение Калинина сходящимися фланговыми ударами с выходом на тылы немецких войск западнее города. Каким образом выходить на тылы немецких войск, почти не имея танков для глубокого охвата да еще по такому глубокому снегу, в директиве ни слова. Мудрят наверху, мудрят. Снова Сталин толкает командующего фронтом Конева на поражение, следовательно, и расхлебывать просчеты Генштаба, как и в прошлый раз, предстоит ему же.
Какое наступление, — черт бы вас всех побрал! — когда немцы еще наступают сами?! Это не просто риск, а риск, основанный на самой настоящей авантюре.
Неучи, бездари! Как можно воевать в таких условиях! Это же самоубийство!
По своей комиссарской, времен гражданской войны, привычке, Конев во всем искал и находил либо неумение командования вести боевые действия, либо интриги, либо предательство. Конечно, о предательстве нынче речь не идет: не те времена, но интриги вполне возможны, а уж неумение — и доказывать не надо. Если бы Александр Первый не мешал Кутузову командовать в сражении при Аустерлице, русские войска не потерпели бы такого, прямо скажем, позорного поражения. Вот и Сталин тоже везде сует свой нос, вплоть до того, куда нацелить ту или иную дивизию, а с него Верховный главнокомандующий, как с того же Александра Первого. В политике они — Молотов, Мехлис и сам Сталин — еще так-сяк, а на поле боя — нули без палочек. Вот и занимались бы своей политикой и не мешали воевать профессионалам.
Глава 23
Конев сидел в жарко натопленной избе в одной нательной рубашке, ел наваристый борщ, иногда поглядывая на карту, лежащую на другом конце стола.
Зазуммерил аппарат прямой связи со Ставкой.
Конев хмуро посмотрел на аппарат, вытер рот салфеткой, взял трубку, ожидая услыхать голос заместителя начальника Генштаба Василевского. И неожиданно услыхал голос Сталина:
— Здравствуйте, товарищ Конев, — прозвучал сквозь трески и писки глуховатый голос.
— Здравия желаю, товарищ Сталин, — произнес Конев и медленно поднялся со стула, хотя вставать в данном случае было совсем не обязательно, но произносить «Здравия желаю!» сидя Иван Степанович не привык: оно и звучало как-то не так, и все тело начинало ощущать некую неловкость и даже зуд, как у завшивевшего солдата.
— Как идет наступление на вашем фронте? — несся издалека требовательный голос.
— Наступление идет в соответствии с указаниями Ставки, товарищ Сталин, — отчеканил Иван Степанович и даже правую руку прижал к бедру, будто стоял перед Сталиным в его кремлевском кабинете.
— Значит, мне неправильно докладывают, что ваши войска топчутся на месте, что вы, вместо того чтобы обходить опорные пункты противника, атакуете их в лоб, подставляя людей под пулеметы, что у вас не налажено взаимодействие с артиллерией и авиацией… Или это все-таки имеет место?
— Случается и такое, товарищ Сталин. Не все командиры грамотно руководят наступательным боем, большая нехватка снарядов, совершенно нет резервов…
— Нам доподлинно известно ваше положение, товарищ Конев, — перебил командующего фронтом Сталин. — Пора научиться воевать не растопыренными пальцами, а кулаком. Снимайте часть сил с пассивных участков, создавайте ударные группы, собирайте артиллерию в один кулак, заставьте ее взаимодействовать с атакующей пехотой, смелее выходите во фланг и тыл противника, и он сам побежит, бросая свои позиции. Это вам не гражданская война, товарищ Конев, и немцы — не деникинцы, а вы не на бронепоезде комиссаром, а командуете фронтом. Если вы не способны командовать фронтом, так и скажите — замену мы вам найдем. Желаю успехов. — И тут же короткие гудки ворвались в мозг Ивана Степановича, оглушая его и отрезвляя.
— Вот так, — произнес он сам себе и положил трубку.
Есть уже не хотелось, но есть было необходимо, а Конев из тех людей, кто необходимость ставит превыше всего. Он глянул на графин с водкой: пить ее необходимости не было, но при такой жизни никак нельзя не выпить. Налив до половины стакана водки, Конев выпил ее залпом и зло задвигал челюстями, перемалывая корку хлеба крепкими зубами.
Звонок Сталина оглушил Ивана Степановича и отрезвил. Он сам теперь не понимал, какая муха его укусила, заставив вести себя так, будто он ухватил свою судьбу за горло и может вертеть ею, как угодно. «Как угодно» никогда не было и не будет. «Как угодно» — это ему померещилось в одну из бессонных ночей от обиды и злости. Хватит! Теперь он соберет в кулак всю свою волю и докажет на деле, что достоин не только командовать таким куцым фронтом, но и чем-нибудь побольше. Главное — не терять головы и забыть обо всем, что было, начать как бы все сначала, с белого листа. А то, не ровен час, опустят до командующего армией, как Еременко или бывшего маршала Кулика. К тому же поговаривают, что это Жуков нажаловался Сталину на Кулика, когда командовал Ленинградским фронтом, не добившись от маршала согласованных действий. Не захотел, скорее всего, Кулик ходить под Жуковым, выполнять его указания и даже просьбы, а в результате лишился и маршальских звезд, и былого благоволения Сталина.
Иван Степанович вспомнил свою последнюю встречу с Жуковым, его взгляд исподлобья, короткие, рубленые фразы. Наступление Калининского фронта с целью сковать противника и оттянуть на себя его резервы — наверняка идея Жукова. И звонок Сталина явно не обошелся без его участия.
Но вот вопрос: почему Сталин вдруг ни с того ни с сего припомнил ему комиссарство на бронепоезде времен гражданской войны? Странно и непонятно. Тем более что после этого Иван Степанович был комиссаром бригады, дивизии и штаба целого фронта — Дальневосточного. А комиссар в ту пору возвышался над командиром, как… как тот домоклов меч: командир без комиссара шагу ступить не смел. Без комиссаров гражданскую войну не выиграли бы — это как дважды два четыре. И Сталин это хорошо знает, потому что и сам не раз выступал в этой роли. Вот и теперь вернулись к комиссарам, а без них армия — все равно что ребенок без заботливой няньки, которая и отшлепает, и пожалеет, и сопли вытрет.
Но Коневу всегда хотелось командовать, а не нянчиться. И он добился своего. А чего это ему стоило, не всякому расскажешь. Сталинские чистки миновали Ивана Степановича скорее всего потому, что он как бы выпал на какое-то время из номенклатуры. Не исключено, что было там и еще что-то. Но никто никогда не узнает, как умудрился он выйти из смутного времени без единой царапины. Сам Иван Степанович вспоминать о прошлом не любит. Даже с самим собой.
Скуластое крестьянское лицо Конева застыло, маленькие глазки замерли на одной точке. В эту минуту он походил на сельского бурмистра из тургеневских «Записок охотника»: лысоват, хитроват, себе на уме, с мужиками строг, перед барином покорен. А какой-то умник из журналистов сравнил его — так, в пьяной болтовне, не более, — с наполеоновским маршалом Даву… Бумагомараки! Нашли с кем сравнивать! Тьфу!
Ладно, черт с ними! Время рассудит и расставит всех по своим местам.
Доев борщ и котлеты с гречневой кашей, выпив крепкого чаю, Иван Степанович приказал созвать совещание в составе начальника штаба, члена во