— По изменниками родины и трудового народа… — помедлил несколько секунд, затем в жуткой тишине прозвучал его вскрик: — Пли!
Треснуло дружным раскатом, вздрогнули ближайшие сосны и ели, закутавшись в белый туман от падающего с веток серебристого инея, и двое ткнулись синими лицами в истоптанный снег.
Расстрельное отделение повернулось направо, и, держа ногу, пошагало в сторону.
К лежащим тут же подошли двое, вынули из кобур револьверы, два еле слышных выстрела довершили дело.
— Так будет с каждым, кто нарушит воинскую присягу и приказы командования Красной армии! — прокричал Мехлис, гвоздя воздух кулаком в теплой рукавице, но голос его потонул в торопливой перекличке команд:
— Подразделение-еее… напра-ааа-ву! Пра-ааа-вое плечо впере-ееед…арш! Шире ша-аг! За-ааа-певай!
В атаку стальными рядами…
— завел высокий голос и сорвался, лишь громкое хрумканье снега да бряцание амуниции нарушали морозную тишину.
Затем уже другой голос, более уверенный, повел дальше:
Мы поступью твердой идем.
Родная столица за нами,
рубеж нам назначен вождем…
Роты подхватили, сперва несмело и нестройно, затем песня окрепла, раздалась вширь, поднялась к вершинам елей и сосен, отряхивая с них серебристую пыль:
Мы не дрогнем в бою,
за столицу свою,
нам родная Москва дорога,
нерушимой стеной,
обороной стальной
разгромим, уничтожим врага…
А на поляне нервно хлопали дверцы автомобилей, четверо человек волокли по снегу два трупа, взяв их за ноги, и головы этих еще несколько минут назад живых и здоровых молодых людей мотались из стороны в сторону, оставляя в снегу длинные и неровные борозды. Их сбросили в небольшую яму, вырытую заранее, торопливо закидали землей вперемешку со снегом, разровняли и утоптали, чтобы и следов их не осталось на этой земле, некогда вскормившей их и поставившей на ноги.
Глава 26
Над заснеженными просторами висело низкое белесое небо, с которого сыпал мелкий снежок. Серым непроницаемым кольцом стоял вокруг лес, равнодушно окоченелый. У левой его кромки темнели маленькие самолетики, у правой — зарывшиеся в сугробы рубленые казармы и штаб истребительного полка.
Трактора в последний раз тащили по взлетной полосе куски рельсов, разравнивая снег после чистки. Механики, мотористы и даже летчики деревянными лопатами очищали рулежные дорожки, откапывали свои самолеты. Зима, ничего не поделаешь.
Командир истребительного полка полковник Кукушкин шагал по взлетной полосе в своих рыжих унтах и в рыжей же летной куртке на собачьем меху вслед за тракторами, иногда подфутболивал ногой кусок слежалого снега, морщился, как от зубной боли. И было из-за чего. Вечером из штаба авиадивизии пришел приказ о приведении полка и взлетной полосы в готовность номер один не позднее семи часов утра. Время уже шесть часов тридцать минут, полоса готова, расчистку самолетных стоянок заканчивают тоже, а из дивизии больше ни звука: то ли полетим, то ли нет.
Вдали погромыхивала артиллерия. А это значит, что наше наступление продолжается, и продолжается без поддержки авиации. Что это такое, полковник Кукушкин испытал на собственной шкуре полгода назад, когда под Гомелем, до которого успел добраться с остатками своего полка, уничтоженного на аэродроме в первые же часы войны, был втянут в бои наравне с пехотой: «Юнкерсы», что называется, «ходили по головам», не встречая с нашей стороны практически никакого сопротивления. И вот на дворе уже январь сорок второго, наши войска гонят немцев от Москвы, а его полк, полностью укомплектованный самолетами и летчиками, из-за этой чертовой погоды в боях участвует лишь от случая к случаю.
Следом за полковником идет, прихрамывая и опираясь о палку, его адъютант, старший лейтенант Скорняков, бывший летчик, списанный по ранению, совсем еще молодой человек. Дело Скорнякова доносить команды полковника до командиров эскадрилий, если нельзя их собрать в штабе, если что-то срочное, если куда-то надо катить на мотоцикле, на машине, на лошади, если надо написать приказ по полку, заполнить журнал полетов, что-то проверить, уточнить — без дела сидеть ему не приходится.
Трактора, развернувшись, возвращаются назад. Кукушкин останавливает один из них, забирается в кабину, Скорняков рядом, оба таким образом возвращаются на стоянку.
Только через два часа поступил приказ на вылет одной эскадрильи «Яков» для прикрытия полка штурмовиков Ил-2.
Небо по-прежнему висит над самой землей серым покрывалом, видимость по горизонту не превышает километра. А иногда и того меньше. Встреча с «Илами» назначена в районе высоты 210, затем поворот на юго-запад, на Сычевку: где-то там у немцев аэродром и склады с боеприпасами. Задача: прикрыть «Илы» сверху, при отсутствии в воздухе истребителей противника самим подключиться к штурмовке.
Летчики построились возле самолетов, полковник Кукушкин обошел строй, выслушал рапорт инженера эскадрильи о готовности матчасти к полету, остановился, адъютант эскадрильи зачитал приказ на вылет.
— Вы вот что, — начал Кукушкин хриплым от донимавшей его простуды голосом. — Приказ на штурмовку вам ясен и обсуждению не подлежит. Но огонь открывать только по видимым целям, а не как бог на душу положит. И непременно оставьте патроны на всякий случай. Мало ли что: фриц может спохватиться, или распогодится, чем отмахиваться будете? Чем прикрывать пахарей? Назад пахари будут возвращаться через Субботники, там тоже есть чем поживиться, так вы имейте в виду, что в этих Субботниках у немцев зениток прорва. Пока пахари будут пахать, вы поработайте по зениткам на бреющем. Но, опять же, имейте в виду возможную встречу с «мессерами». При встрече с ними не давайте себя загонять в сторону, противоположную от фронта. — Помолчал немного, коротко бросил: — По самолетам!
Летчики, одетые в меховые куртки и штаны, в унты из собачьего меха, неуклюже затрусили к своим «Якам». Взревели моторы, мотористы убрали из-под шасси красные колодки, зеленая ракета распустилась над штабом полка. Поехали!
Взлетали звеньями по три самолета, таща за собой пушистые хвосты взвихренного снега. Первое звено, второе, третье, четвертое. Через минуту самолеты растворились в мутной пелене, унося с собой гул двенадцати пропеллеров.
Кукушкин еще с минуту вглядывался в даль, потом прошел по стоянкам других эскадрилий, наблюдая за подготовкой машин к возможному вылету, свернул на рулежку, где стояло дежурное звено, готовое взлететь через минуту после сигнала, затем направился к штабу, над которым топорщились мачты радиоантенны и полоскалась на ветру полосатая «колбаса».
Всякий раз, отправляя своих соколов на задание, полковник Кукушкин испытывал чувство почти физической утраты близких ему людей, хотя знал, что летчики у него бывалые, совершили не по одному десятку боевых вылетов, на бортах большинства машин по две-три, а то и больше звезд, означающих сбитые самолеты, что не бывает такого, чтобы улетевшие на задание эскадрильи не возвращались назад целиком, разве что не вернется один-два самолета, и все равно: в ожидании не находил себе места, курил беспрестанно и пил крепкий чай. Уж надо бы привыкнуть к чужой гибели: сколько он повидал за эти восемь месяцев войны, сколько задолго до нее, но не привыкалось никак, каждый вылет полка отзывался в сердце незатухающей тревогой. И в то же самое время он что-то делал, что положено делать командиру истребительного полка: отдавал приказы, подписывал бумаги, снимал пробу на кухне для летного и наземного состава, получал приказы из дивизии, проводил совещания с начальником штаба и своими заместителями, следил за обучением молодого пополнения, но все те сорок пять-пятьдесят минут, что самолеты находились в воздухе, тревога не покидала его и росла с каждой минутой по мере истечения времени, отпущенного на полет.
Еще мучило полковника Кукушкина то обстоятельство, что немецкие истребители летают парами, а советские — тройками, что пары имеют явное преимущество перед тройкой: трем самолетам труднее держать строй, почти невозможно осуществлять маневры на высоких скоростях, тем более с применением фигур высшего пилотажа, а надо еще следить за воздухом, ведомые как бы выключены из боя, потому что их задача — прикрывать ведущего, самим же остается полагаться только на бога, а все вместе взятое есть бессмысленное расходование ресурсов, положенных для боя, что, наконец, у двух нянек дитя без глазу. Вот и сейчас в воздух поднялось четыре звена по три машины в каждом, а если парами, то было бы шесть самостоятельных единиц, шесть характеров, шесть атак, шесть скоротечных моментов боя.
Кукушкин уже писал на имя командующего ВВС Красной армии, что надо переходить на пары, знал, что и другие командиры полков и даже дивизий пишут о том же, но командующий ВВС сам не летает и даже, поговаривают, не летал никогда, и где уж ему понять, что хорошо, а что плохо. Тем более что и воздушными армиями иногда командуют бывшие пехотинцы, прошедшие спецкурсы для командного состава ВВС, для них инструкция — и царь и бог, они от параграфа ни на полшага. Кукушкин и готов бы плюнуть на устаревшие инструкции, но плюнуть — легко сказать, а когда на тебе висит арест в тридцать восьмом и строгий выговор по партийной линии, когда ты чудом избежал трибунала, то сто и тысячу раз подумаешь, плевать или не плевать. Плюнешь — а пара не вернется… И что тогда? Тогда только одно: вечная память. И не только им, но и себе самому.
— Летят! — воскликнул Скорняков, открыв дверь в кабинет полковника Кукушкина.
— Слышу, — проворчал Кукушкин и, преодолевая желание кинуться к окну, открыл портсигар, достал папиросу, стал не спеша разминать ее, чутко прислушиваясь к накатывающему на аэродром рокоту моторов.
Он знал, что в эту минуту весь полк смотрит в небо и считает возвращающиеся с боевого задания самолеты, и самому хотелось смотреть и считать. Более того, он обязан был наблюдать посадку самолетов, чтобы отметить недочеты, недисциплинированность некоторых летчиков, если таковая проявится, — да мало ли что может случиться и что он своей властью должен предупредить или исправить.